https://wodolei.ru/catalog/vanny/kombi/
Вместо укрепления центральной власти – усиление двух самых мятежных магнатов.
Для князя Станислава ответ царицы был равнозначен тяжелейшему личному поражению. Решительное «нет», начертанное собственной рукой Екатерины рядом с пунктом, предлагающим ввести престолонаследие и называющим кандидатуру князя, лишало его всяких видов на трон. Командование кондотьерской бригадой никак не могло возместить этой утраты.
В результате болезненного разочарования дисциплинированный член рода Понятовских отказывается подчиняться клановой солидарности. Недавний страстный приверженец антитурецкого союза становится решительным его противником. Бдительная оппозиция немедленно улавливает эту перемену в поведении одного из Понятовских и направляет к нему своего эмиссара. Князь описывает в «Souvenirs» этот визит довольно подробно. «Как-то утром в моей пригородной резиденции меня посетил подканцлер Гуго Коллонтай. Я видел его редко, но он всегда проявлял ко мне дружелюбие. С полной искренностью обсудил он со мной вопрос о наступательно-оборонительном союзе с Россией, который должен был утвердить нынешний сейм. Он считал, что шляхта никогда на это не согласится, так как союз этот невыгодный и Польша сейчас не в таком положении, чтобы вести войны. А союз втянет ее во все российские войны… Поэтому оппозиция, одним из предводителей которой он был (и которая, как говорили, получила благословение в Киеве), обратилась к Пруссии для более выгодного союза. Дело это уже почти улажено и всячески будет протаскиваться на сейме. Таким-образом, я был точно проинформирован о положении вещей. Мне было трудно говорить об этом с королем, так как я уже высказал ему свое мнение об этом союзе и оно было ему не очень приятно. Но случай предоставил мне возможность для такого разговора. Король взял меня с собой к одной из своих теток, живущих в отдаленности от города. Обратная дорога вела через пески, и лошади едва тащились. Мой отец ехал в карете третьим. Я воспользовался этой оказией, чтобы спросить короля, осведомлен ли он о противодействии, которое вызовет в сейме предложение заключить союз с Россией. Не называя имен, я нарисовал ему картину сильной оппозиции, готовой к борьбе, и грустных последствий, которые это может вызвать. Король слушал внимательно, не произнося ни слова. А мой отец, когда мы потом оказались одни, сказал мне: «От той истории, которую ты рассказывал королю, у меня волосы дыбом встали». Я сказал ему, что представить королю всю правду было моим долгом».
Коллонтаевская оценка положения, столь напугавшая экс-подкомория, точно отвечала настроениям общества. Народ действительно не хотел этого союза. В Польше уже давно выветрились боевые традиции короля Яна Собеского и к Турции относились чуть ли не с симпатией. Кроме того, длившаяся вот уже восемь месяцев турецкая война приносила непрерывные неудачи союзным армиям. Князь Потемкин застрял со своими войсками под Очаковом и никак не мог сломить сопротивления этой крепости. Иосиф II своими позорными поражениями сделал австрийскую армию посмешищем в глазах всего мира. Это также не могло поощрять союз. Народ не хотел новых войн и новых союзов. Он не питал доверия к Екатерине и Иосифу II, не питал доверия к политике своего короля. Пожалуй, никогда еще королевская политика не объединяла против себя столь могущественных сил. Вся магнатско-шляхетская оппозиция – от правых до левых – сплотилась под знаком борьбы с Понятовскими. Гетман Ксаверий Браницкий, который, стремясь опередить короля, самочинно примкнул к союзу как волонтер – командир казацкого полка на русской службе (!), постоянно находился в потемкинском лагере и елико можно интриговал там против короля. Станислав-Август жаловался на это в письмах: «…стол держит хороший, за которым чуть не ежедень едят Потемкин со всем генералитетом, и Потемкин питает к нему слабость, хотя и не очень уважает, и всегда оттуда можно нам ожидать любой пакости».
В другом углу Европы, в немецком модном курорте Пирмонт, члены новой «фамилии» – княгиня Любомирская, Адам Чарторыский и Игнаций Потоцкий проводили какие-то таинственные переговоры с представителями прусской королевской семьи. Оттуда по всей стране расходились подстрекательские известия о том, что «любящий поляков прусский король не допустит заключения антитурецкого союза, что польская шляхта, пользуясь затруднительным положением Австрии, должна силой вернуть Галицию, что прусская армия в этом случае окажет вооруженную поддержку. В Варшаве неистовствовал молодой фантаст, литератор и путешественник Ян Потоцкий. Этого разнообразия ради настропалили в Вене, что Пруссия собирается захватить Великопольшу, и он сеял панику различными воинственными антипрусскими прокламациями, отпечатанными в собственной типографии на Рымарской улице.
Одновременно он резко нападал на русского посланника в Варшаве Штакельберга за то, что тот не очень галантно вел себя на каком-то приеме. Эта политическая деятельность литератора-оригинала, хотя и не направленная непосредственно против короля, страшно изводила Станислава-Августа, так как приносила ему множество неприятностей и от прусского двора, и от оскорбленного Штакельберга.
Что же делает польский король, чтобы обуздать накануне сейма распоясавшихся магнатов-оппозиционеров? Он старается сделать это путем… дипломатических переговоров с правительствами держав, разделивших Польшу. Русского канцлера Безбородко он просит образумить гетмана Браницкого. Князь Потемкин обещает заняться Щенсным-Потоцким. Относительно же Чарторыского, большинство владений которого. находится под властью Австрии, посылают конфиденциальные ноты канцлеру Кауницу в Вену. Разве что с Яном Потоцким король справляется домашними средствами: «Я велел передать его матери в Вену, чтобы она уговорила его покинуть Варшаву, где он может нажить неприятности».
Но, помимо магнатской оппозиции, есть еще шляхетская орава, буйствующая на воеводских сеймах, и есть варшавская улица. Сеймовой оппозиции впервые удалось установить контакт с широкими кругами общества. Агитаторами ее становятся политические писатели из обедневшей шляхты и такого же бедного духовенства. Доверенные Коллонтая и Игнация Потоцкого тайно совещаются с деятелями просвещенного мещанства и проникают в среду ремесленников. Похоже на то, что политика перестает быть исключительно магнатской игрой. В нее входят новые люди, взгляды и стремления которых не зависят от факта обладания земельными угодьями под властью той или иной соседней державы. Варшава чутко ловит все отголоски крымских сражений и вдохновляется велеречивыми обещаниями берлинского двора. Она настороже, она взбудоражена и как никогда интересуется происходящими событиями.
Станислав-Август знает обо всем этом, но он не может, подобно князю-подскарбию, обидеться на Екатерину и порвать с традиционной политикой своего правления. Король стал невольником им же предложенного союза и, несмотря на ухудшившиеся условия, вынужден был по-прежнему восхвалять его перед народом.
Пропаганда непопулярного пакта началась гораздо раньше. Первым фактом, широко использованным для пропагандистской акции, стало постигшее королевскую семью несчастье. В битве под Сабачем был тяжело ранен двадцатипятилетний полковник австрийской армии князь Юзеф Понятовский, младший племянник короля. Королевская партия принялась славословить небывалое геройство молодого князя, а общественное мнение восприняло это без издевки. В Польше всегда питали чрезмерное уважение к воинской доблести, обагренной кровью. Кроме того, это был единственный Понятовский, пока еще не замешанный ни в одной из семейных афер. Но воевать с турками все равно никто не был расположен.
По мере приближения сейма королевские призывы «возродить традиции Собеских» принимались обществом все прохладнее. А основной пропагандистский акт, имевший место в Варшаве 14 сентября, был воспринят уже только как веселое развлечение. В этот день в Лазейках был открыт памятник Яну III Собескому, а также продемонстрирована довольно дорого обошедшаяся «карусель», в которой четыре рыцарские дружины расправлялись с куклами, представлявшими турок. Единственным результатом этой антитурецкой демонстрации были язвительные насмешки над королевской партией. Невольным виновником этого стал организатор представления надворный маршал Александрович, который из чрезмерного рвения сделал билеты на «карусель» доступными только королевским сторонникам. Оппозиция немедленно откликнулась на это целым рядом более или менее удачных сатирических произведений, в которых сторонники короля были названы «прихлебателями». Кличка эта так и прилипла к королевской партии и была в ходу все время, пока длился сейм. На другой день после «карусели» на постаменте только что открытого памятника Яну Собескому появилась анонимное двустишие:
Обошлось это дело в сотню, а я заплатил бы двести,
Если бы Ясь воскрес, а Стась на его был бы месте.
Двустишие немедленно обошло всю Варшаву, вызывая всеобщий восторг. Столь резко и прямо по адресу короля еще никогда не проезжались. Придворные поэты пытались отпарировать столь чувствительный удар. Дружественный королю аноним (скорее всего, епископ Нарушевич) предпринял попытку травестировать двустишие:
Обошлось это дело в сотню, а я бы и жизни лишился,
Если был бы в нас Стася дух, так в Стасе бы Ясь возродился.
Вряд ли эта вымученная защита порадовала Станислава-Августа. Организатору «четверговых обедов» можно было поставить в вину многое, но в стихах-то уж он разбирался.
Спустя две недели после «карусели» выяснилось, что все это пропагандистское «гала-представление» вообще было ни к чему. Вопрос об антитурецком пакте разрешился помимо короля и народа. Берлин официально уведомил Петербург, что заключение оборонительно-наступательного союза между Россией и Польшей будет расценено как casus belli по отношению к Пруссии. Екатерина была слишком занята крымскими неудачами Потемкина, чтобы рисковать новой войной с Пруссией. Поэтому она, даже не поставив в известность Станислава-Августа, отказалась от намерения заключить новый союз с Польшей.
Могло показаться, что этот неожиданный политический поворот сослужит королю службу. Но это была лишь видимость, от всего этого выиграла оппозиция. Имея за собой реальную поддержку Пруссии, она почувствовала себя действительно сильной. Открытый конфликт между державами-гарантами создавал условия для совершенно свободного столкновения между политическими группировками в стране. Оппозиция поняла, что после вынужденной под давлением Пруссии уступки со стороны России она может помериться с королем силами как абсолютно равноправный партнер.
В последних числах сентября разыгралась борьба изза власти в сейме. После отпадения вопроса об антитурецком союзе на повестке дня сейма остались два важных пункта, выдвинутые воеводскими сеймиками, – увеличение армии и некоторые изменения внутреннего характера. Как обычно в важнейших случаях, сейм должен был заседать, объединенный в конфедерацию, чтобы обойти принцип единогласия и связанную с ним опасность того, что все может быть сорвано чьим-нибудь вздорно-строптивым голосом. Следовало установить момент, когда эта конфедерация может быть сколочена. Если до сейма, в лоне правительства, то есть Постоянного совета, то инициатива останется за королем и его сторонниками. Если же после открытия сейма, то перейдет в руки простого сеймового большинства.
С неделю идут лихородочные совещания обеих группировок. Предводители королевской партии совещаются в присутствии русского посланника Штакельберга, оппозиция консультируется с прусским посланником Бухгольцем. Князь Станислав в этот период верно поддерживает дядю-короля и дядю-примаса. Сейчас уже не до личных претензий и обид. Борьба идет за слишком важную ставку – «быть или не быть» всей семье Понятовских. И вот королевская партия проигрывает. Король вынужден уступить под натиском прусских угроз и взбудораженного оппозицией общественного мнения. Конфедерация будет создана только на сейме. Оппозиция торжествует. Это первое большое поражение Понятовских.
Сейм возвышается над королем. Теперь все зависит от, того, кто окажет решающее влияние на большинство сейма. Сейм собирается 6 октября 1788 года. На следующий день устанавливается ядро конфедерации. Маршалами выбраны: от короны – умеренный политик Станислав Малаховский, человек в основе своей порядочный и повсеместно уважаемый, от Литвы – недруг Понятовских, крикун и позер Казимеж Нестор Сапега, племянник Ксаверия Браницкого.
После избрания маршалов князь Станислав выступает еще раз как посредник между оппозицией и королем. Мы узнаем об этом из его воспоминаний. «Маршалом сейма общее мнение выдвинуло Малаховского, единственного из трех братьев, к которому король был настроен неприязненно, как к человеку, склоняющемуся к оппозиции, сухому и упрямому. Когда стало ясно, что он будет выбран, я решил сблизить его лично с королем, потому что в конце концов человек он был очень порядочный, и я уважал его за характер».
Первая неделя исторического сейма прошла очень интересно. Выступают преимущественно ораторы от провинциальных сеймиков. Долгие, скучнейшие речи на банальнейшие темы. Вежливый маршал Малаховский не может одернуть присяжных болтунов. На троне больной дремлющий король. Атмосфера безграничной скуки. В среде зевающих депутатов и в летучих сатирических изданиях мелькает первое определение этого сейма: «разболтавшийся сейм». А в кругах дипломатического корпуса называют его «танцевальным сеймом», так как в смысле светских увеселений сейм просто небывалый. Вся палата депутатов была заранее приглашена «чохом» на весь цикл приемов, устраиваемых регулярно в каждый очередной день недели, кроме суббот, а именно: в воскресенье – большой ужин у князя-примаса Михала Понятовского, в понедельник – прием у великого коронного маршала Михала Мнишека, во вторник – у маршала Малаховского, в среду – у князя Адама Чарторыского, в четверг – у Щенсного-Потоцкого, в пятницу – у Игнация Потоцкого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Для князя Станислава ответ царицы был равнозначен тяжелейшему личному поражению. Решительное «нет», начертанное собственной рукой Екатерины рядом с пунктом, предлагающим ввести престолонаследие и называющим кандидатуру князя, лишало его всяких видов на трон. Командование кондотьерской бригадой никак не могло возместить этой утраты.
В результате болезненного разочарования дисциплинированный член рода Понятовских отказывается подчиняться клановой солидарности. Недавний страстный приверженец антитурецкого союза становится решительным его противником. Бдительная оппозиция немедленно улавливает эту перемену в поведении одного из Понятовских и направляет к нему своего эмиссара. Князь описывает в «Souvenirs» этот визит довольно подробно. «Как-то утром в моей пригородной резиденции меня посетил подканцлер Гуго Коллонтай. Я видел его редко, но он всегда проявлял ко мне дружелюбие. С полной искренностью обсудил он со мной вопрос о наступательно-оборонительном союзе с Россией, который должен был утвердить нынешний сейм. Он считал, что шляхта никогда на это не согласится, так как союз этот невыгодный и Польша сейчас не в таком положении, чтобы вести войны. А союз втянет ее во все российские войны… Поэтому оппозиция, одним из предводителей которой он был (и которая, как говорили, получила благословение в Киеве), обратилась к Пруссии для более выгодного союза. Дело это уже почти улажено и всячески будет протаскиваться на сейме. Таким-образом, я был точно проинформирован о положении вещей. Мне было трудно говорить об этом с королем, так как я уже высказал ему свое мнение об этом союзе и оно было ему не очень приятно. Но случай предоставил мне возможность для такого разговора. Король взял меня с собой к одной из своих теток, живущих в отдаленности от города. Обратная дорога вела через пески, и лошади едва тащились. Мой отец ехал в карете третьим. Я воспользовался этой оказией, чтобы спросить короля, осведомлен ли он о противодействии, которое вызовет в сейме предложение заключить союз с Россией. Не называя имен, я нарисовал ему картину сильной оппозиции, готовой к борьбе, и грустных последствий, которые это может вызвать. Король слушал внимательно, не произнося ни слова. А мой отец, когда мы потом оказались одни, сказал мне: «От той истории, которую ты рассказывал королю, у меня волосы дыбом встали». Я сказал ему, что представить королю всю правду было моим долгом».
Коллонтаевская оценка положения, столь напугавшая экс-подкомория, точно отвечала настроениям общества. Народ действительно не хотел этого союза. В Польше уже давно выветрились боевые традиции короля Яна Собеского и к Турции относились чуть ли не с симпатией. Кроме того, длившаяся вот уже восемь месяцев турецкая война приносила непрерывные неудачи союзным армиям. Князь Потемкин застрял со своими войсками под Очаковом и никак не мог сломить сопротивления этой крепости. Иосиф II своими позорными поражениями сделал австрийскую армию посмешищем в глазах всего мира. Это также не могло поощрять союз. Народ не хотел новых войн и новых союзов. Он не питал доверия к Екатерине и Иосифу II, не питал доверия к политике своего короля. Пожалуй, никогда еще королевская политика не объединяла против себя столь могущественных сил. Вся магнатско-шляхетская оппозиция – от правых до левых – сплотилась под знаком борьбы с Понятовскими. Гетман Ксаверий Браницкий, который, стремясь опередить короля, самочинно примкнул к союзу как волонтер – командир казацкого полка на русской службе (!), постоянно находился в потемкинском лагере и елико можно интриговал там против короля. Станислав-Август жаловался на это в письмах: «…стол держит хороший, за которым чуть не ежедень едят Потемкин со всем генералитетом, и Потемкин питает к нему слабость, хотя и не очень уважает, и всегда оттуда можно нам ожидать любой пакости».
В другом углу Европы, в немецком модном курорте Пирмонт, члены новой «фамилии» – княгиня Любомирская, Адам Чарторыский и Игнаций Потоцкий проводили какие-то таинственные переговоры с представителями прусской королевской семьи. Оттуда по всей стране расходились подстрекательские известия о том, что «любящий поляков прусский король не допустит заключения антитурецкого союза, что польская шляхта, пользуясь затруднительным положением Австрии, должна силой вернуть Галицию, что прусская армия в этом случае окажет вооруженную поддержку. В Варшаве неистовствовал молодой фантаст, литератор и путешественник Ян Потоцкий. Этого разнообразия ради настропалили в Вене, что Пруссия собирается захватить Великопольшу, и он сеял панику различными воинственными антипрусскими прокламациями, отпечатанными в собственной типографии на Рымарской улице.
Одновременно он резко нападал на русского посланника в Варшаве Штакельберга за то, что тот не очень галантно вел себя на каком-то приеме. Эта политическая деятельность литератора-оригинала, хотя и не направленная непосредственно против короля, страшно изводила Станислава-Августа, так как приносила ему множество неприятностей и от прусского двора, и от оскорбленного Штакельберга.
Что же делает польский король, чтобы обуздать накануне сейма распоясавшихся магнатов-оппозиционеров? Он старается сделать это путем… дипломатических переговоров с правительствами держав, разделивших Польшу. Русского канцлера Безбородко он просит образумить гетмана Браницкого. Князь Потемкин обещает заняться Щенсным-Потоцким. Относительно же Чарторыского, большинство владений которого. находится под властью Австрии, посылают конфиденциальные ноты канцлеру Кауницу в Вену. Разве что с Яном Потоцким король справляется домашними средствами: «Я велел передать его матери в Вену, чтобы она уговорила его покинуть Варшаву, где он может нажить неприятности».
Но, помимо магнатской оппозиции, есть еще шляхетская орава, буйствующая на воеводских сеймах, и есть варшавская улица. Сеймовой оппозиции впервые удалось установить контакт с широкими кругами общества. Агитаторами ее становятся политические писатели из обедневшей шляхты и такого же бедного духовенства. Доверенные Коллонтая и Игнация Потоцкого тайно совещаются с деятелями просвещенного мещанства и проникают в среду ремесленников. Похоже на то, что политика перестает быть исключительно магнатской игрой. В нее входят новые люди, взгляды и стремления которых не зависят от факта обладания земельными угодьями под властью той или иной соседней державы. Варшава чутко ловит все отголоски крымских сражений и вдохновляется велеречивыми обещаниями берлинского двора. Она настороже, она взбудоражена и как никогда интересуется происходящими событиями.
Станислав-Август знает обо всем этом, но он не может, подобно князю-подскарбию, обидеться на Екатерину и порвать с традиционной политикой своего правления. Король стал невольником им же предложенного союза и, несмотря на ухудшившиеся условия, вынужден был по-прежнему восхвалять его перед народом.
Пропаганда непопулярного пакта началась гораздо раньше. Первым фактом, широко использованным для пропагандистской акции, стало постигшее королевскую семью несчастье. В битве под Сабачем был тяжело ранен двадцатипятилетний полковник австрийской армии князь Юзеф Понятовский, младший племянник короля. Королевская партия принялась славословить небывалое геройство молодого князя, а общественное мнение восприняло это без издевки. В Польше всегда питали чрезмерное уважение к воинской доблести, обагренной кровью. Кроме того, это был единственный Понятовский, пока еще не замешанный ни в одной из семейных афер. Но воевать с турками все равно никто не был расположен.
По мере приближения сейма королевские призывы «возродить традиции Собеских» принимались обществом все прохладнее. А основной пропагандистский акт, имевший место в Варшаве 14 сентября, был воспринят уже только как веселое развлечение. В этот день в Лазейках был открыт памятник Яну III Собескому, а также продемонстрирована довольно дорого обошедшаяся «карусель», в которой четыре рыцарские дружины расправлялись с куклами, представлявшими турок. Единственным результатом этой антитурецкой демонстрации были язвительные насмешки над королевской партией. Невольным виновником этого стал организатор представления надворный маршал Александрович, который из чрезмерного рвения сделал билеты на «карусель» доступными только королевским сторонникам. Оппозиция немедленно откликнулась на это целым рядом более или менее удачных сатирических произведений, в которых сторонники короля были названы «прихлебателями». Кличка эта так и прилипла к королевской партии и была в ходу все время, пока длился сейм. На другой день после «карусели» на постаменте только что открытого памятника Яну Собескому появилась анонимное двустишие:
Обошлось это дело в сотню, а я заплатил бы двести,
Если бы Ясь воскрес, а Стась на его был бы месте.
Двустишие немедленно обошло всю Варшаву, вызывая всеобщий восторг. Столь резко и прямо по адресу короля еще никогда не проезжались. Придворные поэты пытались отпарировать столь чувствительный удар. Дружественный королю аноним (скорее всего, епископ Нарушевич) предпринял попытку травестировать двустишие:
Обошлось это дело в сотню, а я бы и жизни лишился,
Если был бы в нас Стася дух, так в Стасе бы Ясь возродился.
Вряд ли эта вымученная защита порадовала Станислава-Августа. Организатору «четверговых обедов» можно было поставить в вину многое, но в стихах-то уж он разбирался.
Спустя две недели после «карусели» выяснилось, что все это пропагандистское «гала-представление» вообще было ни к чему. Вопрос об антитурецком пакте разрешился помимо короля и народа. Берлин официально уведомил Петербург, что заключение оборонительно-наступательного союза между Россией и Польшей будет расценено как casus belli по отношению к Пруссии. Екатерина была слишком занята крымскими неудачами Потемкина, чтобы рисковать новой войной с Пруссией. Поэтому она, даже не поставив в известность Станислава-Августа, отказалась от намерения заключить новый союз с Польшей.
Могло показаться, что этот неожиданный политический поворот сослужит королю службу. Но это была лишь видимость, от всего этого выиграла оппозиция. Имея за собой реальную поддержку Пруссии, она почувствовала себя действительно сильной. Открытый конфликт между державами-гарантами создавал условия для совершенно свободного столкновения между политическими группировками в стране. Оппозиция поняла, что после вынужденной под давлением Пруссии уступки со стороны России она может помериться с королем силами как абсолютно равноправный партнер.
В последних числах сентября разыгралась борьба изза власти в сейме. После отпадения вопроса об антитурецком союзе на повестке дня сейма остались два важных пункта, выдвинутые воеводскими сеймиками, – увеличение армии и некоторые изменения внутреннего характера. Как обычно в важнейших случаях, сейм должен был заседать, объединенный в конфедерацию, чтобы обойти принцип единогласия и связанную с ним опасность того, что все может быть сорвано чьим-нибудь вздорно-строптивым голосом. Следовало установить момент, когда эта конфедерация может быть сколочена. Если до сейма, в лоне правительства, то есть Постоянного совета, то инициатива останется за королем и его сторонниками. Если же после открытия сейма, то перейдет в руки простого сеймового большинства.
С неделю идут лихородочные совещания обеих группировок. Предводители королевской партии совещаются в присутствии русского посланника Штакельберга, оппозиция консультируется с прусским посланником Бухгольцем. Князь Станислав в этот период верно поддерживает дядю-короля и дядю-примаса. Сейчас уже не до личных претензий и обид. Борьба идет за слишком важную ставку – «быть или не быть» всей семье Понятовских. И вот королевская партия проигрывает. Король вынужден уступить под натиском прусских угроз и взбудораженного оппозицией общественного мнения. Конфедерация будет создана только на сейме. Оппозиция торжествует. Это первое большое поражение Понятовских.
Сейм возвышается над королем. Теперь все зависит от, того, кто окажет решающее влияние на большинство сейма. Сейм собирается 6 октября 1788 года. На следующий день устанавливается ядро конфедерации. Маршалами выбраны: от короны – умеренный политик Станислав Малаховский, человек в основе своей порядочный и повсеместно уважаемый, от Литвы – недруг Понятовских, крикун и позер Казимеж Нестор Сапега, племянник Ксаверия Браницкого.
После избрания маршалов князь Станислав выступает еще раз как посредник между оппозицией и королем. Мы узнаем об этом из его воспоминаний. «Маршалом сейма общее мнение выдвинуло Малаховского, единственного из трех братьев, к которому король был настроен неприязненно, как к человеку, склоняющемуся к оппозиции, сухому и упрямому. Когда стало ясно, что он будет выбран, я решил сблизить его лично с королем, потому что в конце концов человек он был очень порядочный, и я уважал его за характер».
Первая неделя исторического сейма прошла очень интересно. Выступают преимущественно ораторы от провинциальных сеймиков. Долгие, скучнейшие речи на банальнейшие темы. Вежливый маршал Малаховский не может одернуть присяжных болтунов. На троне больной дремлющий король. Атмосфера безграничной скуки. В среде зевающих депутатов и в летучих сатирических изданиях мелькает первое определение этого сейма: «разболтавшийся сейм». А в кругах дипломатического корпуса называют его «танцевальным сеймом», так как в смысле светских увеселений сейм просто небывалый. Вся палата депутатов была заранее приглашена «чохом» на весь цикл приемов, устраиваемых регулярно в каждый очередной день недели, кроме суббот, а именно: в воскресенье – большой ужин у князя-примаса Михала Понятовского, в понедельник – прием у великого коронного маршала Михала Мнишека, во вторник – у маршала Малаховского, в среду – у князя Адама Чарторыского, в четверг – у Щенсного-Потоцкого, в пятницу – у Игнация Потоцкого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25