– Я бы с радостью сел с вами, но я должен соблюдать устав ордена.Правдивость и твердая убежденность, с какими он говорил, были удивительны. Мюрье и Фани поняли его отлично, чего нельзя было сказать об американцах. Джек насупился, а Клара сказала хихикая:– Мы слишком испорченная компания для вас?– Оставь человека в покое! – вскипела Фани.– Не сердись, милая, – звонко пропела Клара. – Это ты предложила его позвать.К счастью, монах не слышал их перепалки. Ему только что принесли ужин, и в тот момент, когда они обменивались колкостями, он встал у своего стола и начал читать молитву.– Без сомнения, он попадет прямо в рай! – тихо сказал Джек. – Фани, почему ты не пьешь вино? Похоже, наружность его преподобия начинает на тебя действовать?– А почему бы и нет? – сказала Фани и залпом выпила свой стакан. И вдруг ей стало грустно оттого, что через полчаса лицо монаха исчезнет и она никогда больше его не увидит.– Он похож на Франшота Тона, – авторитетно установила Клара. – Только поменьше ростом.– Теперь я вижу, что ты и правда с удовольствием бы его выжала, – заметила Фани.Американка усмехнулась снисходительно и не сочла нужным ответить. Она уже вырвала Мюрье из рук Фани и была полна тщеславной гордости, но отчасти и сочувствия к своей приятельнице. Бедная Фани! Когда в женщине нет изюминки, ей ничто не поможет!В это время монах кончил молитву и спокойно принялся за еду. Ужин его был самый дешевый – такой, наверное, заказывали бедняки и странники на первом этаже. Немного вареного гороха, капуста и сало – все в одной тарелке. Пока он ел, а Фани спорила с друзьями – она настаивала, чтобы они подольше пробыли в Авиле, – с шоссе послышались громкие голоса и шум грузовика. Трактирщик выскочил из комнаты, но никто не обратил на это внимания.Джек, по природе не злопамятный и не ревнивый, а только вспыльчивый и избалованный, снова почувствовал расположение к монаху и, перебросившись с ним несколькими словами, решил, несмотря на протесты Фани, послать ему бутылку вина. Монах принял ее с благодарностью, но попросил позволения выпить вино на следующий день. Четверка опять повела вполголоса иронический разговор, которого монах не слышал, так как столик его стоял в противоположном углу комнаты.– Держу пари, он вообще не станет ее пить, – сказал Джек сердито.– Куда же он ее денет?– Может, кому-нибудь подарит.– Или сам выхлещет перед сном, – предположила Клара.– Ну и что из этого? – спросила Фани.– А ты готова стать его адвокатом, дорогая?…– Чем он нас оскорбил?– Как чем? – спросил Джек, уже сильно захмелевший, – Можно ли представить себе более дерзкую надменность?– Глупости!.. Он держится совершенно естественно.Они уже готовы были поссориться, когда монах кончил ужинать и оперся локтем о стол. Видимо, ему хотелось уйти, но из вежливости он решил поговорить с ними несколько минут. Или, может, он делал это в силу привычки изучать людей. Его красивые глаза остановились по очереди на каждом.– Вы… вероятно, туристы?… – спросил он вежливо.– Вроде того, – развязно ответил Джек. – Ищем потехи по всей Испании.– Так делает большинство иностранцев, которые не знают нашей страны, – кротко заметил монах.– Мы из таких.– Может быть, вы гордитесь этим? – внезапно спросил испанец.– Конечно, – ответила Фани за Джека, – потому что мансанилья сразу бросается нам в голову.Она сказала это по-испански, к удивлению монаха, который улыбнулся п пробормотал понимающе:– Yo lo veo!.. Понятно!.. (исп.)

Он посмотрел на нее своими пронзительными, блестящими, как черный бриллиант, глазами, точно хотел сказать: «Спасибо, но меня ничуть не задевает поведение этого сеньора!» Фани ощутила волнение от этой мгновенной солидарности, установившейся между ними. Присутствие монаха сразу заглушило раздражение, которое вызывал у нее флирт Клары и Мюрье.Кюре действовал на нее как мансанилья или, точнее, вместе с мансанильей вносил в обстановку что-то гипнотическое, возбуждающее и приятное… Это матовое испанское лицо, блеск зубов, нервная южная красота, аскетически сжатые губы и твердый блеск глаз в таком странном сочетании с христианским смирением были поистине пленительны и овладевали всем ее существом. Молчание, наступившее после глупой выходки Джека, прогнало бы монаха, если бы Фани не постаралась задержать его еще немного.– К какому ордену вы принадлежите, отец? – спросила она почтительно.– Ого, она называет его «отец»! – вырвалось у Клары. И американка громко захохотала, потому что тоже была пьяна.– Я из Христова воинства, – ответил монах, не обращая внимания на смех.– Что это за общество? – спросил Джек.– Это не общество, сэр, а религиозный орден, основанный нашим духовным отцом Лойолой.– А-а! Значит, вы иезуит? – торжественно установила Клара и обвела взглядом всю компанию, точно хотела сказать: «Наконец-то мы его поймали!»– Это слово звучит у нас не слишком лестно, – заявил Джек.– В этом виноваты наши враги, – ответил монах.– А почему у вас есть враги?– Потому что даже у самого Христа было мало друзей.– Какие цели у вашего ордена?– Они просты, но мне не дозволено излагать их по трактирам.– Может, вы изготовляете ликеры? – спросила Клара.– Нет, благородная мисс.– Вы не обязаны отвечать на глупые вопросы, – заявила Фани решительно.– Знаю, – смиренно ответил монах, – но я не считаю господ глупыми.– Мы только нечестивые, – сказал Джек.– И избалованные, – добавила Фани.Клара и Джек набросились на нее с ироническими упреками, но Фани не обратила на них внимания. Она не спускала глаз с монаха, который опять посмотрел на нее слегка озадаченно, точно удивлялся, что она так реагирует на выходки своих друзей и даже готова рассориться с ними ради него. Они обменялись взглядами и снова молча согласились, что Клара и Джек – избалованные дети, на дерзость которых но следует обращать внимания. Но нахальство американцев уже перешло все границы. И тем не менее в терпении монаха было не безразличие, а достоинство человека, превосходящего их неизмеримо. Может быть, он вел себя так, подчиняясь только правилам ордена. Может быть, если бы этот человек – его властные с жестокой складкой губы, острый взгляд, в котором горели неукротимые фанатичные огоньки, утонченность всего его облика выдавали идальго, облачившегося в рясу por convicciуn, По убеждению (исп.).

– может быть, если бы этот человек находился где-нибудь в клубе или на стадионе, он ответил бы Джеку вызовом на дуэль, ударом кулака в челюсть. Но сейчас он воздержался даже от резкого слова и сделал это красиво, умело, подчиняясь той внутренней дисциплине, какой требовал его орден.Шум, долетавший снизу, внезапно усилился и отвлек внимание четверки от монаха. Послышались громкие угрожающие выкрики и вслед за тем удары по воротам.– Что там происходит? – по-испански спросила Фани кельнера.– Это очень неприятно, сеньора!.. Рабочие едут на митинг в Сеговию.– Ну и что же?– Они хотят войти в трактир.– Пускай входят!– Как? Сюда? – растерялся кельнер.Мысль о том, чтобы смешать господ с простонародьем, показалась ему скандальной.– Говорите, митинг? По какому поводу? – спросил Джек.– Против восстановления старой церкви в Сеговии, – объяснил Мюрье.В Бургосе, пока они пили кофе, он успел пробежать заголовки газет.– Но ведь Испания – прогрессивная республика?– Вот именно! Прогрессивная, только чересчур набожная, и рабочие протестуют.– Замолчите, давайте послушаем! – предложила Фани.Шум и крики не смолкали. Откуда-то выскочили две служанки и испуганно прижались друг к другу.– Madrecita!.. Мамочка!.. (исп.)

– захныкала молоденькая, ломая руки.– Не бойся, Рамонсита! – утешала ее другая, постарше. – Хозяин послал Хоселито за гражданской гвардией.– Какой от нее толк? Эта гражданская гвардия наполовину из антихристов!.. – не унималась Рамонсита.Сельский священник давно внушил ей, что все, кто не признает короля, – антихристы.Любопытство компании перешло в тревогу, когда по лестнице, ведущей наверх, тяжело затопали люди, прорвавшиеся в трактир. Послышался голос хозяина, который убеждал их:– Mucliachos!.. Muchachos!.. Ребята!.. Ребята!.. (исп.)

Это комнаты для господ. Там сейчас иностранцы… англичане…Другой голос, подобный иерихонской трубе, взревел яростно:– А мы собаки, что ли, черт подери? Нынче у нас равенство!
Человек, который так свирепо настаивал на равенстве, показался в дверях. Это был молодой черноволосый великан с добродушными карими глазами, выражение которых никак не вязалось с сердитыми выкриками, с какими он крушил ворота. Он был одет в опрятный рабочий комбинезон и, видимо, уже подвыпил. За ним толпились его товарищи, человек десять, в потрепанной одежде и баскских шапочках. С виду все они были рабочие или бедные интеллигенты, воодушевленные идеей дружно продемонстрировать в Сеговии свою ненависть к средневековой Испании. Войдя, великан обвел взглядом комнату; когда глаза его остановились на монахе, в них блеснули огоньки фанатической ненависти.– Товарищи! – объявил он зловеще. – Вот он, чернорясник!И угрожающе двинулся на представителя реакции. Но остальные были гораздо трезвее своего товарища. Один из них тотчас почуял опасность, грозившую монаху, и, схватив плечистого исполина за локоть, спокойно осадил его:– Карлито!.. Без глупостей!Карлито моргнул. Потом с некоторым усилием сосредоточился и пришел к выводу, что и впрямь не имеет смысла вышвыривать кюре из трактира. Да их не счесть, этих черных паразитов в рясах!.. Лучше будет сперва взять власть, а потом погрузить их на пароходы – в подарок Ватикану от Испанской республики. И Карлито смирился. Он только дал волю своему энтузиазму, ударив что есть мочи по столу и крикнув во всю силу легких:– Viva el anarquismo!.. Да здравствует анархизм!.. (исп.)

После этой внушительной декларации в присутствии кюре и компании капиталистов, ужинавших жареными цыплятами, Карлито и его товарищи велели хозяину сдвинуть два стола и расселись за ними. Так как испанская честь не позволяла им угощаться бесплатно, они вытащили кошельки и проверили, сколько у них денег. Половина субботней получки была пожертвована на нужды профсоюза, часть другой половины оставлена семьям – женам и детям. Об ужине не могло быть и речи, но все же на остатки денег можно было вскладчину заказать бутылку мансанильи. Не хватало всего пятидесяти сантимов. Их дал хрупкий юноша с высоким лбом и затуманенным взором – самый обеспеченный изо всей компании, тот, что удерживал Карлито от глупостей. Он был учителем начальной школы в Аранде и, хотя показывал ученикам, как изготовить гранату, подобно всем интеллигентам робел, когда наступало время действовать.От удара Карлито по столу и его громовой здравицы анархизму задрожали стекла. Фани заметила, что это вызвало появление еще одного представителя пролетариата, тоже в рабочем комбинезоне. Новое лицо, видимо, не принадлежало к группе анархистов, но обладало какой-то властью, возможно, было одним из организаторов предстоящего митинга. На его баскской шапочке блестела красная звезда. Оглядев комнату, он задержал взгляд, подозрительный и враждебный, на тщедушном рыжеволосом рабочем с неприятным лицом.– Что такое, товарищ Лоренте? – сухо спросил Карлито в наступившей тишине.– Ничего, – ответил Лоренте хмурясь, – слишком расшумелись.– Может, мы собрались на литургию? – заметил рыжий, и его произношение сразу выдало иностранца. – Когда в трактир приходят плутократы, они поднимают больше шума!– А ты кто такой? – внезапно спросил Лоренте, подходя к нему.– Анархист! – гордо ответил рыжий.– Покажи членский билет.– Мне надоело показывать его полицаям.– Покажешь или нет? – повторил Лоренте, и в голосе его прозвучала угрожающая нотка.– Гилермо, покажи билет! – сказал учитель из Аранды, – Товарищ из комитета Конфедерации.Рыжий нехотя вытащил какую-то карточку и бросил ее на стол. Не проявляя признаков раздражения, товарищ Лоренте внимательно просмотрел билет и так же, как рыжий, не слишком вежливо, вернул его.– Спокойной ночи, товарищи! – сказал он, вскинув кулак, и пошел к двери.Почти никто ему не ответил.– Долго мы будем терпеть самоуправство этих коммунистов? – спросил рыжий после ухода Лоренте. – Где наша свобода действий, товарищи анархисты?Вопрос прозвучал патетически и ударил анархистов по самому больному месту, но подоспевшая бутылка мансанильи помешала им ругать Лоренте. Учитель из Аранды, самый кровожадный из всех заговорщиков на свете, по-братски разделил вино, налив себе меньше всех. Единственной бутылки едва хватило на десятерых, да и то каждому пришлось по полстакана, что составило неприятный контраст с обилием разнообразных вин и остатками богатого ужина на столе плутократов. Этот факт рабочие невольно отметили и обменялись горькими взглядами.– Здесь пахнет дракой, – сказал Джек.– Ничего не будет, – раздраженно бросила Фани.Ее слегка расстроило неприятное сознание своей вины, вызванное всей обстановкой, – она вспомнила, что накануне с полным равнодушием проиграла в казино Сан-Себастьяна три тысячи песет, тогда как на свете есть люди, которые собирают сантимы, чтобы заказать бутылку мансанильи. И эти люди, пока она бездельничала, целую неделю работали в душной атмосфере литейных мастерских Бильбао. Ей показалось, что все это подло, слишком подло, чтобы считаться нормальным.– Мюрье, ты умеешь боксировать? – спросил Джек.– Нет, – презрительно ответил француз.– Тогда, если понадобится, пока я буду действовать, ты выведешь женщин, ладно?– Что ты собираешься делать? – с досадой спросил Мюрье.– Я намерен выставить их отсюда.– Глупости!.. – сердито сказала Фани. – Не воображаешь ли ты, что это негры?– Негры лучше выдрессированы. Знают свое место. Джек был вполне уверен, что эти испанцы не знают своего места, хотя находятся в собственной стране. Их говор и смех раздражали его, вызывали почти физическое отвращение к ним, к рабочему классу вообще, который переходит все границы в своих претензиях. Короче, он не мог выносить их присутствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38