Князь, уведомленный о происшедшем, похвалил привратника и велел показать ему красавицу, о которой столько был наслышан от своего камердинера.
Синьору Лучи провели в княжеские покои. Растерзанная, в синяках и содрогающаяся от рыданий, красавица римского переулка очутилась перед одним из утонченнейших представителей «большого света», изысканным эстетом, который уже изведал все прекрасное в Европе, перед принцем, которому предлагали в жены дочерей королей и императоров.
И вот тут произошло одно из тех необъяснимых чудес, механизм которых доселе не ясен ни одному ученому.
Может быть, князь увидел в этой молодой женщине полное воплощение своих юношеских представлений об «итальянском типе красоты». Может быть, старому отшельнику уже в тягость стали пустота и холод огромных салонов, заполненных антиками и произведениями искусства. Может быть, он сразу счел, что все, что он до сих пор делал, было просто ничтожным и несущественным по сравнению с женским обаянием и теплом этой маленькой Кассандры Лучи. Может быть, на пятьдесят третьем году жизни впервые в князе Станиславе проснулся темперамент Понятовских, страсть к «романам», унаследованная от отца и замороженная в детстве добродетельной матерью. Не стоит играть в отгадки. Ясно одно: самый гордый князь в Европе с первого взгляда без памяти влюбился в жену римского сапожника.
Кассандра Лучи получила постоянную должность экономки в княжеском дворце, и князь, как деликатно выражаются современники, «искал ее общества». В результате этих поисков спустя год у прекрасной сапожницы родился сын княжеской крови Шарль (Карло), пока еще без фамилии.
Князь Станислав поручил своим поверенным договориться с синьором Лучи об «отказе от супружеских прав». Переговоры пошли довольно гладко, ибо пьющий сапожник тут же понял, что жена может явиться источником недурных доходов.
«Князь сходил с ума от любви. После долгих лет сиротства и одиночества он наконец-то чувствовал себя счастливым. Бывшая сапожница стала всемогущей хозяйкой дворца».
Но история с уведенной у сапожника женой не могла пройти в Риме незамеченной. Единственный из Понятовских, который не был отмечен на родине ни одним любовным скандалом, теперь в один миг наверстал все упущенное. Римский скандал по огласке превзошел все вместе взятые любовные скандалы князя-подкомория, Станислава-Августа и князя Юзефа. Жители прилежащих к площади Испании улочек не могли простить чужеземному князю похищения жены у сапожника. Римская аристократия отвернулась от прежнего любимца, не в силах простить ему связь с плебейкой. Il buono Polacco превратился в плохого поляка – il cattivo Polacco.
Но настоящие тучи начали собираться только тогда, когда этим делом заинтересовался Ватикан. Promiscuit, то есть «сожительство», было в Риме допустимо, но только в высших кругах. Ведь случалось же, что даже кардиналы имели подруг, которые возглавляли официальные приемы. Но promiscuit не могло быть терпимо, когда дело касалось связи с плебейкой. Так что, когда слухи о скандале на виз Кроче разошлись по всему городу и достигли Ватикана, римский губернатор получил указание прекратить это нарушение общественного приличия.
Но князь Станислав был фигурой столь высокопоставленной и влиятельной, что папские власти не решились бороться с ним средствами административного принуждения. Тогда прибегли к методу дипломатических переговоров. Пытались склонить его удалить наложницу, указывали ему на всю щекотливость положения, устрашали гневом общественного мнения. Папа и кардиналы вызывали его к себе на длительные переговоры. Но это, разумеется, не помогло. Мы знаем, каким твердым и непреклонным мог быть принц Речи Посполитой в делах куда менее важных. А что было говорить сейчас, когда речь шла о страстной, единственной любви.
Тогда кардинал Консальви, главный противник князя в Ватикане, решился на более крутые меры. Бывшему супругу синьоры Лучи пригрозили довольно печальными последствиями, если он не обратится в суд, претендуя на супружеские права.
Напуганный сапожник с болью в сердце отказывается от княжеского пенсиона и соглашается сделать все, что ему велят. Ему дают адвокатов. Но стоило припугнуть князя процессом, как он недвусмысленно заявил, что в таком случае просто покинет негостеприимный город.
Ватиканские власти стремились принудить князя расстаться с сапожницей, но они вовсе не хотели расставаться с таким богатым и знаменитым благотворителем. Поэтому над князем установили негласный полицейский надзор, одновременно продолжая подготовку к компрометирующему его процессу.
Когда князь заметил, что за ним следит полиция, он пришел в ярость. Для человека, который некогда выскользнул из царского Петербурга, выскользнуть из папского Рима было сущим пустяком. Однажды утром жители Рима с удивлением узнали, что il buono Polacco со своей прекрасной сапожницей и потомком пребывает во Флоренции.
Больше всех на этом деле пострадал синьор Лучи. Потеряв жену и княжеский пенсион, бедный мастеровой, кажется, начисто спился.
Дядя и племянница
Во Флоренции князя Станислава приняли с распростертыми объятиями. Тосканские герцоги сами были людьми, склонными к романам, и поэтому не отличались таким ретроградством в вопросах морали, как ватиканские власти. Кроме того, принять в свою среду столь богатого и знатного гражданина как нельзя больше соответствовало интересам города.
Располагая большими средствами, князь устроился в новом городке очень быстро. В тихом районе Флоренции он построил себе скромный, но удобный дворец, украшенный на фронтоне геральдическим «телком» Понятовских, подле Ливорно купил феодальное владение Монтг Ротондо, от которого и пошел итальянский титул князя.
Вероятно, уже во Флоренции появились на свет еще трое потомков князя Станислава и синьоры Лучи: сын Жозеф (Юзеф) и две дочери – Элен и Констанс. Вступил ли князь со своей прекрасной экономкой в формальный брак, не известно. Вероятно, это произошло только после смерти несчастного римского сапожника, синьора Лучи. Однако имеющиеся источники гласят, что сожительница князя еще в последние годы его жизни носила имя первого мужа, с той разницей, что это имя было переделано на чисто итальянский лад – Луиджи.
Зато во Флоренции был окончательно улажен вопрос с правами и именем потомства романтической пары. В результате хлопот князя Станислава тосканские власти дали его детям наследственный княжеский титул по названию имения – Монте Ротондо и утвердили их новое родовое имя: князья ди Монте Ротондо.
Из сопоставления источников видно, что бегство княжеской семьи из Рима не сразу привело к полному разрыву отношений с этим городом. Слишком много собственности было там у князя, чтобы он мог оставить ее без опеки, а ватиканские власти, смирившись с тем, что не сломили сопротивления упрямого поляка, так же не хотели расставаться с ним в ссоре.
Официальное переселение князя во Флоренцию произошло лишь несколько лет спустя. Об этом свидетельствует следующее место в его «Souvenirs»: «Утомленный всем пережитым в России, с Наполеоном и с духовенством, я предпочел перебраться во Флоренцию, ибо там у меня была уже замужняя дочь и, кроме того, этот край сулил больше покоя, чем какой-либо другой в Европе».
Следует предположить, что князь порвал окончательно с Римом в 1826 году, так как именно тогда он продал англичанину Сайксу свою любимую коллекцию гемм и камей, долгие годы находившуюся в римской вилле Фламиниа.
Некоторыми сведениями о семейной жизни князя Станислава во Флоренции мы обязаны племяннице князя, графине Потоцкой, той самой Анетке Тышкевич, которая некогда возглавляла полдники у князя экс-подкомория и которую сватали князю Станиславу во время его пребывания в Варшаве в 1798 году.
Анна Потоцкая, урожденная Тышкевич, оставила после себя записки на французском языке, первый том которых был переведен и на польский язык. Книга после ее выхода была резко раскритикована известным историком Шимоном Ашкенази, который обвинил мемуары графини во многих неточностях и приверженности к непомерным сплетням. Возможно, что именно из-за этой критики второй том мемуаров на польский язык так и не перевели. Но он доступен во французском оригинале и в немецком переводе. И вот в этом втором томе графиня как раз описывает свое путешествие в Италию в 1827 году и встречу во Флоренции с князем Станиславом Понятовским. Описание это так любопытно, что стоит привести его целиком.
«Мое пребывание во Флоренции преследовало двоякую цель. Я хотела навестить старого дядю, с которым уже давно не виделась. Он явился на другой же день после нашего приезда и пригласил нас к обеду на следующий день. Была у него экономка синьора Луиджи, мать нескольких его запоздалых детей. Мне представили ее как хорошую, преданную приятельницу. Я отнеслась к ней холодно, но, кажется, она восприняла это беззаботно и восседала за столом с достоинством, ничуть не омраченным. Было ей лет около пятидесяти, и нельзя сказать, чтобы ее облик и манеры отличались особой изысканностью. Была она маленькая, полная и красилась, так как хотела казаться молодой. Пыталась придавать своему взгляду выражение или кротко-мечтательное, или зазывно-побуждающее в зависимости от того, предназначался ли он моему бедному дяде или какому-то усатому полковнику-кавалеристу, которого мне представили как „друга дома“. Так что я очутилась в довольно двусмысленном положении. Дядя мой, обладающий достаточной живостью ума, сразу же уловил это по моему поведению.
Дядя показал нам сначала весь дом, а под конец провел нас к своей младшей дочери, которая была больна и лежала в постели. Несмотря на это правда, только после усиленных приглашений, – вошли в комнату и мужчины. Мы увидели хорошенькую шестнадцатилетнюю девушку, лежащую в постели, красиво убранной розовыми бантами, отнюдь не смутившуюся при появлении моих спутников.
Я убежала из этого дома, как только позволило приличие, довольная, что не взяла с собой своей дочери. Я решила больше не переступать порога этого дома, разве только если застану дядю одного.
Мне казалось, что эти обстоятельства решительно испортят удовольствие, которого я ожидала от моего пребывания во Флоренции, но благодаря неожиданному событию все как-то обошлось. Дядя навещал меня каждый вечер. Как-то раз он сообщил мне не без некоторого смущения, что собирается уехать в Монто Ротондо, свое имение под Ливорно. Нетрудно было понять подлинную причину этой поездки: дядя хотел отдалить от меня человека, неустойчивый характер которого только в таком случае и проявлял полную покорность и уступчивость. Я не сделала ничего, чтобы отговорить его от этой поездки. Не следует препятствовать людям в том, что они считают своим счастьем. Уехал он вместе с нею. Та, которая имела желание отомстить мне за мое холодное поведение по отношению к ней, доставила мне скорее удовольствие, избавив меня от чрезвычайно щекотливой ситуации.
Так как мой сын выразил желание сопровождать меня в Рим, я ждала письма от его отца, к которому мы обратились за разрешением на поездку. Как только это разрешение пришло, я начала готовиться к отъезду, с которым даже спешила, желая отбыть до возвращения дяди. Несмотря на это, я увидела его у меня еще раз. Так как я знала, что в его возрасте люди не любят расставаний, то ничего не сказала ему о предстоящем отъезде, а оставила ему письмо, в котором пыталась дать ему понять, как мне было страшно жаль, что я не могла выказать ему всего уважения, к которому побуждало меня сердце и которое я оказала бы, если бы только встретила его в других обстоятельствах».
Вот так ославили на склоне жизни бедного князя Станислава, «безупречную нравственность» которого и друзья и враги ставили некогда в пример всей стране!
Описание флорентийской встречи, особенно последний абзац, является документом исключительного лицемерия, ханжества и стервозности. Но злоехидство и возмущение высоконравственной графини Потоцкой легко понять. Внучка экс-подкомория привыкла к мысли, что она – основная наследница Понятовских. После гибели в реке Эльстер князя Юзефа она уже унаследовала все его имущество. И имела право ожидать, что получит огромное наследство после смерти второго – холостого – дяди. А получилось, что кучка молодых князей ди Монте Ротондо, произведенных на свет при участии синьоры Лучи, она же Луиджи, оставляла ее ни с чем. Отсюда и ее священный гнев, и безграничное возмущение.
Но судьба отплатила «высоконравственной» графине за ее ехидство и воздала ей тем же. Внук и главный наследник графини, знаменитый Август Потоцкий, он же «Гутя», прославился впоследствии в хрониках Варшавы XIX века как неисправимый донжуан, гуляка и мот; он даже превзошел прапрадеда, экс-подкомория.
Заключение
Воспоминания Анны Потоцкой при всей их тенденциозности, надо думать, все-таки довольно верно передают атмосферу последних лет жизни последнего принца Речи Посполитой. Несмотря на все шпильки, из этого описания видно, что Станислав Понятовский после многих тяжелых перипетий обрел во Флоренции покой и семейное счастье. Очерненная графиней синьора Лучи, или Луиджи, должно быть, была женщина умная и предприимчивая, хорошая жена и мать. Под ее влиянием дом князя Станислава перестал быть блистательным дворцом польского магната и сановника, а превратился в уютное гнездо богатых флорентийских горожан.
Варшавская аристократия так и не простила князю этого ужасающего мезальянса и вычеркнула флорентийскую ветвь Понятовских из списка визитов во время заграничных вояжей. Стоит обратить внимание на тот факт, что все польские путешественники, посещающие Флоренцию в первой половине XIX века, наносят визиты проживающему там Михалу Клеофасу Огиньскому и никто даже словом не упоминает о существовании во Флоренции князя Станислава Понятовского.
Это отсутствие упоминаний о нем причиняло князю боль, и он время от времени старался напомнить о себе соотечественникам В переписке варшавского историка Ипполита Ковнацкого я нашел письма, из которых видно, что королевский племянник живо интересовался судьбой живущих в Варшаве старых пенсионеров Станислава-Августа и пересылал им деньги через своих венских банкиров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25