В первый раз в жизни Луис видел такую трагическую фигуру. И может быть, он ощутил бы сострадание к незнакомке, если бы она невольно, бессознательно, каждым жестом и каждым словом не выражала глубокого презрения к нему. У него не было оснований сердиться – разве он имел право требовать уважения? – но в ее взгляде, в этих надменных зеленых глазах был какой-то презрительный блеск, который больно ранил его гордость. И Луис твердо решил поступить безжалостно.Наконец после общих фраз разговор стал более конкретным. Луис принялся в сдержанных выражениях, как порядочный торговец, хвалить свой товар. Он заверил ее, что порошок абсолютно чист, без примеси героина, который действует вредно (будто сам морфий мог быть полезен). Она спросила, каким количеством морфия он располагает, и тогда, вытащив пакетик, Луис сказал, что здесь сто граммов. Несмотря на ее старания казаться равнодушной, глаза женщины алчно сверкнули, и Луис прочитал в них безнадежную страсть к наркотику.– О!.. – вырвалось у нее. – Мне хватит на три месяца.– Это зависит от того, какую дозу ты принимаешь.– Да, разумеется… Я считаю, как кухарка. Мне хватит на целый год! Больше!.. Я принимаю очень маленькие дозы!Она лгала. Первая реакция – вспышка радостного изумления, которую она не смогла подавить, – была достоверней. Наверное, она дошла до восьмидесяти или больше сантиграммов в день – доза, за которой стоят безумие и смерть. Ее худая изжелта-бледная рука конвульсивно схватила пакет. Этот жест и горячечное пламя в глазах подсказали Луису, что в данный момент у нее нет морфия. Наверное, ее последние запасы кончились, и нервы ее уже много часов голодают. Несмотря на старательное притворство, депрессия организма была совершенно очевидна. Луис понял, какую выгодную сделку он мог бы сейчас заключить, если бы продавал в розницу. Но даже в этом случае не жадность определяла бы его действия, а только ненависть. Он испытывал к этой женщине какую-то необъяснимую, жестокую и почти несправедливую ненависть. Она рассматривала пакет с неудержимой радостью, с животным удовлетворением, которого не могла скрыть. Особенное выражение глаз, лихорадочная быстрота, с какой пальцы ощупывали пакет, в любом другом случае вызвали бы у Луиса только жалость. Однако теперь он наблюдал эту нервозность со злобным удовольствием. Пакет был облеплен фальшивыми этикетками с печатями и подписями, которые должны были уверить жертву, что морфий прошел все анализы и проверки. Впрочем, хотя этикетки были фальшивыми, товар действительно был совершенно чистый. Вскоре женщина, вероятно, спохватилась, что нельзя обнаруживать волнение, не то она может подвергнуться вымогательству. С равнодушным видом она положила пакет на столик черного дерева, ближе к Луису, чем к себе, словно ей ничего не стоило возвратить пакет владельцу. Еще в первые годы своей карьеры, торгуя в розницу, Луис познакомился с этим приемом своих жертв и сейчас притворился, будто не заметил его. Борьба за цену началась.– Сколько ты хочешь за это? – спросила она небрежно, но в ее тоне проскользнула тревога.– Пять тысяч песет, – спокойно ответил Луис.Его голос прозвучал непоколебимо. Сумма, которую он запросил, была поистине чудовищной. И он не собирался торговаться, а был уверен, что она заплатит, хотя и содрогаясь от ненависти к нему, заплатит, потому что губительная страсть, порок, жажда морфия ее сжигали. Или если не сможет заплатить, то будет унижаться, просить, а именно этого и хотел Луис. Пока она молча, напряженно ждала, чтобы он назвал цену, ее тоскливые зеленые глаза выражали сначала безнадежность, потом боль, потом отчаяние, и, наконец, в них блеснули надменность и издевка. В этой женщине было что-то не поддающееся определению, но вызывавшее у Луиса непонятную ненависть, что-то скрытое в ее характере, какое-то упорство, гордость, неуязвимость и вызов.– Hijo! – воскликнула она со смехом. – Это безобразие!«Hijo!» Она назвала его «hijo»!.. Это слово было полно оскорбительного снисхождения, которое взбесило Луиса. Испанцы звали ласково «hijo» своих сыновей и приятелей, но этим же обращением они пользовались, подзывая носильщиков на вокзалах или прогоняя нищих. В убийственном тоне, каким она произнесла «hijo», опять прозвучало то самое, странное и таинственное в ее характере, что низводило людей на уровень существ, лишенных достоинства, безнаказанно топтало и унижало их. Ненависть, еще более сильная, чем раньше, опять перехватила горло Луису.– Слушайте! – яростно крикнул он по-английски. – Никто не заставляет вас покупать морфий.Гримасу удивления на ее лице тут же смыло презрительное равнодушие. Что удивительного в том, что Луис говорит по-английски? Такие типы, как он, могут владеть и пятью языками.– Ты с ума сошел! – сказала она опять по-испански, как будто не хотела слышать свой родной язык из уст мерзавца. – Ты давно занимаешься этим делом?– Десять лет.– Значит, у тебя немалый опыт. Ты серьезно допускаешь, что я настолько глупа, чтобы заплатить такую сумму?– Я прошу такую сумму именно потому, что у меня немалый опыт.Ее веки, припухшие и синеватые, возмущенно затрепетали.– Это вымогательство!.. – прохрипела она.– А кто говорит о честности?На ее щеках проступил легкий румянец, сразу сменившийся прежней мертвенной бледностью.– Хорошо! – сказала она. – Я не желаю платить.– Заплатишь, – произнес Луис невозмутимо, – если хочешь получить морфий.– Но я могу обойтись без него.– О!.. Не можешь!Луис усмехнулся. Протянул руку и спрятал пакетик в карман. Изжелта-бледное лицо англичанки выразило боль и отчаяние.– Слушай!.. – промолвила она глухо. – Назови разумную цену!– Я назвал. И ни на сантим меньше.– Досадно. Ты заставишь меня обходить притоны.– И обойдешь – ничего не достанешь. Испанцы не употребляют наркотиков даже во время операций.– Глупости!.. Почему?– Потому что хотят претерпевать муки, как Христос! – сказал Луис со смехом.– Твое шарлатанство мне надоело!– Я могу сейчас же уйти.– Поговорим еще… Я хочу купить часть твоего морфия. Скажем… десять граммов!– Я не продаю по частям.Она беспомощно откинулась на спинку кресла. Ее лицо с полузакрытыми глазами выражало безнадежность. Маска, которую она с трудом сохраняла, вдруг спала. Незнакомка даже не пыталась надеть ее снова. Луис понял – у нее не было денег или она не располагала ими сейчас, и его ненависть к ней перешла в злорадство. Очевидно, родные учредили над ней опеку: оплачивали все, но не разрешали держать при себе большие суммы, чтобы она не покупала наркотиков. Вряд ли Луис мог вытянуть у нее деньги, но это его ничуть не волновало. Деньги и нажива в эту минуту для него не существовали. Он испытывал только темное, необъяснимое желание сломить эту женщину, наказать ее за презрительный изгиб губ, который его оскорблял.Она с трудом овладела собой, ее зеленые глаза снова заблестели.– Я предлагаю другую комбинацию, – сказала она. – Я заплачу тебе эту сумму по частям.– Я не продаю в кредит.– Ты, может быть, хочешь, чтобы мы разыграли сцену Шейлока и Порции? Речь идет о героях пьесы В. Шекспира «Венецианский купец» (1596 г.).

– Шейлока и Антонио, – поправил Луис – Ты – Антонио.– А ты, оказывается, начитан.– Везде можно получить кое-какое образование.– Во всяком случае, ты заслуживаешь того, чтобы я выдала тебя полиции, – сказала она злобно.– Это будет чисто по-английски!.. Но даже если ты это сделаешь, я не боюсь.Она поглядела на него озадаченно.– Я связан с официально зарегистрированной фирмой, торгующей наркотиками, – объяснил Луис.Она снова откинулась в кресле в полном изнеможении. Жажда морфия сжигала ее, причиняла всему телу тупую боль, она задыхалась, точно в комнате не было воздуха. Но даже теперь в гримасе ее бескровных губ была надменность и холодная гордость. Да, эти презрительно искривленные губы!.. Вот что раздражало и ожесточало Луиса. Внезапно, словно на что-то решившись, она вскочила и, сделав ему знак подождать, прошла в спальню. Луис услышал, как открылся гардероб, и минуту спустя она громко крикнула по-испански:– Hijo!Опять она назвала его hijo с тем же презрением, что и раньше. Нет, в этой женщине было что-то отвратительное, какое-то неописуемое злое стремление унижать. Оно давало себя знать даже сейчас, когда ее уже источил порок и угнетала необходимость добывать морфий, без которого она не могла дышать, жить… Луис видел наркоманов – в моменты кризиса они все же сохраняли человеческий облик, не кричали и не оскорбляли так, как она. В их поединке проявлялась не только неврастения, порожденная ее пороком, но и бесчеловечная надменность, чудовищное пренебрежение к людям. Да, вот почему Луис ее возненавидел!.. Услышав ее зов, в первый момент он решил не трогаться с места. Потом понял, что начинается последний раунд, в котором он должен ее сразить. Он встал, прошел через кабинет, где она, вероятно, никогда не сидела, и оказался в спальне. Она стояла у раскрытого гардероба, полного дорогих туалетов и мехов.– Смотри, hijo, – сказала она донельзя оскорбительным тоном, показывая на гардероб. – Должна признаться, что в данный момент я не располагаю деньгами. Будь у меня деньги, я бы швырнула их тебе в лицо, лишь бы поскорее избавиться от такого шакала, как ты!..Она призналась, что у нее нет денег, но безденежье и порок не лишили ее ни гордости, ни дерзости, она была все так же полна презрения к Луису и ко всему, что не входит в ее аристократическое и привилегированное «я»… Хотелось раздавить эту женщину, раздавить, как змею… так, без всякой нужды, из одного отвращения. Луис сделал неимоверное усилие, чтобы сохранить спокойствие. И произнес невозмутимо, точно ее слова ничуть его не задели:– Что ты хочешь сказать?– Что ты вместо денег можешь взять все, что угодно, из этих вещей.– Я не торгую барахлом.– Негодяй!.. Это не барахло!– Может быть, ты рассчитываешь, что я займусь распродажей этих тряпок?– Тогда я покажу тебе еще кое-что!.. Сделка должна состояться. Я подохну, если до вечера не достану морфия. У меня нет сил разыскивать других торговцев… Ты прекрасно это видишь!– Да, вижу! – злобно подтвердил Луис.– Подлец! – быстро проговорила она. – А как тебе нравится вот это?Она подала ему массивный золотой браслет, осыпанный бриллиантами, который достала из шкатулки для драгоценностей.– Недурная вещица, – сказал Луис.– Возьми и дай мне пакет!Луис равнодушно положил браслет на стол.– Что?… – крикнула она возмущенно. – Тебе мало? Возьми и это!Она бросила на стол кольцо и платиновые серьги.– Больше у меня ничего нет, – сказала она нервно. – Ничего!.. Ничего!.. Ничего!.. Вот, смотри! – Она схватила шкатулку, опрокинула ее и потрясла перед ним. – Можешь перерыть все мои вещи, обыскать все комнаты! Дай пакет!..Не обращая внимания на ее слова и жесты, которые становились все лихорадочней, все безумней, Луис собрал драгоценности и опять положил их в шкатулку.– Невозможно! – сказал он. – Я не могу менять или продавать эти вещи. Я не хочу иметь неприятности с полицией. Ты под опекой.– Ты продашь их потом… где-нибудь. Это дорогие бриллианты.– Не желаю. Я хочу получить деньги сразу.– Тогда дай мне только один грамм… на сегодняшний вечер. Иначе я сойду с ума.Лицо ее исказилось, она села на кровать и бессильно уткнулась подбородком в ладони. Луис видел, как жгучая жажда морфия раздирает ей мозг, добирается до каждой его клетки. Он вообразил себе ее ночь, черную, бессонную, ужасную… Ее состояние могло бы вызвать жалость, но в презрительной линии ее губ все еще змеилась мрачная и холодная, оскорбительная гордость.– Я не могу тебе дать один грамм, – сказал Луис. – Пришлось бы порвать этикетки и испортить пакет. Товар обесценится.Она подняла голову и поглядела на него с немой ненавистью. Потом пошатнулась и ухватилась за спинку кровати. Невозможность достать морфий сломила ее. Мысль об адском дне, об адской ночи, которую она проведет без наркотика, ввергла ее в отчаяние. Конечно, больше ей нечего предложить!.. Но, даже придавленная безнадежностью, она злобно прошипела:– Паршивая собака!.. Отребье… Я тебя презираю! Кулаки ее конвульсивно сжались. Щеки задергались.Что-то подсказало ей, что Луис не совсем тот, за кого она его принимает, что ее слова его не трогают. Она хотела его унизить, но гораздо больше унизила себя. Точно они поменялись ролями. Он, плебей, негодяй из вертепов, сохранял спокойствие, владел своими нервами, в то время как она, аристократка, под влиянием дикой жажды морфия вопила, как уличная девка. Какое падение, еще большее, чем порок, которому она предалась!.. Но надменность, гордость снова заставили ее высокомерно вскинуть голову.– Ты меня презираешь! – произнес Луис с холодным смешком. – Зачем ты мне это говоришь? Не воображаешь ли ты, что я все еще торчу здесь, чтобы заслужить твою благосклонность, чтобы ухаживать за тобой?Лицо ее болезненно сморщилось, но в словах Луиса ей почудился намек, который внушил ей новую мысль. Она не потеряла самообладания и не раскричалась, как перед этим, но задумалась, потом бросила на него косой взгляд.– Почему бы нет? – процедила она тихонько. – Разве ты не пошел бы на это?Луис посмотрел на нее, пораженный внезапной уступчивостью в ее голосе. Она улыбалась горько, но лицо ее странно оживилось. Может, она снова думает о морфии? О, она располагает еще кое-чем, она может предложить свое тело – тренированное, гибкое тело Дианы, которое мужчины когда-то, наверное, боготворили и которое сейчас пожелал некий мерзавец.– Да, почему бы нет? – подтвердил Луис.Взгляды их встретились, взгляды, закрепившие молчаливое согласие, если злобную радость, с какой Луис готовился нанести ей последний удар, можно было назвать согласием.– А после ты дашь мне морфий? – спросила она.Еще раз она выказывала свой бешеный нрав: вопрос был задан не из недоверия – она еще раз хотела подчеркнуть свое презрение к Луису, свою неуязвимость даже в грязи падения. И она продолжала с оскорбительным равнодушием, точно все, что произойдет, ничуть ее не трогало:– Ты – законченный мерзавец!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38