Синяков на лице у него, как это ни странно, не было, однако нос распух и нижняя губа кровоточила изнутри. Зубы все, по счастью, остались на своих местах, и ни один из них даже как будто бы не шатался. - Мне пистолет нужен, - сказал Тема, подводя итоги дня. - у тебя есть пистолет? - Зачем? - спросил Антон. Вера сидела рядом с ним на тахте и смотрела на экран. - Это что? - поинтересовалась она, указывая пальцем. - Десять тысяч только на представительские расходы? Машинальным жестом, одновременно роясь в разложенных на столе документах, Антон отвел ее руку от экрана. - Ты давно дрался в последний раз? - спросил Тема тоном опытного полемиста. - Неделю назад, - сказал Антон. - С кем? - С нотариусом. - И кто кого? - Ничья, - ответил Антон печально. Он открыл нижний ящик стола, покопался, вынул из ящика пистолет, хотел кинуть его Теме, но потом передумал и положил пистолет на край стола. Тема взял пистолет. С пистолетом в руке он молча походил по кабинету и неожиданно выстрелил. Вера вскрикнула от неожиданности. Антон закончил печатать и обернулся. Слева от книжного шкафа он увидел в стене небольшую аккуратную дырку, вокруг которой все еще расплывалось облачко штукатурки. В комнате вкусно запахло порохом. - Он что, заряжен? - спросил Тема, недоуменно разглядывая пистолет. Потом он подошел к стене и внимательно осмотрел отверстие, дунул в него, отмахнулся от вылетевшей пыли и сунул в отверстие мизинец. - Теплая, сообщил он довольным голосом. Он обернулся к Антону. - Дырка, это ерунда. Он вынул палец, подошел к шкафу с другой стороны и подвинул его сантиметров на двадцать так, чтобы шкаф закрывал дырку. Антон ждал. - Ну вот, - сказал Тема и отошел в сторону. С другой стороны шкафа обнаружилась другая, точно такая же дырка. Тема оглянулся на Антона. Антон отвернулся и, нахмурившись, уставился на экран. Несколько раз попытавшись поговорить с Антоном о тонкостях большого бизнеса и потерпев решительную неудачу, Вера вызвала такси, попрощалась и уехала. - Ты веришь в Бога? - спросил Антон Тему, когда Вера ушла. - Понимаешь, - сказал Тема, - чтобы верить в Бога, мне точно нужно знать, что его не существует. А как я могу?.. - Я понял, - прервал его Антон, - я имел в виду, скорее, бессмертие. - Я ничего в этом не понимаю, - ответил Тема, подумав. - Пока ты живой, ты бессмертный, - добавил он на всякий случай. Вчера утром в спальню привезли мебель. Собранные, но не расставленные еще по местам, черные шкафы, тумбочки и полки выступали из комнатного сумрака как острова мертвых у Беклина. Антон по-прежнему спал в кабинете, около стола, и Тема расположился на огромной кровати, в которой он чувствовал себя одиноким путником, уютно замерзающим в заснеженной степи. Занавесок на окне не хватало и по потолку время от времени проезжали наискосок удлиняющиеся угловатые отсветы автомобильных фар. У соседей за стеной шло веселье и женщины смеялись так пронзительно, будто пленку с их голосами прокручивали вдвое быстрее, чем следовало. Когда он улегся, голова у него еще слегка побаливала, но вскоре прошла. Он снова вспомнил: "См.гл.2ВСПОМИНАЛсначала:"С грохотом"ТРРРРР"вылетают"включилаулыбаласьХрустят=ИТД\END". Воспоминание выпало мгновенно, как пакет сладостей из автомата, плотно упакованное в прозрачные слова, испещренные мешаниной ярких иероглифических картинок. Он пригляделся, нашел предусмотрительную стрелочку с пунктиром и, основательно повозившись, разорвал упаковку пополам. Все высыпалось. Марина стояла, наклонившись над хромированным тостером, и ждала, когда выскочат гренки. Ее детский профиль был, на фоне цветастой, непрерывно колышущейся занавески, нежно промыт разбавленной тенью. Она улыбалась, когда он с удовольствием посмотрел на стопку поджаристых гренок, украшенную неподвижным потеком прозрачного меда. Он предусмотрительно подцепил гренком бесконечно текущую внутри самой себя медовую нить и с хрустом откусил. Он съел почти все, когда вспомнил, как голубоватая рябь озноба разбегается по коже от укуса холодной резиновой присоски и как взвизгивают пронзительные иглы энцефалографа, царапая на разлинованной бумаге свои повторяющиеся автографы. Он еще раз просмотрел эту сцену. Потом еще раз. Перед завтраком он взял из деревянной бочки, которую держал в лапах деревянный медведь, двадцать долларов, полученные Мариной за участие в модном показе. Потом какая-то незнакомая пружина неожиданно распрямилось внутри него, и он ударил ее. Удовольствие от удара: он попал точно и кровь сразу же двумя струйками вытекла у Марины из носа. Приятно ударить слабого. Ее лицо из мимолетного шедевра моментально превратилось в кровоточащий телесный сгусток. Она посмотрела на него обиженно и недоуменно, поднесла руку к лицу и отвернулась, но он успел увидеть, как слезы потекли у нее по щекам. С удовольствием, вспомнил он, с удовольствием успел увидеть, как слезы потекли у нее по щекам. А что же, интересно узнать, случилось с этой пружиной сегодня вечером в клубном туалете? Тема беспокойно повернулся под одеялом. Он вспомнил сегодняшний разговор с Мариной. Он вспомнил позавчерашний разговор с ней по телефону. Женщина, подумал он, взрослая женщина, разговаривающая с ребенком. Он представил себе себя в разрезе: механизм высотой сто восемьдесят сантиметров, внутри которого в маленькой кабинке с экранами сидит за пультом управления злобный зародыш. Он представил себе, как механизм останавливается, падает, распадается на части. Другие механизмы, маленькие, юркие растаскивают эти части в разные стороны. Он остается один в темноте, розовый, жалкий, отчаянно трепыхающийся младенец. Проходит три миллиарда лет. Триста миллиардов лет. За это время всякое может случиться. Навстречу по улице идет Марина. Кто держит ее под руку? Мокрый младенец? Или солнечный бог элегантный, улыбающийся, рассказывающий смеющейся девушке античный анекдот? Только если ничего не случится за эти триста миллиардов лет, подумал Тема, кроме исчезновения планет и звезд в одной непроницаемо черной точке, которая, в свою очередь, еще через триста миллиардов лет окончательно растворится в окружающем вакууме, состоящем, видимо, из исчезающих точек, - только если нет никакой Марины, нет Антона, нет мужчины в туалете, нет сумрачной спальни, квадратов света на потолке, голосов на улице, запаха новой мебели в ночном воздухе, а есть только разнообразная сложная пульсация одинокой жизни в скобках небытия, и плохое тогда ничем, кроме названия, не отличается от хорошего, - только тогда можно понять удовольствие от жестокости, потому что удовольствие произвольно может следовать за гневом точно так же как голод, зависть или испуг, поскольку эмоции тогда ничего не значат, кроме житейских перемен как таковых, изменений, без которых жизнь просто останавливается, и Неожиданно Тема сел в постели. В животе у него вспыхнул фейерверк, и он даже рот открыл, чтобы выдохнуть нестерпимый жар. Он захотел сейчас, сразу же, сию секунду позвонить Марине и рассказать ей, какое он ничтожество. Едва только он подумал об этом, как за стеной зазвонил телефон. Тема вскочил и, голый, побежал в кабинет. В кабинете горел свет. Антон сидел на тахте и обескураженно смотрел на пустую базу, на которой полагалось находиться телефонной трубке. Он поискал вокруг себя и не нашел. Он заглянул под стол. Звонки продолжали доноситься откуда-то из абстрактных глубин квартиры. Тема, неловко шлепая босыми ногами по полу, побежал на кухню. В конце концов совместными усилиями им удалось определить источник сигнала: перед возвращением Темы Антон поднимался на антресоли за лампочкой и оставил трубку наверху. Они расставили стремянку, и Антон с философской неторопливостью вскарабкался и отыскал трубку. - Это тебя, - сказал он после паузы. - Але, - сказал Тема кротко. - Приветствую, - послышался незнакомый мужской голос. - Ничего, я не поздно? Это Никомойский Элем. - А, - сказал Тема, - добрый вечер. - Вы папку у нас позабыли, - сказал Никомойский, - но не в этом дело. Мы открываем поэтические четырехмесячные курсы. Записать вас? - Я, вообще-то, решил больше никогда стихов не сочинять, - сказал Тема насколько возможно равнодушно, но прозвучало это заявление все равно обиженно-трагически, как отречение коронованной особы, оглашенное перед депутацией озирающихся по сторонам пьяных пролетариев. - В качестве вступительного экзамена все записавшиеся, - не слушая Тему, говорил Никомойский, - должны сочинить короткое рекламное стихотворение на заданную тему. Сможете? - Попробую, - ответил Тема после паузы. - Попробуйте, - напористо поддержал его Никомойский, - ваша тема тогда будет, - он пошелестел бумагами, - минуточку. А, вот: чистящее средство "Василиск". Для металлических поверхностей. Понимаете? Плиты, раковины. - Понимаю. - Запишите: Ва-си-лиск. Данте, помните: "спина, покрытая изысканным узором..." - и так далее. Восьмистишие, размер произвольный. Срок исполнения - неделя. - Хорошо, - сказал Тема, - я попробую. - Отлично, - сказал Никомойский, - тогда до связи. Вы нам позвоните или лучше мы вам позвоним? - Все равно, - сказал Тема. - Мы вам позвоним, - решил Никомойский. - Спокойной ночи. В середине ночи Тема набрал Марину. После нескольких гудков включился автоответчик. Тема помолчал и выключил телефон.
Глава 7
В девять утра у Марины был визит в районную женскую консультацию. В половине одиннадцатого она вернулась домой, просвеченная таинственным ультразвуком и наслушавшаяся рассказов пожилого врача о том, как его сын, программист, эмигрант с пятнадцатилетним стажем, купивший отцу квартиру в центре Петербурга, "волком в Монреале воет". Не успела она распаковать купленное по дороге мороженое, как в дверь позвонили. Хрустя оберткой, Марина поспешила открывать. Кореянка Хо, подумала она, - йогурт, сосиски, салат и, возможно, круассанчики. Один из юных поклонников Кореянки Хо работал во французской булочной неподалеку. - Когда ты научишься ключами пользоваться, наконец? - спросила она, распахивая дверь. На пороге стоял Харин с букетом белых лилий, упакованным в целлофан, перевязанный по углам игривыми розовыми ленточками. Марина онемела. Она застыла на пороге с мороженым, поднесенным ко рту и с высунутым языком. Харин молча посмотрел на нее, галантным, где-то подсмотренным жестом бросил букет на пол прихожей, к ее ногам и неловко вытащил из кармана брюк ювелирную пластмассовую коробочку. Он нажал на крошечную защелку и коробочка распахнулась. Харин заглянул внутрь, поправил кольцо на атласной подушечке и протянул коробочку Марине. - Я, конечно, извиняюсь, - сказал он. - Вторая попытка. - Так не бывает, - жалобно сказала Марина, оглядываясь по сторонам, будто ожидая увидеть поблизости еще и Братца Кролика с Братцем Черепахой. Прихожая вокруг нее была зловеще обыкновенна. Марина обиделась на взбесившуюся реальность. - Я хочу поговорить, - сказал Харин. Марина посмотрела на Харина и машинально взяла протянутую коробочку. Двери лифта открылись, выпуская на площадку соседку с двумя собаками. Соседка покосилась на Харина, поздоровалась с Мариной и оттащила фокстерьера от марининого порога. Из темноты прихожей выглянула заспанная Канарейка. - Смотри, - сказал Харин рассудительно, когда дверь за соседкой, наконец, захлопнулась, - я хочу, чтобы ты стала моей женой. Это важно, понимаешь. Чисто по жизни. Соглашайся. Харин смотрел на нее странно, как должно быть начинающий хирург, вчерашний ученик, смотрит на неожиданно сложного пациета в реанимации. Опытные ассистенты стоят вокруг, ждут, сдержанно протягивая разные красивые инструменты. Надо что-то немедленно делать. Харин откашлялся. - Иначе никак, - добавил он решительно. Марина улыбнулась ни с того ни с сего. Только сейчас она сообразила, что держит в руках коробочку с обручальным, по-видимому, кольцом внутри. Она беспомощно протянула коробочку Харину. Харин коробочки не взял. - Я замужем, - сказала Марина. В этой игре какие-то свои правила, подумала она. Кореянка Хо могла бы в этих правилах запросто разобраться, подумала она, она любую игру за три дня до последнего уровня проходит. Мне надо еще подучиться немножко. - Ничего подобного, - категорично ответил Харин. - У тебя был один лопух, это да. Он больше к тебе на километр не подойдет, я тебе обещаю. - Что с ним? - спросила Марина. - Ничего, - ответил Харин, - он просто честное слово дал, что больше никогда к тебе близко не подойдет. - Вы вчера вели себя, как скотина, - сказала Марина неприязненно. Что я несу? - подумала она. Она сама себе удивилась: она как будто в школьном спектакле участвовала. Раньше, несколько дней назад, она, не задумываясь, не разговаривая, попыталась бы вытолкать непрошеного посетителя на лестницу и запереть за ним дверь. Теперь она чувствовала незнакомый, неуместный, неизвестно откуда взявшийся интерес к происходящему, как если бы она была не только участницей этого спектакля, но одновременно и зрителем, удобно расположившимся в первом ряду пропахшего недоеденными завтраками партера. - Вот смотри, - сказал Харин, - никто так со мной не разговаривает, только ты. Пойми, я ведь понятия не имею, как себя с нормальными девушками вести. Я ведь только с девками до последнего времени общался, с проститутками, а с ними все проще гораздо, сама понимаешь. А потом, я не знаю, чем вы меня вчера накормили. Я просто ошалел. Честное слово. Марина сама не заметила, как отступила на несколько шагов назад, пропуская Харина в прихожую. Целлофан захрустел у нее под ногами. - Прикройте дверь, - попросила она, - а то Канарейка выскочит. Харин посмотрел по сторонам и закрыл дверь. - Смотри, - сказал он, - я ведь не баран, понимаю, что,.. - он запнулся и выпалил, - ты меня не любишь. Не об этом речь. - А о чем? - спросила Марина, - вам что, прописка нужна? Харин засмеялся. - Я тебя люблю, вот что важно, - сказал он неожиданно легко. Зазвонил телефон. Марина подождала, пока включится автоответчик. - Эй! - послышался голос Кореянки Хо из прорезей в черном ящичке. - Эй! Ты дома? Подходи давай. Я тебе отличный пистолет нашла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33