Хильду увели обратно в камеру.
Больше она не читала газет. В совершенно искаженном на потребу обывателю виде её собственная история её пугала и заставляла усомниться в своей вменяемости. Сидя на кровати и прислушиваясь к гулким ударам сердца, она пыталась представить враждебные лица, которые завтра будут её разглядывать. На неё обрушится град каверзных вопросов, готовя ужасную ловушку, от которой не убережет даже адвокат: ведь она здесь совершенно чужая, да и Антон Корф его заранее проинструктирует. Ее имя было покрыто позором, завтра ей предстоит в одиночку сражаться против всех. Но для чего? Зачем снова ворошить эту грязь?
Хильда чувствовала себя безумно уставшей. Положение было безвыходным. Если каким-то чудом ей удастся избежать смерти, то десять-пятнадцать лет примерного поведения позволят на пороге старости провести несколько месяцев на свободе. Ей уже тридцать четыре, из тюрьмы выйдет старая, удрученная невзгодами женщина без сил и средств к существованию. И это ещё самая радужная перспектива...
Она сидела на кровати, уставившись в одну точку и сдерживая нахлынувшие рыдания, которых не стоило бояться, они не могли ей помешать выполнить задуманное. Ей не хотелось в этом признаваться, но она уже знала, как поступить.
Невыносимо после всех её усилий оказаться в безвыходном положении и стать жертвой собственной глупости. Неужели мало женщин нашли себе мужа по брачным объявлениям? Так почему же именно ей было уготовано фиаско? Она устала искать логический ответ на все эти бесконечные "почему".
Хильда подошла к окну и прислонилась разгоряченным лбом к холодным прутьям решетки, через которую была видна лишь глухая серая стена. Повернув голову, она посмотрела на такую же серую дверь, через которую входила надзирательница. Соседние камеры с обеих сторон пустовали. При желании ей могли принести радиоприемник, книги и сигареты. Все, что угодно, только бы отвлечься от одиночества, ведь официально она пока ещё была только подозреваемой и находилась здесь в ожидании суда.
Вопреки утверждениям Стерлинга Кейна, у них не было неопровержимых доказательств, а только лишь косвенные свидетельства не в её пользу. К вечеру она уже полностью овладеет собой и добьется своего. К тому же её не лишили возможности распоряжаться деньгами, и можно будет что-нибудь придумать, ведь удача ещё повернется к ней лицом, а с сильными мира сего лучше обращаться с осторожностью.
Но завтра, когда Антон Корф начнет шаг за шагом складывать части головоломки, а адвокат, которого она увидит впервые, возьмет на себя её защиту, когда судья начнет интересоваться тривиальными, никому не нужными вещами, бедную Хильду ждет пугающая участь заключенной женской тюрьмы. Она станет водиться с детоубийцами, проститутками и сифилитичками, обмениваться с ними своими секретами и рецептами! Никакого одиночества, только временная изоляция за неподчинение правилам внутреннего распорядка. Она будет носить тюремную робу, научится ненавидеть надзирательниц, тайно передавать записки, стучать миской по решетке в дни исполнения приговоров и дожидаться своего собственного. Потом изоляция в камере смертников под непрерывным наблюдением надзирательниц, сменяющих друг друга у дверей её клетки.
Ей придется спать, умываться и отправлять свои надобности под равнодушными взглядами надсмотрщиц, которые станут открывать рот лишь для того, чтобы отдать приказ или напомнить ей, что вечная жизнь - не для грешниц.
Теперь легче ей будет дожидаться последнего дня. Ум её будут занимать мелочи быта: клопы в постели, параша у изголовья и прочие гадости, непостижимые для нормального человека.
Несчастной Хильде внезапно стало дурно, она закрыла глаза и вцепилась руками в прутья решетки, чтобы не упасть. Головокружение прошло так же неожиданно, как и началось. Хильда снова открыла глаза и увидела серую стену.
Нет, ещё ничего не потеряно. Она слишком рано запсиховала, вот и все. Маленькая полутемная камера вполне удобна. Никаких назойливых посетителей. Да и тюремная койка лучше соломенного матраса. У неё нет причин унывать!
Хильда принялась расхаживать по камере: двенадцать шагов в одну сторону - семь в другую. Слезы слепили её, пот лил градом, приходилось то и дело вытирать руки об юбку. Какое-то беспокойное и назойливое чувство внутри неё призывало к действию. Она не могла больше терпеть этот трусливый голос, убеждавший её, что любая жизнь лучше смерти. Хильда не должна ни слушать, ни думать о нем. Внезапно на неё снизошло просветление, она обрела веру в Господа, поведала ему о своих несчастьях и уповала на его всемогущество.
Напряжение было столь велико, что Хильда снова перестала дышать. Потом уперлась одной рукой в стену, другой схватилась за горло и стала жадно ловить ртом воздух...
Рука на стене оставляла мокрые следы, которые медленно исчезали.
Тишину камеры нарушили беспокойные шаги, мысли унеслись в далекое детство, но все было так далеко от неё и ничего хорошего не сулило. Вновь ужасы войны: бомбежки, пожары, гибель друзей и родителей. На миг воспоминание о солдате, встреченном в руинах, пронзило её острой болью. Она попыталась вспомнить его лицо, цвет глаз, но с ужасом поняла, что помнит только небритый подбородок на своем плече, - и больше ничего.
Что же останется после нее? Ее душа. Да, можно считать так; недалекий ум, зараженный честолюбием, который заманил её в эту бездну.
Хильда подумала, что круг замкнулся, но все её существо взывало к жизни.
Она сбросила туфли и без сил рухнула на кровать. А что ей оставалось делать? Только лежать под влажной простыней, закрыть глаза и постараться забыться тяжелым сном.
Хильда машинально сняла чулки. Мягкий, тонкий шелк скользнул по красивым ногам. Она посмотрела на свои красивые ухоженные ногти. Как-то они будут выглядеть после двадцати лет тюрьмы?
Ей уже никогда не придется надеть таких прекрасных, прозрачных чулок. Хильда, словно лаская, провела по ним рукой. Ее единственная роскошь, последнее звено между ней и жизнью, жизнью и ...
Тут она рывком попробовала их на прочность. Упругая нейлоновая ткань растянулась, но не порвалась. Это ей было хорошо известно, но Хильда снова проверила прочность длинной, упругой веревки, которая могла выдержать любой груз.
Палач и веревка - образ из потустороннего мира.
Чтобы сделать все как следует, не нужно слишком заострять свое внимание. Нельзя давать волю жадному инстинкту самосохранения. Просто надо предоставить рукам возможность крепко связать чулки вместе. В этом нет ничего страшного, только соединить два конца, да так, чтобы они не развязались, когда придет их черед. Сделать морской узел совсем несложно. Когда-то у Хильды была лодка, и она знала, как вязать узлы, пользоваться компасом и секстаном. Все это ей уже не понадобится. Вот только узел морской узел. Она уже закончила... готово!
Странно было сознавать цель своих манипуляций и заниматься ими без лишних церемоний. В конце концов, это не представление на публику, а вполне обычная среди заключенных процедура.
Все будет хорошо. Не будет ни грязи, ни стыда, ни скандала. Ничего, кроме забвения...
Антон Корф будет доволен. Никто не станет её оплакивать, даже маленькая собачка не завоет от смертельной тоски.
Конечно, все это глупая сентиментальность, но Хильда была немкой, а у её соотечественников старые романы, военные марши и эдельвейсы всегда вызывали слезы. К тому же это была последняя слабость, и нельзя упрекать её в том, что она разрыдалась в таком безвыходном положении. Осталось только справиться с глубоко укоренившимся инстинктом, заставлявшим отчаянно цепляться за жизнь.
Она ощупала руками свое теплое, живое тело, которое столько лет сопротивлялось разрушительному действию времени. Ее глаза, привычные к ужасам войны, больше никогда не увидят моря с песчаными полосами бесконечных пляжей и деревьями на берегу. Она злилась на себя за непрошенные слезы, и уже готова была все бросить. Но надо устоять, плыть против течения, победить жизнь и ненавистную плоть. Никакой отсрочки. Уже завтра мучители будут рвать её на части своими вопросами, требовать признания... Лучше уйти раньше, без зевак и свидетелей.
Она выпрямилась, бросила взгляд на дверь с глазком и убедилась, что никто не собирается войти. Все тихо. Время ужина давно прошло, а ночь, по мнению тюремных надзирателей, создана исключительно для сна.
Хильда смахнула тыльной стороной ладони слезы, взяла веревку, стала одной ногой на крошечный тазик для умывания и потянулась вверх. Изо всех сил она старалась удержать равновесие на маленькой эмалированной посудине. Одно неверное движение - и шум может привлечь внимание надзирательницы, которая сразу все поймет и отберет её единственное средство к спасению. Нужно быть точной и осторожной.
Вскоре конец импровизированной веревки надежно зацепился за прут решетки. Осталось только сделать скользящую петлю, а это уже совсем просто. Хильда надела петлю на шею, подняла попавшие под неё волосы и дала им свободно упасть на плечи.
Осталось только соскользнуть ногами с тазика. Какое-то время она будет раскачиваться. Во что бы то ни стало нужно удержаться от попытки дотянуться до решетки. Просто выждать. Много времени это не займет. Инстинкт самосохранения все ещё будет заставлять бороться за жизнь, но она уже не сможет себе помочь, а крик сразу оборвется.
На мгновение Хильда заколебалась, и это стало её последним мгновением. На долю секунды смерть отступила, оставив ей время взвесить слабые шансы. Трагедия заключалась в её одиночестве, Хильде не о ком было подумать, не с кем прощаться.
Одна нога медленно скользнула в пустоту, вторая ещё стояла на тазике, и край его больно резал ступню. Хильда качнулась, петля затянулась сильнее. Она как ныряльщик закрыла глаза и полетела в бездну, лишь с губ слетело неизбежное:
- О, Господи!
Бог, как обычно, не ответил, но это уже не имело значения.
Она уже не была больше Хильдой и ещё не стала трупом, а лишь боролась на последнем рубеже, когда кровь с оглушительным грохотом хлынула в уши...
Хильда умерла несколько мгновений спустя.
Эпилог.
Суда не было, ведь своим самоубийством Хильда созналась в совершенном преступлении.
Заголовки в газетах печатали аршинными буквами. И ещё фотоснимки убийцы в купальном костюме, улыбающейся солнцу. Миллионы домохозяек, чье будущее засыпали горы стирального порошка для обстирывания семьи и детишек, довольно вздохнули, решив, что есть-таки на свете справедливость.
Стерлинг Кейн немедленно переключился на дело о контрабанде наркотиков, которое обещало вылиться в разоблачение международной банды. Приближались выборы, и не лишним было доказать будущему губернатору, что полиция видит в нем ценного союзника.
Дом Карла Ричмонда закрыли, прислугу распустили, а яхту выставили на продажу.
Баснословное состояние старика перешло к отцу несчастной девушки, но ему никто не завидовал. Сам он выглядел усталым и подавленным. Бывший секретарь носил траур и поставил на могиле роскошный памятник, к подножию которого каждый день возлагали свежие цветы. Он приказал забальзамировать тело и не уставал повторять близким друзьям, что никогда не простит себе её одинокое детство. В происшедшей трагедии бедняга винил только себя и выглядел хуже некуда.
Осведомленные люди утверждали, что Корф её надолго не переживет. Но это только доказало их прискорбное невежество в вопросах человеческой живучести. Постепенно месяц за месяцем к нему возвращались прежняя энергия и сила воли. Тем не менее казалось, что богатство не принесло ему счастья, и его часто можно было видеть в одиночестве то на скачках, то за игорным столом.
Антон Корф с большим трудом пытался вернуть себе интерес к жизни. Репортеры настойчиво пытались выяснить его планы на будущее, но, похоже, их просто не было. Он твердил об учреждении крупного центра для сирот войны. Правда, пока ещё слишком рано: воспоминания о несчастной дочери слишком терзали его сердце.
Весна сменила зиму. Антон Корф одолел уныние и был замечен на нескольких приемах. На его приятном лице теперь иногда появлялась улыбка. Он решил отправиться в продолжительный круиз по Тихому океану. Климат островов и красоты природы пойдут ему только на пользу.
Затем Корф, очевидно, посетит Европу и, возможно, уже не один. Такое состояние может оказаться для одинокого человека слишком тяжелой ношей. Молодая очаровательная спутница послужит утешением его старости, а в восхитительных созданиях, готовых осчастливить богача на склоне лет, недостатка не будет. Седые виски, меланхолический нрав и баснословный банковский счет делали его весьма привлекательным.
Но пока ещё рано. Сначала он отправится на острова: пусть люди думают, что их восхитительный климат творит чудеса.
И только потом его ждет Европа со всеми её соблазнами: Франция, Италия, Испания. Его будут принимать как пашу, под руку с ним всегда будет идти восхитительное создание, а множество других станут сгорать от желания удовлетворить любую его прихоть, смеяться его шуткам и предлагать свою волнующую юность, чтобы согреть его постель.
Но не сейчас, не сразу, это неблагоразумно...



1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21