https://wodolei.ru/catalog/mebel/komplekty/
На этих блистательных «ассамблеях» и в тиши кабинетов иностранных послов, а не в палате депутатов намечается будущий ход событий.
Первый удар грома разражается 13 октября. На рассмотрение маршала сейма поступает давно ожидаемая нота прусского правительства, в которой посол Бухгольц выражает официальный протест против нового союза с Россией. То, о чем до сих пор говорили только на тайных совещаниях, высказано вслух для всеобщего сведения. Впечатление колоссальное. Теперь уже никто не сомневается, что столкновение между державами обеспечивает безопасное прикрытие для сейма. Впервые за сто лет сейм Речи Посполитой будет заседать как независимый сейм. Вспыхивает всеобщий энтузиазм. Первым проявлением его является почти без дискуссий принятое решение о создании стотысячной армии.
Вот отрывок из письма Станислава-Августа относительно этого: «…Народный энтузиазм, возросший до такой степени, что я подобного и не видал, единодушно постановил, что армия Речи Посполитой должна быть увеличена до ста тысяч человек. Восторженность, несомненно, весьма похвальная в основе своей, и в первые минуты ее невозможно было сдержать никакими резонами. Она сама стремилась назначить себе какую-то цель, к коей и я постоянно стремлюсь, но только мысля это постепенно. Оппозиция на голове ходит, чтобы вывести командование армией из подчинения Постоянному совету коему вручили этот закон от 1776 года. Вот он, предмет политической борьбы этого сейма».
Этот краткий отрывок великолепно передает весь механизм политической ситуации. Патриотическое решение об увеличении армии – несмотря на всю нереальность этой цифры, трудно согласуемой с финансовыми возможностями тогдашней Польши, – должно было при сохранении существующей системы управления сыграть на руку королю. Этого оппозиция допустить не могла, и она предприняла концентрированную атаку на ненавистное ей учреждение – на военный департамент Постоянного совета.
Учреждение это сочетало в себе компетенцию военного министерства, главного вербовочного управления и исполнительного органа по политическим, уголовным и финансовым делам. Ни одна из этих компетенций не могла обеспечить ему расположения граждан. В глазах общества военный департамент был главным орудием диктатуры непопулярного короля и наиболее ненавистным символом уклада, навязанного державами-гарантами. Это было первой, основной стороной проблемы. Но существовала и другая. Военный департамент благодаря энергичному руководству умного и образованного Комажевского стал в последние годы единственной конкретной силой, обеспечивающей порядок, сдерживающий рассыпающуюся Речь Посполитую. Департамент последовательно направлял свои усилия на то, чтобы возродить и придать современный характер разваленной гетманами армии, и уже добился в этой области серьезных результатов. Ликвидация этого учреждения не могла пройти без борьбы.
Борьба из-за военного департамента была первой драматической кампанией Четырехлетнего сейма. Финал ее разыгрался в исторический день 3 ноября 1788 года. При первом открытом голосовании большинство сейма высказалось за сохранение департамента. Тогда потребовали тайного голосования. При тайном голосовании 50 депутатов решились переметнуться к оппозиции. Военный департамент был упразднен большинством в 18 голосов. Сейм неистовствовал. Радость выплеснулась на улицы города. Послушаем, как выглядело это по свидетельству современника: «Нельзя передать, какая радость проявилась после этой победы. По всему городу забегали гонцы с этой поразительной вестью. Во всех домах, а особливо там, где ежедневно бывали приемы, не спали, ожидая решения сессии. Повсюду радовались одному и тому же, люди обнимались, женщины плакали от счастья, дети прыгали, хлопали в ладоши. Впервые за много лет представительный орган поляков поставил на своем. Хорошо или плохо, не в этом дело, а по своей собственной воле и разумению».
Борьба в польском сейме происходит на фоне все обостряющейся международной ситуации. Берлинское правительство после первой дипломатической победы, отменившей антитурецкий союз, начинает вести себя смелее. К концу октября прусский посланник вручает Штакельбергу официальную ноту, требуя вывода русских войск из Украины. Дипломатическая переписка между королем Фридрихом-Вильгельмом II и Бухгольцем раскрывает с циничной откровенностью подлинные мотивы и цели прусской политики. «Толстый Гу» последовательно, хотя и другими методами, продолжает политическую линию своего предшественника Фридриха II. С первой же минуты он стремился к новому разделу Польши, на основании которого к Пруссии отошли бы Торунь и Гданьск. Для осуществления этого необходимо уничтожить в Польше русское влияние и заменить его влиянием прусским. Но внешне все это выглядит совсем иначе. Внешне «добродушный» прусский, монарх выступает как искренний друг поляков, поддерживает их патриотически-освободительные стремления, защищает их от России и абсолютизма их собственного короля. Магнатская оппозиция верит в благие намерения прусского двора, потому что хочет в них верить. Усомниться в искренности этих намерений равнозначно отсутствию патриотизма. Варшаву обходит двустишие:
Слух о счастье великом мчит от дома до дома.
Еретик, кто не верует слуху такому.
После упразднения военного департамента петербургский двор предпринимает ответную акцию. 5 ноября Штакельберг вручает маршалу сейма ноту, гласящую, что в результате нарушения Речью Посполитой форм правления, гарантированных тремя державами в 1775 году, «императрица будет вынуждена считать себя свободной от всяких дружественных обязательств по отношению к Польше». Одновременно на секретном совещании с предводителями королевской партии русский посланник требует от короля, чтобы тот со своими сторонниками откололся от сеймовой конфедерации и образовал самостоятельную конфедерацию.
Начинается особенно напряженный период. Несколько дней страна на грани гражданской войны. Но время Тарговицой конфедерации еще не наступило, та будет только через четыре года. Королевская партия еще не считает проигранной свою борьбу за большинство в сейме. Король хочет быть с народом, вернее – хочет иметь народ на своей стороне. Кроме того, международная обстановка никак не благоприятствует созданию антисеймовой конфедерации. Россия увязла в турецкой кампании и в новой войне со Швецией. А у западных границ Речи Посполитой стоит сильная и свежая прусская армия. Требование Штакельберга натыкается на такое решительное сопротивление всей королевской партии, что посланник вынужден отказаться от своего проекта.
Тем временем Пруссия энергично берется за дело. Неповоротливый Бухгольц уже не выдерживает ускоренного темпа дипломатической игры. Тогда ему присылают из Берлина помощника, изворотливого маркиза Луккезини, виртуоза политической интриги. Хитрейший из итальянцев, находящихся на прусской службе, становится главным вдохновителем польского патриотического движения. Он участвует во всех совещаниях глав оппозиции, устанавливает самые широкие светские связи, вербует для Пруссии целую рать платных агентов, председательствует на приемах у Чарторыских, Потоцких, Радзивиллов и Огиньских, собирает силы для решительного удара по королевскому лагерю. Огромное влияние Луккезини на современную политическую жизнь находит отражение в популярных стихах Красицкого:
Хочешь знать, что такое единенье сословий?
Это выразить можно в одном только слове:
Как орган – это дело. Каждый клавиш – особенно.
Органист – Луккезини. И премного способный.
После оглашения в сейме ноты Штакельберга, напоминающей о ненавистной гарантии, Варшава переживает горячие дни. Антирусские настроения, умело раздуваемые прусским лагерем, буквально расцветают на глазах. В сейме под бурные аплодисменты галерки были перечислены все беззакония и злоупотребления царских генералов на Украине. Со всех концов страны собрали целую толпу калек без рук, без ног, без пальцев и подсылали их на все публичные сборища. Там они выстраивались вереницей, прося милостыню и плачась, что они бывшие участники Барской конфедерации, которых так изуродовали царские генералы. Игриво оскорблять посланника Штакельберга стало излюбленным родом патриотических демонстраций. «Если он находился в обществе или на балу, его окружали и – стыдно сказать – по-детски корчили перед ним рожи. Если он хотел пройти из комнаты в комнату, становились в дверях, повернувшись к нему задом».
Одновременно росла ненависть к королевской партии, олицетворяющей политику сотрудничества с Россией. Ярче всего это проявлялось в сейме. Членам палаты депутатов раздавали анонимные листовки, провозглашающие врагом отечества каждого, кто выступает за короля. Распространяли бесчисленные эпиграммы, сатирические произведения и карикатуры, безжалостно высмеивали наиболее видных «прихлебателей». «Оппозиция в сейме небывалая, – писал австрийский посланник в Варшаве, когда кто-нибудь из придворной партии берет голос, его немедленно заглушают, перебивают, издеваются и высмеивают. И не только депутаты, но и наблюдатели, и женщины, на галерее сидящие».
Женщины играли в этой патриотической пропаганде не последнюю роль, особенно две – княгиня Изабелла Чарторыская, некогда приятельница Репнина, а ныне ближайшая соратница Луккезини, и жена Щенсного-Потоцкого, впоследствии тарговицкого конфедерата. «Эти две дамы, – жаловался в письмах король, – и многие связанные с ними женщины, и молодые, и старые, средствами, присущими своему полу, ежедневно перетягивают депутатов на сторону оппозиции». Королевские жалобы дополняет князь Валериан Калинка, добросовестный хронист Четырехлетнего сейма: «…все, чем можно было тронуть сердце, – прелести и шутка, любовь и патриотизм, кокетство и драматизм – все пускалось в ход с преизбытком, дабы лишить короля и Россию сторонников. Даже девиц незрелых учили детскими ласками склонять еще колеблющихся депутатов отдать голос за патриотический лагерь». «Недюжинную надо было иметь смелость, чтобы в таких условиях публично высказать противоположное мнение». «Если кто-то только пытался сдержать страсти в сейме, склонял к здравомыслию или защищал людей непопулярных, оппозиция немедленно распускала о нем слух, будто он продался за рубли, и это же повторяли пасквили в стихах и прозе, в Варшаве и по всей стране расходящиеся». Настроения, царящие в сейме, распространились на весь город. Политическая борьба выплеснулась на улицы и проникла в варшавские дома. То, что в палате депутатов и на ее аристократической галерее проистекало зачастую вследствие исключительно личных антипатий, сложной игры частных интересов, стремления замазать давние грешки, в городе превращалось в свидетельство истинного патриотизма, искреннего негодования и презрения к «изменникам родины». Натиск на сторонников короля принял форму общественного террора, и под воздействием этого террора королевская партия распадалась на глазах. Последний и решающий удар нанес ей прусский ответ на ноту Штакельберга относительно гарантий.
Прусская бомба взорвалась 19 ноября, в день именин самой воинственной деятельницы антирусского движения княгини Изабеллы Чарторыской. Луккезини, тщательно заботящийся о благосклонности своих сторонников, прислал княгине в подарок фарфоровую чашку с портретом прусского короля, а в ней свернутый в трубку дипломатический документ. Княгиня прочитала его под всеобщие радостные крики. Это была давно ожидаемая оппозицией берлинская нота по вопросу о гарантиях. Прусский король уведомлял польский народ о том, что великодушно отказывается от своих прав гаранта, что не будет вмешиваться во внутренние дела Польши, что в случае покушения на ее свободу извне окажет ей военную помощь.
Содержание прусской ноты разошлось по городу молниеносно, вызывая повсюду безумную радость. Из-за дипломатических схваток между тремя державами, из-за самолюбивого соперничества магнатов проступает картина независимой Речи Посполитой, по которой тоскует весь народ. Никого не интересуют истинные мотивы прусского короля. Никто не думает о предстоящем возмездии со стороны Екатерины. Варшава в упоении повторяет двустишие:
Слух о счастье великом мчит от дома до дома.
Еретик, кто не верует слуху такому!
Победа оппозиции над королем полная. Отлив из королевской партии становится массовым. Самые подобострастные царедворцы в течение дня превращаются в самых рьяных борцов нового политического направления. В сейме все смелее и сильнее нападают на «клику Понятовских». Больше всего достается королю. Больше всего ненавидят князя-примаса. Но в результате случайного стечения обстоятельств первой настоящей жертвой этой антикоролевской кампании становится «единственный порядочный человек из рода Понятовских» – князь Станислав.
Крушение князя-подскарбия началось с характерной сценки, столь микроскопической и мало заметной, что она в общем водовороте сеймовых страстей, несомненно, прошла бы незамеченной, если бы тут не был замешан один из Понятовских.
Сознательным вдохновителем и режиссером этого эпизода был известный «горлопан» Четырехлетнего сейма, известный владелец варшавских публичных домов возле моста, демагог и реакционер луковский кастелян Яцек Езерский.
Случилось так, что кастелян Езерский в запале одной из своих балаганных речей, которыми он срывал дешевые аплодисменты галерки, повернулся спиной к трону. «Князь Станислав прервал его, чтобы сделать замечание и указать на неприличность поведения. Кастелян ответил, что замечаний этих не принимает, поелику князь не имеет права их делать и тем нарушает равноправие. Затем приблизился к королю и, преклонив колено, попросил прощения за проступок, в котором его только что обвинили».
Резкая отповедь князю с одновременным театральным выражением покорности королю для всех зрителей была ясна и недвузначна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Первый удар грома разражается 13 октября. На рассмотрение маршала сейма поступает давно ожидаемая нота прусского правительства, в которой посол Бухгольц выражает официальный протест против нового союза с Россией. То, о чем до сих пор говорили только на тайных совещаниях, высказано вслух для всеобщего сведения. Впечатление колоссальное. Теперь уже никто не сомневается, что столкновение между державами обеспечивает безопасное прикрытие для сейма. Впервые за сто лет сейм Речи Посполитой будет заседать как независимый сейм. Вспыхивает всеобщий энтузиазм. Первым проявлением его является почти без дискуссий принятое решение о создании стотысячной армии.
Вот отрывок из письма Станислава-Августа относительно этого: «…Народный энтузиазм, возросший до такой степени, что я подобного и не видал, единодушно постановил, что армия Речи Посполитой должна быть увеличена до ста тысяч человек. Восторженность, несомненно, весьма похвальная в основе своей, и в первые минуты ее невозможно было сдержать никакими резонами. Она сама стремилась назначить себе какую-то цель, к коей и я постоянно стремлюсь, но только мысля это постепенно. Оппозиция на голове ходит, чтобы вывести командование армией из подчинения Постоянному совету коему вручили этот закон от 1776 года. Вот он, предмет политической борьбы этого сейма».
Этот краткий отрывок великолепно передает весь механизм политической ситуации. Патриотическое решение об увеличении армии – несмотря на всю нереальность этой цифры, трудно согласуемой с финансовыми возможностями тогдашней Польши, – должно было при сохранении существующей системы управления сыграть на руку королю. Этого оппозиция допустить не могла, и она предприняла концентрированную атаку на ненавистное ей учреждение – на военный департамент Постоянного совета.
Учреждение это сочетало в себе компетенцию военного министерства, главного вербовочного управления и исполнительного органа по политическим, уголовным и финансовым делам. Ни одна из этих компетенций не могла обеспечить ему расположения граждан. В глазах общества военный департамент был главным орудием диктатуры непопулярного короля и наиболее ненавистным символом уклада, навязанного державами-гарантами. Это было первой, основной стороной проблемы. Но существовала и другая. Военный департамент благодаря энергичному руководству умного и образованного Комажевского стал в последние годы единственной конкретной силой, обеспечивающей порядок, сдерживающий рассыпающуюся Речь Посполитую. Департамент последовательно направлял свои усилия на то, чтобы возродить и придать современный характер разваленной гетманами армии, и уже добился в этой области серьезных результатов. Ликвидация этого учреждения не могла пройти без борьбы.
Борьба из-за военного департамента была первой драматической кампанией Четырехлетнего сейма. Финал ее разыгрался в исторический день 3 ноября 1788 года. При первом открытом голосовании большинство сейма высказалось за сохранение департамента. Тогда потребовали тайного голосования. При тайном голосовании 50 депутатов решились переметнуться к оппозиции. Военный департамент был упразднен большинством в 18 голосов. Сейм неистовствовал. Радость выплеснулась на улицы города. Послушаем, как выглядело это по свидетельству современника: «Нельзя передать, какая радость проявилась после этой победы. По всему городу забегали гонцы с этой поразительной вестью. Во всех домах, а особливо там, где ежедневно бывали приемы, не спали, ожидая решения сессии. Повсюду радовались одному и тому же, люди обнимались, женщины плакали от счастья, дети прыгали, хлопали в ладоши. Впервые за много лет представительный орган поляков поставил на своем. Хорошо или плохо, не в этом дело, а по своей собственной воле и разумению».
Борьба в польском сейме происходит на фоне все обостряющейся международной ситуации. Берлинское правительство после первой дипломатической победы, отменившей антитурецкий союз, начинает вести себя смелее. К концу октября прусский посланник вручает Штакельбергу официальную ноту, требуя вывода русских войск из Украины. Дипломатическая переписка между королем Фридрихом-Вильгельмом II и Бухгольцем раскрывает с циничной откровенностью подлинные мотивы и цели прусской политики. «Толстый Гу» последовательно, хотя и другими методами, продолжает политическую линию своего предшественника Фридриха II. С первой же минуты он стремился к новому разделу Польши, на основании которого к Пруссии отошли бы Торунь и Гданьск. Для осуществления этого необходимо уничтожить в Польше русское влияние и заменить его влиянием прусским. Но внешне все это выглядит совсем иначе. Внешне «добродушный» прусский, монарх выступает как искренний друг поляков, поддерживает их патриотически-освободительные стремления, защищает их от России и абсолютизма их собственного короля. Магнатская оппозиция верит в благие намерения прусского двора, потому что хочет в них верить. Усомниться в искренности этих намерений равнозначно отсутствию патриотизма. Варшаву обходит двустишие:
Слух о счастье великом мчит от дома до дома.
Еретик, кто не верует слуху такому.
После упразднения военного департамента петербургский двор предпринимает ответную акцию. 5 ноября Штакельберг вручает маршалу сейма ноту, гласящую, что в результате нарушения Речью Посполитой форм правления, гарантированных тремя державами в 1775 году, «императрица будет вынуждена считать себя свободной от всяких дружественных обязательств по отношению к Польше». Одновременно на секретном совещании с предводителями королевской партии русский посланник требует от короля, чтобы тот со своими сторонниками откололся от сеймовой конфедерации и образовал самостоятельную конфедерацию.
Начинается особенно напряженный период. Несколько дней страна на грани гражданской войны. Но время Тарговицой конфедерации еще не наступило, та будет только через четыре года. Королевская партия еще не считает проигранной свою борьбу за большинство в сейме. Король хочет быть с народом, вернее – хочет иметь народ на своей стороне. Кроме того, международная обстановка никак не благоприятствует созданию антисеймовой конфедерации. Россия увязла в турецкой кампании и в новой войне со Швецией. А у западных границ Речи Посполитой стоит сильная и свежая прусская армия. Требование Штакельберга натыкается на такое решительное сопротивление всей королевской партии, что посланник вынужден отказаться от своего проекта.
Тем временем Пруссия энергично берется за дело. Неповоротливый Бухгольц уже не выдерживает ускоренного темпа дипломатической игры. Тогда ему присылают из Берлина помощника, изворотливого маркиза Луккезини, виртуоза политической интриги. Хитрейший из итальянцев, находящихся на прусской службе, становится главным вдохновителем польского патриотического движения. Он участвует во всех совещаниях глав оппозиции, устанавливает самые широкие светские связи, вербует для Пруссии целую рать платных агентов, председательствует на приемах у Чарторыских, Потоцких, Радзивиллов и Огиньских, собирает силы для решительного удара по королевскому лагерю. Огромное влияние Луккезини на современную политическую жизнь находит отражение в популярных стихах Красицкого:
Хочешь знать, что такое единенье сословий?
Это выразить можно в одном только слове:
Как орган – это дело. Каждый клавиш – особенно.
Органист – Луккезини. И премного способный.
После оглашения в сейме ноты Штакельберга, напоминающей о ненавистной гарантии, Варшава переживает горячие дни. Антирусские настроения, умело раздуваемые прусским лагерем, буквально расцветают на глазах. В сейме под бурные аплодисменты галерки были перечислены все беззакония и злоупотребления царских генералов на Украине. Со всех концов страны собрали целую толпу калек без рук, без ног, без пальцев и подсылали их на все публичные сборища. Там они выстраивались вереницей, прося милостыню и плачась, что они бывшие участники Барской конфедерации, которых так изуродовали царские генералы. Игриво оскорблять посланника Штакельберга стало излюбленным родом патриотических демонстраций. «Если он находился в обществе или на балу, его окружали и – стыдно сказать – по-детски корчили перед ним рожи. Если он хотел пройти из комнаты в комнату, становились в дверях, повернувшись к нему задом».
Одновременно росла ненависть к королевской партии, олицетворяющей политику сотрудничества с Россией. Ярче всего это проявлялось в сейме. Членам палаты депутатов раздавали анонимные листовки, провозглашающие врагом отечества каждого, кто выступает за короля. Распространяли бесчисленные эпиграммы, сатирические произведения и карикатуры, безжалостно высмеивали наиболее видных «прихлебателей». «Оппозиция в сейме небывалая, – писал австрийский посланник в Варшаве, когда кто-нибудь из придворной партии берет голос, его немедленно заглушают, перебивают, издеваются и высмеивают. И не только депутаты, но и наблюдатели, и женщины, на галерее сидящие».
Женщины играли в этой патриотической пропаганде не последнюю роль, особенно две – княгиня Изабелла Чарторыская, некогда приятельница Репнина, а ныне ближайшая соратница Луккезини, и жена Щенсного-Потоцкого, впоследствии тарговицкого конфедерата. «Эти две дамы, – жаловался в письмах король, – и многие связанные с ними женщины, и молодые, и старые, средствами, присущими своему полу, ежедневно перетягивают депутатов на сторону оппозиции». Королевские жалобы дополняет князь Валериан Калинка, добросовестный хронист Четырехлетнего сейма: «…все, чем можно было тронуть сердце, – прелести и шутка, любовь и патриотизм, кокетство и драматизм – все пускалось в ход с преизбытком, дабы лишить короля и Россию сторонников. Даже девиц незрелых учили детскими ласками склонять еще колеблющихся депутатов отдать голос за патриотический лагерь». «Недюжинную надо было иметь смелость, чтобы в таких условиях публично высказать противоположное мнение». «Если кто-то только пытался сдержать страсти в сейме, склонял к здравомыслию или защищал людей непопулярных, оппозиция немедленно распускала о нем слух, будто он продался за рубли, и это же повторяли пасквили в стихах и прозе, в Варшаве и по всей стране расходящиеся». Настроения, царящие в сейме, распространились на весь город. Политическая борьба выплеснулась на улицы и проникла в варшавские дома. То, что в палате депутатов и на ее аристократической галерее проистекало зачастую вследствие исключительно личных антипатий, сложной игры частных интересов, стремления замазать давние грешки, в городе превращалось в свидетельство истинного патриотизма, искреннего негодования и презрения к «изменникам родины». Натиск на сторонников короля принял форму общественного террора, и под воздействием этого террора королевская партия распадалась на глазах. Последний и решающий удар нанес ей прусский ответ на ноту Штакельберга относительно гарантий.
Прусская бомба взорвалась 19 ноября, в день именин самой воинственной деятельницы антирусского движения княгини Изабеллы Чарторыской. Луккезини, тщательно заботящийся о благосклонности своих сторонников, прислал княгине в подарок фарфоровую чашку с портретом прусского короля, а в ней свернутый в трубку дипломатический документ. Княгиня прочитала его под всеобщие радостные крики. Это была давно ожидаемая оппозицией берлинская нота по вопросу о гарантиях. Прусский король уведомлял польский народ о том, что великодушно отказывается от своих прав гаранта, что не будет вмешиваться во внутренние дела Польши, что в случае покушения на ее свободу извне окажет ей военную помощь.
Содержание прусской ноты разошлось по городу молниеносно, вызывая повсюду безумную радость. Из-за дипломатических схваток между тремя державами, из-за самолюбивого соперничества магнатов проступает картина независимой Речи Посполитой, по которой тоскует весь народ. Никого не интересуют истинные мотивы прусского короля. Никто не думает о предстоящем возмездии со стороны Екатерины. Варшава в упоении повторяет двустишие:
Слух о счастье великом мчит от дома до дома.
Еретик, кто не верует слуху такому!
Победа оппозиции над королем полная. Отлив из королевской партии становится массовым. Самые подобострастные царедворцы в течение дня превращаются в самых рьяных борцов нового политического направления. В сейме все смелее и сильнее нападают на «клику Понятовских». Больше всего достается королю. Больше всего ненавидят князя-примаса. Но в результате случайного стечения обстоятельств первой настоящей жертвой этой антикоролевской кампании становится «единственный порядочный человек из рода Понятовских» – князь Станислав.
Крушение князя-подскарбия началось с характерной сценки, столь микроскопической и мало заметной, что она в общем водовороте сеймовых страстей, несомненно, прошла бы незамеченной, если бы тут не был замешан один из Понятовских.
Сознательным вдохновителем и режиссером этого эпизода был известный «горлопан» Четырехлетнего сейма, известный владелец варшавских публичных домов возле моста, демагог и реакционер луковский кастелян Яцек Езерский.
Случилось так, что кастелян Езерский в запале одной из своих балаганных речей, которыми он срывал дешевые аплодисменты галерки, повернулся спиной к трону. «Князь Станислав прервал его, чтобы сделать замечание и указать на неприличность поведения. Кастелян ответил, что замечаний этих не принимает, поелику князь не имеет права их делать и тем нарушает равноправие. Затем приблизился к королю и, преклонив колено, попросил прощения за проступок, в котором его только что обвинили».
Резкая отповедь князю с одновременным театральным выражением покорности королю для всех зрителей была ясна и недвузначна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25