– В руку, ты же видишь.
– Слышите, ребята? – Маленький Богун замер с поднятой рукой.
За лесом коротко, отрывисто громыхает.
– Семидесятипятимиллиметровым, танки, – отмечает Голубь; в руке у него колода карт. – Перекинемся разок, уважаемые?
– Давай. – Длинный протягивает руку.
– Чего время терять, – бурчит Богун, садясь на мох возле Длинного.
– Сдавать? – спрашивает его Голубь.
– Поехали… – Длинный отбрасывает две мелких карты и засаленного пикового туза.
– Еще? – спрашивает Голубь.
– Себе…
«Что я здесь делаю? – думает Коралл. – Мне же надо идти». Он представляет себе, как он встанет, скажет: «Ну, привет, держитесь, ребята», – войдет в это пекло, повернется и зашагает… В какую сторону? Куда идти? Я же могу еще посидеть тут, побыть с ними…
– Вы не видали какого-нибудь ручья поблизости?
– Какой там ручей, – говорит Длинный. – Жарища, как в Африке.
– Ходишь? – нетерпеливо спрашивает Голубь.
– Дазай.
– Сыграешь? – Голубь сует под нос Кораллу пропахшую потом колоду с серой, полустершейся рубашкой.
– Сыграю, – торопливо соглашается Коралл. Ему достается трефовая десятка.
– На что играем?
– Сперва мы играли на патроны,. – объясняет Голубь, – а теперь их у нас нет, и мы играем на честное слово.
– На честное слово… – ехидно усмехается Длинный. – А ты только что карту подменил.
– Вот я и говорю, – невозмутимо растолковывает Голубь, – играем на честное слово…
Коралл прикупает бубнового туза – очко.
– Довольно, – произносит он.
Голубь со всего размаха бросает четыре фигуры, у него шестнадцать очков, он держит над головой еще одну карту.
– Смотри, – вмешивается Длинный, – опять на честное слово играешь.
– Ну, знаете… – возмущается Коралл.
Голубь похлопывает картой по ляжке.
– У меня очко, – вырывается у Коралла.
– Опять промазал, – стонет Голубь.
– Палят, – бормочет Богун. Он щуплый, одет во все черное, его кудлатая голова на худой шее то и дело настороженно поворачивается в сторону, где над горизонтом друг за другом подскакивают, лопаясь, пузыри грохота.
– Кому-то жару поддают, – замечает Голубь.
«Может, это по нашим, – думает Коралл. – В том же направлении. Они пошли на юг…» Сквозь взрывы пробивается металлический лязг и скрежет.
– Сколько тебе дать карт?
Коралл протягивает руку, прислушиваясь к клокотанию, проникающему в глубь леса. «На дороге», – мелькает тревожная мысль.
– Ну, сдавать? – спрашивает Голубь.
Очередь взрывов сливается в лавину, глухую, но такую плотную, что она совершенно заглушает шум моторов.
– Длинный опять задремал, – замечает Богун. – Эй, Длинный, не спи, – толкает он товарища; тот сидит, опустив голову на руки, упершись локтями в расставленные, высоко поднятые колени. – Некогда, давай собираться…
Длинный встряхивается, словно только что выскочил из воды.
– Как слышу такой шум, так меня в сон клонит, – дружелюбно улыбается он Кораллу. – Ей-богу, Голубь, смотри, мы его приняли за того подлеца, а это свой парень. Его можно с собой взять. Как вы думаете?
– Конечно, – соглашается Голубь.
Коралла вдруг осеняет.
– Я не один, – быстро говорит он, – в перелеске, за трактом, с той стороны, еще двое раненых, ранения тяжелые; я пошел поискать им воды. С ними еще один парень; можно сделать носилки из елей, вас будет четверо, я тоже понес бы на смену с кем-нибудь, правой рукой я смогу, мы забрали бы их с собой, а?
– Подожди, подожди. – Длинный широко открывает глаза. – За трактом, говоришь? Мы ведь там проходили…
– Они ближе к деревне лежат, с северной стороны. – Коралл вскакивает, он радостно возбужден.
Длинный ладонью трет вспотевший лоб.
– На этом тракте швабы крутятся, – говорит он.
– Наплевать на швабов, – обрывает Голубь, запихивая карты в карман.
Маленький Богун стоит возле Длинного.
– Пан взводный, нас ждут. Нам некогда.
– Да-а-а… – тянет Длинный.
– Некогда, – кривится Голубь. – Куда мне спешить? Бегать, пока ноги носят? А там наши ребята лежат…
– Я еще подчиняюсь приказам, – говорит Богун.
– Ну и подчиняйся, – ворчит Голубь.
– Вон, слышите? – Длинный вытягивает шею. – Это на тракте…
Снова среди отзвуков канонады до них доносится шум мотора.
– Проедут, и все, – прерывает Голубь.
– Конечно, проедут, – горячо поддерживает Коралл, – проедут, и можно будет перебраться.
– Ну, ладно, а куда мы их понесем? – спрашивает Богун. – Мы ведь идем в леса, опять на задания. Ваш отряд их оставил, а мы куда их понесем?
– Вот именно, – добавляет Длинный, – куда?
Коралл молчит. Все возбуждение сразу погасло. Венява умрет на таких носилках через сто метров. Действительно, куда их можно нести, сейчас, днем, когда вокруг полно немцев? Кроме того, он вспомнил про машину. Что он, собственно, хотел сделать? Кого спасло бы такое решение? Еще одна неразрешимая, запутанная проблема затягивается тугим узлом.
– Конечно, – говорит он. – Вы правы. Ничего не получится. Ладно…
Они смущенно уходят. Только Длинный бросает громко: «Держись!» Когда они уже исчезают за деревьями, кто-то возвращается. Это Голубь, он подбегает к Кораллу, говорит ему: «Возьмика-ка», – сует в руку мешочек с чем-то тяжелым и сыпучим, и вот его уже нет. Только шелестят ветви, задетые длинным стволом винтовки, да мелькает в зелени носовой платок.
Коралл развязывает бечевку. Полотно пропиталось потом, ладони становятся липкими от сахарного песка, но во рту сахар расплывается сладким соком, становится немного легче. Над Кораллом все тот же грохот, он далеко, но отдается в голове и в руке. Снова проклятая рука, сколько это еще протянется. С меня довольно, господи, как все сложно, запутано; к черту, не буду ничего распутывать, и не подумаю, с меня довольно. Солнце шпарит, как сквозь кошмарное зажигательное стекло. Только здесь так шпарит, скорее выбраться отсюда; какие-то сухие заросли вереска, стружки под ногами, все время стреляют, стреляют. Хорошо, когда все позади – не стрельба, а решение – наконец-то свободен. Свободен? Как легко! Свобода – это прекрасно! Свобода и есть принятое решение, наконец-то все решено, наконец…
Пройдя поляну, Коралл остановился. Он был весь залит потом. Сел под деревом. «Я это сделал, – подумал он, – господи, так я это сделал…» Ему было тяжело. Он вспомнил свой недавний разговор и понял, о чем он должен был их попросить: не нужно было никуда тащить Веняву и Ястреба, надо было только попросить перенести раненых на эту сторону тракта. Как это ему не пришло в голову? Не пришло в голову? Артиллерия по-прежнему громыхает, семидесятипятимиллиметровым, танки; тяжело прокатывается пулеметная очередь, нет, это скорострельная пушка; в самом деле, может, бьют по ним. Надо быстрее идти, мне нужен врач, наверняка уже началось заражение, я должен торопиться… Непреодолимая тяжесть придавливает его к земле (усталость?), он не может справиться с вихрем мыслей. Временами это просто паника. «Я не могу смириться с тем, кем я теперь стал. Я опять такой же трус, как два дня назад, как месяц назад, как в детстве; я хотел бороться с трусостью, думал, что в одну секунду можно переродиться, мне казалось, что это – в человеке, во мне, что если хоть раз блеснет такая искра, то уже ничто не лишит меня силы. Что же осталось? Что осталось? Это не был самообман, я действительно был спокоен, я знал это, а теперь все кончено, я сам себя лишил этого спокойствия; я сказал Ястребу: „Думаешь, подлость по воздуху передается, как зараза? А ведь зараза тут ни при чем, это поднимается во мне самом, и никуда от этого не деться“.
Сильный взрыв тряхнул землю; отзвук его еще висит в воздухе, медленно опадая, а над ним уже визжит бешеная пила. Самолеты. Если это по ним… Априлюс, Томек… Тупые удары по-прежнему долбят горизонт.
* * *
На первый выстрел никто не обратил внимания. Коралл его тоже не понял. Только когда после короткого – на один вздох – затишья со всех сторон посыпались пулеметные и автоматные очереди, люди закружились в бешеном водовороте, бросились к дверям и окнам. Коралл схватил винтовку и вылетел из дома. Воздух над ним наполнился протяжным, резким свистом, бежавший рядом Мундзя выстрелил не останавливаясь, еще кто-то пальнул, потянуло порохом, и Коралл, хотя и не видел перед собой никого, нажал на спуск. Его захватили скорость, бег, грохот, пороховой запах, усиленные в его восприятии в миллион раз.
– Давай за дорогу! – крикнул Томек.
– Ладно… – Он хотел еще что-то добавить, чтобы выразить свое возбуждение, но тут пуля мяукнула над ним пронзительно и так низко, что он упал на землю, вжал голову в мох и, слыша сквозь лай выстрелов оглушительный переполох своего сердца, подумал, что это все-таки не игра. Он с трудом встал, побежал пригнувшись и шагов через десять – пятнадцать опять растянулся. Подняв голову, Коралл заметил, что он один, что вокруг, между кустами можжевельника, нет никого; оглянувшись на домик лесника, он увидел рыжее пламя, скакавшее по крыше, как белка. Коралл бросился вперед, и тут же по небу пронеслось шипение, словно воздух выходил из огромного проколотого пузыря; слева перед ним с грохотом рванулся вверх столб черной пыли. Опять оглушительный свист прижал Коралла к земле, он посмотрел вверх, ослепительный блеск и взрыв, на этот раз не внизу, а над деревьями, опрокинул его; послышался шепелявый стук шрапнели по ветвям и стволам.
Падая и вскакивая, Коралл добежал до края перелеска. Он заметил неподвижную руку с растопыренными пальцами; изо всех сил вжимаясь в песок, он все время видел перед собой скрюченные мертвые пальцы; тело было скрыто можжевельником. Но именно эти пальцы поразили его. Руки у Коралла дрожали, губы тряслись, каждый раз, когда пуля распарывала над ним воздух, дыхание останавливалось. Неожиданно он услышал голос, уверенный, сдержанный, перекрывающий стрельбу:
– Ко мне! Отряд, ко мне!
Двумя перебежками Коралл преодолел десять с лишним метров и увидел Веняву. Поручик был аккуратно одет, в пилотке, в застегнутом мундире, с перекрещенными ремнями, в руке – пистолет, вокруг него стояли партизаны. Венява посмотрел на Коралла, кивнув головой, спросил: «Это вы?» – «Так точно, я», – ответил Коралл. И действительно, только теперь осознал, что он – это он. Из перелеска выбегали остальные, собралось более десятка. «Ко мне!» – повторял Венява. Отсюда была видна дорога, за нею – глубокий гравийный карьер, дальше – широкая полоса вырубок, а метрах в ста от нее – стена леса.
– В лес – перебежками… – начал Венява.
И тут перелесок загремел. В свисте и грохоте до Коралла долетел прерывистый стон. Падая, он увидел Хромого: тот, скорчившись, садился на землю, обхватив живот руками.
– Огонь! Огонь! – кричит Венява.
Коралл стреляет, стреляет, оглушенный грохотом, видя перед собой только кусты можжевельника и ельник.
– По одиночке – к карьеру, не в лес, к карьеру! – кричит Венява. – Отходить!
Венява стоит на коленях возле Хромого, одной рукой поддерживает его голову, в другой – чернеет пистолет.
Как Коралл добежал до карьера? Он очнулся здесь, весь пронизанный безумным, бесконечным звуком; скатился в яму, оглушенный и ослепленный взрывом, блеснувшим перед ним и швырнувшим его на землю. Коралл сидел на дне, вытряхивал песок из-под рубашки и из карманов бриджей и смотрел на откос, по которому сыпался гравий из-под ног партизан. Потом встал, грохот умолк, раздавались одиночные выстрелы, и коротко прострочил пулемет. Коралл вскарабкался на край откоса, рядом стоял Аполлон с ручным пулеметом.
– Валяем дальше?
– Стреляй! – крикнул Коралл.
Из перелеска выскочил Венява и еще кто-то. «По линии! По всей линии!» – перекрикивал Венява пулеметную очередь.
Венява и Мундзя с разбегу, сидя, съехали на самое дно ямы. Пули прошивали теперь воздух так часто, что нельзя было поднять голову над краем откоса. Венява влез наверх, встал рядом с Аполлоном; пилотки на поручике уже не было.
– Стрелять только в цель! Сколько у тебя патронов? – крикнул он Аполлону.
– Два магазина.
– Что с Хромым, пан поручик? – спросил Коралл и заметил, что кричит изо всех сил, хотя Венява стоит рядом с ним.
– Погиб.
– Сечкобряка отрезали! – крикнул кто-то слева.
По ту сторону карьера поднялся дикий шум, один за другим загремели, сливаясь, взрывы гранат. Коралл подтянулся и выглянул. Он увидел молодой ельник у перекрестка дорог, окруженный вспышками, кто-то дернул его за брюки – укройся! И вдруг в этом узком поле обзора появились бегущие к лесу фигуры в касках и зеленых мундирах. «Немцы! – заорал он. – Стреляй! Стреляй!» Ручной пулемет Аполлона загремел у него над ухом. Немцы опрокидывались, падали за дорожной насыпью. Коралл выстрелил раз, второй, целясь в кучу камней, где присел один из этих негодяев. Взрыв снова швырнул Коралла вниз. Он поднялся, опустошенный, в голове гудело; в затуманенном сознании билась лишь одна мысль: «Надо отстреливаться», и он тут же полез наверх, выплевывая набившийся в рот песок. Сквозь свист, сквозь полуявь он почувствовал на себе проницательный взгляд Венявы. Тот спросил его, не ранен ли он. Коралл покачал головой. Венява приказал ему остаться в карьере вместе с Аполлоном и Мундзей, прикрывать ручным пулеметом отступление остальных, а когда последний доберется до леса, бежать за ними.
Венява отвернулся и сделал знак рукой; партизаны по одиночке стали сбегать с откоса.
Они трое – он, Аполлон и Мундзя – переглянулись. Аполлон усмехнулся:
– Ни хрена нам не сделают…
Когда же наступил этот момент? Был ведь все-таки такой момент, когда он понял, что теперь ему уже ничто не грозит, замечательный момент, когда он, заглянув в себя, не нашел ни тени страха, а заметил какую-то неизвестную ему гармонию во всем окружающем. Этот момент предшествовал решающим минутам, когда немцы побежали из перелеска, а он никак не мог справиться с пустой магазинной коробкой, которую заклинило; он хладнокровно раскачал, аккуратно поддел и вынул магазин. Потом все слилось в протяжный грохот; его трясло от пулеметной отдачи, а в нескольких десятках метров перед ним немцы падали, царапали землю, некоторые оставались на месте, а другие ползли обратно к перелеску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10