Но тут же она подумала, что Мюрье не пожелал бы, чтобы возле его трупа зажгли свечу или плакали, Она пристально всмотрелась в линию его губ, посиневших и насмешливо изогнутых, точно он хотел сказать: «Кури!.. Не волнуйся! Это ничего, что ты сидишь перед мертвецом. На твоем месте и я, возможно, сделал бы то же самое». Да, только Мюрье мог ее понять, и опять она ощутила острую боль – из-за того, что он мог ее понять. Она послушалась совета мертвеца и закурила, а потом ей пришло в голову, что надо закрыть ему глаза. Она знала, что, если веки открыты, роговица высохнет и сморщится, а она не хотела видеть эти черные глаза, которые она много раз целовала, высохшими и сморщенными. И она закрыла ему глаза, сжимая сигарету в зубах.Но, делая это, она осознала, что в том, как она их закрывала, в ее отрешенности и спокойствии было что-то отвратительное, что-то бесчеловечное, что ни один из живых в этом лагере не мог бы так себя вести. И тогда она опять услышала внутренний голос, говоривший: «Ты сознаешь свой эгоизм, ты чувствуешь, что лед сковал твое сердце… Ты не хочешь быть такой, но ты ничего не можешь, и оттого ты сама себе чужая, оттого ты только что искусала себе руки, а теперь так спокойно закрываешь ему глаза, сжимая в зубах сигарету… Да, в тебе страшная раздвоенность. Твоя совесть не может победить эгоизм, а эгоизм не может задушить совесть. Оттого ты несчастна, оттого ты страдаешь, оттого не можешь спать без люминала… Вот откуда твоя истеричность, твоя неврастения, твое безумие! А эгоизм твой взращен наслаждениями, которые убили твою волю, нелепым устройством того мира, который дает возможность тебе и твоему классу брать все и не давать ничего… Сластолюбие растлило твой дух, твои нервы истощены праздными ночами в казино, где ты швыряла деньги, выжатые из арендаторов твоих земель. Ты бесстыдно ищешь одних удовольствий, одних наслаждений… Оттого ты погналась за Эредиа, оттого ты теперь так невозмутимо куришь перед еще не остывшим трупом друга, который тебя любил. Ты куришь сейчас не оттого, что ты лишена предрассудков, не из эксцентричности, не оттого, что Мюрье не был бы оскорблен твоим поступком, а просто потому, что тебе хочется курить, что у тебя не хватает воли заставить себя не курить и проявить уважение, которое мы с незапамятных времен привыкли оказывать мертвым… Да, ты видишь, ты сознаешь все это, но ты не в силах ничего изменить. Ты, как Оливарес, бесполезная, никому не нужная рухлядь. Оттого ты идешь ко все большему безумию, оттого ты осуждена на гибель». – «На гибель? – ответила она презрительно голосу, истязавшему ее душу. – Но я не суеверная гусыня, не дура, чтобы бояться самой себя. Я до конца останусь такой, какая я есть». – «Тебе не выдержать, – мрачно отозвался голос. – Твои нервы истощены. Сильными были твои прадеды, когда они порабощали мир и завладевали океанами, а ты подточена богатством, которое они скопили. Оттого ты не выдержишь, оттого ты идешь к гибели. Не правда ли, ты чувствуешь… этот мертвец тебя смущает. Ты знаешь, что это нелепо, но все-таки он тебя смущает. Ты знаешь, что и мир, и жизнь, и душа человека подчинены логике, от которой ты отклонилась, вот что тебя смущает. Только животное может стоять так бесчувственно перед трупом другого животного, как ты стоишь перед этим мертвецом, который тебя любил и который умер в этой дыре ради тебя. А ты не животное, ты человек, но пропащий человек. В твоей бесчувственности есть что-то страшное… Как, ты не сознаешь этого?» – «Сознаю, – гордо и печально ответила она, – но не боюсь». – «Подожди, и мы еще увидим!» – насмешливо сказал голос. А она все курила и пристально смотрела на труп, иронически спрашивая себя, какие еще глупости могут прийти ей в голову. Но чем упорнее она смотрела на него, впивалась в него глазами, тем явственней ощущала, как нервы ее натягиваются, как тупой ужас незаметно завладевает ею, потому что она сознательно вызывает то, чего, в сущности, боится, но чему не в силах противостоять.Вдруг что-то грохнуло, и палатка потонула во мраке. Она вскрикнула и метнулась к выходу, чувствуя тупой удар в бедро чем-то мягким, точно мертвец пнул ее ногой. Выскочив, она сразу овладела собой и начала смеяться. Хватит глупостей!.. Она снова вошла в палатку и сердито чиркнула спичкой. «Нервы расшатались», – сказала она почти вслух. Это, гася сигарету, она локтем столкнула со стола электрический фонарик, а когда побежала из палатки, задела бедром ногу мертвеца. Лучше всего сейчас уйти из палатки. Что за идиотское упрямство – оставаться с Мюрье именно тогда, когда она ему уже не нужна. «Я пойду к себе, – решила она твердо, – и лягу наконец». Но она понимала, что ей трудно будет заснуть, что она вообще не заснет, что ей только хочется бежать от мертвеца.И она бежала.
Войдя в свою палатку, она почувствовала облегчение. Спокойный сон и здоровое дыхание Кармен источали жизненную силу, которая проникала и в нее. Пока Фани раздевалась, девушка открыла глаза и замигала, ослепленная сильным светом фонарика.– Вы встаете, сеньора? – спросила она, сбросив одеяло и поднимаясь.– Нет!.. Я ложусь… Тебе незачем вставать.– Как дон Сантьяго?– Дон Сантьяго умер.– Santпsima!.. Пресвятая!.. (исп.)

– прошептала в ужасе испанка.Она вскочила с кровати и стала быстро одеваться.– Зачем ты встаешь? – нервно спросила Фани.– Я хочу видеть дона Сантьяго, – сказала девушка кротко. – Я пойду в часовню прочитать молитвы за упокой его души.– Пока тебе незачем туда идти… Его тело еще не одето. Ты испугаешься.– Я не боюсь мертвецов, сеньора.«Знаю, – подумала Фани. – Вы, испанцы, как только родитесь, начинаете думать о мертвецах и о том свете».– Да, но в палатке темно. Никто еще не знает, что дон Сантьяго умер. Я случайно зашла в его палатку и увидела.– Как?… – воскликнула Кармен растерянно. – Неужели покойник и сейчас один?– Ну и что из того?– Господи!.. Наверное, вы и свечу не зажгли!.. Мы никогда не оставляем мертвых одних, потому что потом их души не найдут покоя.«И нам придется прятаться от них», – горько подумала Фани.– Ты права… Но где нам найти свечу?– У меня есть в сундучке, – ответила девушка.«И опять я не легла», – подумала Фани, но инстинктивное желание последовать за девушкой заглушило досаду. Пока Кармен искала в сундучке свечу, Фани оделась. Потом они вместе пошли в палатку Мюрье. Они одели мертвеца, повернули его на спину, выпрямили ему ноги и сложили руки крестом на груди. Кармен зажгла свечу и стала шептать молитвы. А Фани опять почувствовала, что в этой девушке есть какие-то первичные жизненные силы, которые делают ее твердой как скала. «Видишь? – прошептал ей голос, который она слышала недавно. – Она суеверна, она верит в загробную жизнь и в бессмертие души, но не боится самой себя, потому что идет в потоке миллионов людей, связанных друг с другом и солидарных, потому что она пришла сюда не в поисках наслаждений, а чтобы скопить немного денег для своей семьи… О, совсем не религия дает ей спокойствие! Ее бог и ее молитвы только выражают мир, который царит в ее душе, именно в нем она черпает свое спокойствие и свою жизненную силу. Ты образованна и умна, ты не веришь в бессмертие души, но все-таки ты боишься… Боишься отсутствия этого мира, боишься самой себя, своего эгоизма, который противостоит логике жизни, который отрывает тебя от общего потока и солидарности всех людей. Может быть, ты родилась такой, может быть, твой эгоизм – плод этой оторванности, но важно то, что между тобой и миром нет нравственной связи… Оттого ты одинока, оттого ты боишься». – «Я не боюсь», – сказала она с болезненным упрямством, с завистью глядя на спокойное лицо Кармен и ее молодые губы, которые шептали молитву. «Нет, боишься! – повторил голос – Боишься до ужаса самой себя, одиночества и смерти. Вспомни, как в прошлом году в Довиле ты стала злоупотреблять морфием, и с тех пор ты постоянно боишься опять предаться этому пороку. Вспомни, как полчаса назад ты убежала из палатки Мюрье, потому что боялась его трупа, смерти… Да, ты боишься всего, потому что сознаешь, что ты оторвалась от осмысленной жизни и от людей, сама превратилась в бессмыслицу, в рухлядь, в зло…»Кармен кончила читать молитвы и почтительно села в ногах у покойника. Пламя свечи бросало трепетные блики на ее смуглое узкое лицо. И как все испанские лица, оно излучало какую-то умиротворенную серьезную печаль, какое-то поразительное спокойствие перед явлением смерти.– Ты останешься здесь до утра? – спросила Фани.– Да, сеньора.– Тогда я пойду лягу… Я не спала всю ночь, – сказала она с ударением, желая оправдать свой поступок.– Да, вам надо лечь, – сказала испанка.И она бросила слегка удивленный взгляд на свою госпожу, которая могла спать в ту самую ночь, когда умер дон Сантьяго. «Дура, – раздраженно подумала Фани. – Ты можешь остаться, потому что ты спала до сих пор… А я не могу. Я валюсь с ног, еще немного, и я подохну». Но тут же она почувствовала, что, в сущности, опять хочет бежать, потому что этот труп по-прежнему смущал ее, мучил и пугал.Она вернулась в свою палатку и легла, но не могла заснуть. Тогда она приняла несколько таблеток снотворного и через полчаса потонула в тяжелом наркотическом сне.
Она проснулась вся в поту. Ей показалось странным, что в палатке темно и снаружи не доносится никакого шума. Неужели еще не рассвело? Она зажгла фонарик и посмотрела на часы. Стрелка показывала пять. Наверное, часы остановились. Но часы тикали, и тогда вдруг ее осенила гнетущая мысль, что она проспала беспробудно весь день и что сейчас уже следующая ночь. Какое безумие в самом деле!.. Она вспомнила, что приняла тройную дозу снотворного.– Кармен! – крикнула она громко.Ответа не последовало. Она направила свет на кровать девушки и увидела, что кровать пуста. Встала и оделась. Надо посмотреть, что делается в лагере. Наверное, Мюрье уже похоронили и теперь гадают, куда девался брат Доминго. Вдруг она услышала гул артиллерийской стрельбы, но теперь уже совсем близко, так близко, что металлические предметы на столе задребезжали.– Кармен! – крикнула она громче и сама заметила, что в голосе ее прозвучали нотки истерического испуга.«Кричу как сумасшедшая, – подумала она, потом снова услышала канонаду. – Красные, наверное, совсем близко, но паспорт у меня в кармане».– Иду, сеньора!.. – неожиданно отозвался голос испанки.Фани услышала ее шаги, и вслед за тем девушка, откинув полотнище, встала у входа в палатку.– Где ты была?– В палатке дона Сантьяго.– Его похоронили?– Нет еще, сеньора… Отец Рикардо настаивал, чтобы мы его похоронили вчера, но я попросила отложить на сегодня, я подумала, что и вы захотите присутствовать на погребении. Бедный дон Сантьяго!.. Мы очень тревожились и за вас. Брат Гонсало заметил по пузырьку, что вы приняли снотворное. Мы испугались, что вы спутали дозу, но отец Рикардо установил, что, несмотря на глубокий сон, сердце у вас бьется нормально, и мы успокоились. Случились и еще страшные дела, сеньора…– Зайди в палатку!– Сейчас!.. Я попрошу брата Гонсало посидеть около покойника.– Зайди в палатку!.. – истерически крикнула Фани. – Никто не украдет покойника…Девушка подчинилась и вошла в палатку, глядя на Фани расширившимися от страха глазами.– Не смотри на меня так! – ласково сказала Фани, потрепав ее по щеке. – Я кричу, потому что нервничаю… Что случилось?– Сеньора… – начала девушка, но голос ее оборвался. Потом она глотнула воздух и договорила: – Сеньора… Отец Херонимо повесился…– Отец Херонимо?… – произнесла Фани ледяным шепотом, повернувшись к Кармен. Потом подумала без всякого волнения: «Да, это чересчур даже для испанских нервов». – Когда его нашли в петле? – спросила она и стала поправлять волосы.Испанка опять уставилась на Фани с прежним ужасом в глазах.– Не смотри на меня так! – снова приказала Фани. – Чего ты хочешь? Чтобы я тоже повесилась, да?– Нет, сеньора, – механически ответила испанка.– Тогда приди в себя!.. Почему я внушаю тебе страх?– О, вы не внушаете мне страха!– Почему ты дрожишь?– О, я не дрожу, сеньора!..– Что еще случилось?– Еще?… Не знаю… Вчера утром мы вытащили из палаток восемнадцать трупов… Отец Рикардо сказал, что больные умирают, потому что нет еды и лекарств… Повар сбежал, но пришли пять монахов из ордена святого Бруно. Сейчас они копают могилы, и мертвецов стали зарывать быстрее.– О!.. Утешительно!– Что вы сказали, сеньора?– Я говорю, что святой Бруно нам поможет… Где отец Рикардо?– В часовне.«Значит, опять молится!» – подумала Фани в бешенстве. И крикнула, изливая свой гнев на девушку:– Приди наконец в себя, цыганка!.. Не смотри на меня так! Я не ем людей! Что ты думаешь делать теперь?– Что прикажете, сеньора…– Тогда укладывай чемоданы!.. Завтра мы уезжаем. Я пока соберу бумаги дона Сантьяго.– Лучше вам не заходить к нему в палатку, – сказала Кармен.– Почему?– Потому что труп начал разлагаться.– Пахнет?– Да. Вчера днем у него раздулся язык и вывалился изо рта.– Как раз для моих нервов. Но все же я должна туда пойти. Прикрой ему чем-нибудь лицо!..Кармен вышла выполнить распоряжение.Фани съела кусок шоколада и два сухаря. В ночной тишине раскатился гул канонады. «Надо скорей убираться отсюда, – решила она. – Но зачем все это было?» Как виноватый и избалованный ребенок, она перебрала в памяти все события, которые привели ее сюда, и опять пришла к заключению, что в ней есть что-то гнилое и ущербное, что ей уже не стать прежней. «Сейчас мне еще хуже, чем раньше, – подумала она. – Нервы совсем расшатались».Вдруг она спросила себя, что ей делать до утра. Бумаги Мюрье можно разобрать за несколько минут. Кармен провозится с чемоданами не больше часа. А потом? Как сове, сидеть до утра и бороться с неврастенией? Ей пришло в голову, что уехать не так просто, как она раньше думала. Прежде всего для путешествия надо запастись пропуском, подписанным доном Бартоломео, расспросить, каким маршрутом безопаснее ехать и какие пограничные пункты держат франкисты, что было вряд ли достоверно известно даже самому допу Бартоломео.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38