– Хотел передать через нее письмо, – сказал Бабинич, – но снова запретили.
– А зачем спрашивал, вояка? – буркнул Мацек. – Если бы хотел, то просто попросил бы ее.
– Но ты-то не послал? – спросил Бабинич.
– Кому я мог послать? Ты думаешь, обо мне кто-нибудь в Варшаве плачет?
– Из-за такого письма Ольга может попасться, – сказал Коралл.
Априлюс кивнул.
– Вы правы, пан подхорунжий. Эти голодранцы хотят похвастаться: привет из леса… У меня дома пятеро детей…
Коралл посмотрел вверх. Бабинич стоял над ними, руку держал в кармане и, вытянув шею, таращил глаза на Априлюса.
– Ты что? – спросил Мацек.
– Я не голодранец, – бубнил Бабинич.
– У меня дома пятеро детей, – повторил Априлюс, совершенно не обращая внимания на Бабинича, Мацек взял Бабинича за руку и силой потянул его на траву. – Не мои, жена из деревни привезла от своего брата, когда их обоих взяли в концлагерь. Но самый маленький, лет четырех, зовет меня «папа».
Априлюс принял бутылку от Мацека, буркнул: «Огонь!» Золотое дно фляжки, как семафор, поднялось над головой взводного. Жилистая рука опустилась. В маленьких, налитых кровью глазах Априлюса блеснула влага. Со свистом он втянул в себя воздух, морща сломанный нос.
– И все же, – сказал Обрубок, – если бы это были ваши дети, вы бы из дома не ушли.
Априлюс проглотил кусок свинины, кадык его дернулся.
– Жена сама с ними справится. А если не веришь, что я все равно ушел бы, то меня просто не знаешь, – усмехнулся он, обнажив неровные зубы.
– Что ни говори, свои дети… – настаивал Обрубок.
– А когда я уходил из дома, то моя мать плакала от радости, – неожиданно признался Мацек. Горькая улыбка застыла в болезненных складках возле губ. – Черта с два стану я им писать… Теперь она может не волноваться, отец ничего не узнает. – Мацек опустил голову, замолчал.
Коралл вдруг почувствовал, как этот паренек близок ему. Но и Априлюс, с зорким взглядом отличного стрелка, с жилистым, сильным телом, тоже привлекал его внимание. Это дружеское чувство распространялось и на Обрубка, уставившегося в бутылку, ходящую по кругу, и на надутого Бабинича, вообще на всех, сидящих вокруг. Коралл подумал с облегчением: «Я – один из них». Но тут же вернулось ощущение опасности. Оно было уже совершенно иным, непохожим на прежнее. Опасность была общая, одна для всех, опасность реальная, однако это не угнетало его, а поднимало в собственных глазах. Ни насмешкой, ни фальшью не уменьшить опасности, угрожавшей этим людям. Он – один из них. «В чем, собственно, дело, – подумал Коралл. – У меня все в порядке». Он опять стал размышлять о своем положении. «Никто ни в чем не может обвинить меня. Я готов выполнить задание… у меня все в порядке… – повторял он. – Полный порядок». Страх ожег его, словно от безмятежной картины собственной силы повеяло предчувствием неминуемой гибели. Слишком образцово выглядел он со стороны, слишком примерно, чтобы это могло хорошо кончиться.
– Ты, Черный, идешь на вылазку? – спросил Коралл, принимая и ставя на колено поданную бутылку. Черный лениво кивнул лохматой головой.
– Сколько вам лет, подхорунжий?
Этот первый вопрос поручик Венява задал, не отрывая взгляда от штабной карты, разложенной на столе; карта с краю была прижата пистолетом в черной клеенчатой кобуре.
В пустой избе, запыленной солнцем, с полом, усыпанным щепками, находился только стол с картой, а за ним, около стены, стояла лавка, на которой сидел поручик. Терпкий запах стружек щекотал в носу.
Венява сидел, упираясь расставленными локтями в стол. Летний офицерский мундир с никелированными пуговицами был расстегнут, виднелась широкая грудь в белой майке. В складках мундира около кармана синела орденская ленточка, о которой говорил Ястреб. Вокруг Венявы все дышало жизнью. Взгляд очень светлых глаз устремился на Коралла. У Венявы было такое загорелое смуглое лицо, что глаза казались Почти белыми.
– Вы давно в лесу? – Он кивнул. – Посмотрите на карту.
Три спички лежали с трех сторон вытянутого пятна зелени, соединенного узким перешейком с широкой, бесформенной поверхностью, усеянной колючими зигзагами; посередине пятна чернела обугленная щепка. Коралл не отрывал взгляда от спичек.
– Здесь немцы? – Венява поджал губы. – Это данные разведки?
Пальцами с коротко подстриженными ногтями Венява выгреб из коробки и рассыпал спички сначала по одному, потом по другому краю бесформенного пятна зелени, означавшего бор.
– – И здесь попали бы в мешок, – буркнул Венява, – но уже не в этот капкан, – ткнул он указательным пальцем в уголок между тремя спичками. – Нас тут еще не нащупали. Ночью они нас потеряли. Надо сидеть тихо, пока не удастся проскочить.
– Чего мы ждем? – вырвалось у Коралла. Венява промолчал.
Коралл прислушивался к этой тишине, словно ждал от нее чего-то. Молчание затянулось, но тишина уже не была такой томительной. «Время», – подумал Коралл; он посмотрел в окно – там проносится время, в сухом блеске полдня мчится, приближая решающую минуту. Глядя в окно на раскаленную солнцем землю, он неожиданно почувствовал: время под огненным небом искрой бежит по запальному шнуру.
– Сохранять тишину. – Голос Венявы оторвал его от окна. – Это самое главное до тех пор, пока мы сидим в котле…
Венява, склонившись над картой, облокотился на стол; он поднял голову и быстро оглядел Коралла.
– Сколько у вас патронов?
– Четыре обоймы, пан поручик.
– А гранаты? А как у других? Вообще, как с боеприпасами?
– У других еще меньше, чем у меня… Венява кивнул в сторону окна.
– Пьют? Коралл колебался.
– Некоторые, – помолчав, ответил он.
Венява встал с лавки. Он был на полголовы выше Коралла; шагал он упруго, легко поскрипывая сапогами.
– Хорошо делают, – сказал он, отворачиваясь от окна. – Сам бы тяпнул. Если бы не эта чертова жара…
Он заложил руки за спину, под полы мундира, широкая грудь в белой майке дышала ровно.
Коралл чувствовал обаяние его силы. Впервые командир так безоговорочно импонировал ему, внушал такую симпатию и уважение. Даже сомнение: «А что дальше?» – не влияло на это впечатление.
Выстрел раздался прямо за окном. Венява одним прыжком очутился у стола, схватил пистолет. Они ждали. Эхо выстрела погасло. Все было тихо. Прошла минута, прежде чем послышались приглушенные голоса из глубины двора. Венява выбежал первым, Коралл за ним. По деревянным ступеням грохотали сапоги. В память Коралла врезалась картина, как бы вырванная из темноты ночи и вставленная в середину дня, оправленная в сухой, пыльный зной. На фоне ярко-белой стены овина он увидел человека, обращенного лицом к белым доскам, с высоко поднятыми руками, упершегося опущенной головой и ладонями в эти доски. Сержант Хромой, низко наклонившись, быстро ощупывает карманы его брюк. Посередине двора стоят Сирота и Обрубок с автоматом наперевес.
– Отойди-ка, шеф! – бросает Обрубок. – Сейчас мы этого гада в расход пустим.
– Минуточку, ребята. – Хромой оборачивается и при виде Венявы выпрямляется. – Разрешите доложить, пан поручик, схватили какого-то типа, вероятно, из УПА , пытался бежать, я подозреваю, что он – шпион.
Венява с пистолетом остановился в трех шагах от пленного.
– Повернитесь!
Коралл видит бегающий взгляд, худое, темное лицо, темную фигуру, слышит учащенное дыхание этого человека. Резкий, ослепительный свет. В глазах вдруг темнеет, все застилает мрак…
– Панове, да я же поляк, поляк я…
– Опусти руки! – сказал Венява. – Что ты делал в лесу? Почему убегал? Говори!
– Панове, да я же поляк…
– Гад ты, а никакой не поляк, – произносит Обрубок.
– Что ты делал в лесу?
– Я католик… Матка Боска Ченстоховска…
– Заткнись! Говори, что тебе здесь надо!
– Сколько тебе заплатили? – добавляет Хромой.
– Я дровосек… Шел на работу…
– Где твой топор? Пила?
– Пилы нет…
– Локтем собирался дерево пилить?
– Сержант! – Венява отвернулся и направился к крыльцу, Хромой за ним, Коралл с облегчением вздохнул.
И тут же окрик: «Стой!» – и в тишине разъяренный топот. Коралл запомнил сцену, длившуюся мгновение, отмеренное одной спазмой в груди, мгновение, тянувшееся бесконечно долго, пока замирало эхо взрыва. Он увидел человека, карабкавшегося на высокий забор, отделявший двор от леса; воздух блеснул взрывом, человек покатился кубарем и глухо ударился о землю. Рядом с Кораллом неподвижно стоит Венява с пистолетом в вытянутой руке; над дулом еще синеет дымок.
Через час Коралл открыл дверь той же хаты.
– Пан поручик, вы меня вызывали…
Венява стоит у окна, а за столом у разложенной карты сидит Хромой, держа широкую ладонь на бутылке нежно, словно на детской головке.
– А, пан подхорунжий…
– Закопали его? – Венява отвернулся от окна.
– Так точно, закопали.
– Теперь они уже нам на пятки наступают, – сказал Венява.
– Если бы вы его не убили, они, пожалуй, были бы уже здесь. – Хромой нацедил из бутылки мутную желтоватую жидкость в два выщербленных стакана, протянул их Веняве и Кораллу. – Я – пас.
Коралл выпил, поставил стакан на стол, глотнул воздух.
– Я думаю, что он не был шпионом, – сказал Коралл.
– Но мог быть, – ответил Венява.
Он был из тех, кто от водки еще больше трезвеет и яснее мыслит.
– Мог быть, а?
– Почему мог, пан поручик? – присоединился Хромой. – Он был шпионом. Он же из УПА…
– Ну, неизвестно.
– Да, – сказал Венява, – неизвестно. Известно только одно – он лежит теперь в земле, а это вообще единственное, что бывает точно известно на войне, пан подхорунжий.
– Не в том дело…
– Известно также то, что мы сегодня должны выполнить свое задание.
– Так точно, – подскочил Хромой.
Венява отодвинул рукав мундира.
– Без десяти четыре, – буркнул он и, словно не веря своим глазам, уставился на циферблат часов в кожаном футляре, потом посмотрел в окно. Тень заслонила уже часть двора, на стене избы и на полу, покрытом стружками, также застыла тень. Венява стукнул ладонью. – Когда же, черт возьми, он вернется?
Хромой вышел из-за стола.
– Разрешите идти?
– Хорошо, спасибо.
– Следующий раз я поищу для отряда место получше, пан поручик. Только бы нам отсюда выбраться. Это место хорошее, но только для кладбища.
Переступая порог, он припал на короткую ногу, как на сломанную рессору. Двери стукнули за ним, известковая пыль задымилась на солнце.
* * *
Коралл очнулся. До него доносится какой-то шум. Но сознание еще спит, должно пройти какое-то время, прежде чем он осмыслит, что находится один, на опушке леса, почувствует тупую тяжесть руки на перевязи, увидит речку, дорогу, вынырнувшую из леса и идущую к деревне, деревню в раннем, розовом солнце, услышит где-то в лесу или за лесом гул моторов, нарастающий, назойливый и пронизывающий, как жужжание бормашины.
Коралл встал. Без десяти пять. Что-то зашуршало в ельнике.
– Пан подхорунжий! Я же говорил, его надо караулить. Холера!
Иглы царапнули по щекам. Мацек прокладывал себе дорогу автоматом.
– Надо было его караулить! Боже милостивый! Посмотрите! Вы только посмотрите. – Он неудержимо рвался вперед, согнутой рукой с черной крестовиной автомата и всем телом раздирал гущу зарослей и не отвечал ничего, будто не слышал, что кричит ему Коралл, а только раздвигал ветви, как слепой, пока не вышел на поляну, и тут, словно споткнувшись, остановился.
Коралл очутился прямо напротив Венявы, собственно, напротив трупа, ибо та перемена, которая сразу поразила его, могла означать только смерть. Было такое чувство, словно он остановился на бегу у края зияющей черной пропасти. И только секунду спустя Коралл понял, что ошибся. Это не вечное оцепенение последнего «смирно!». Венява выглядит совсем по-другому. Перемена, происшедшая с поручиком, – кощунство: на поручике нет сапог. Коралл видит длинные, плоские ступни в светло-голубых носках с дырами на пятках, сквозь дыры – пожелтевшую кожу. Видит смятые штанины бриджей, между их краями и завернувшимися носками – бледные полоски. Видит изменившуюся фигуру Венявы, ставшего сразу таким родным, и ему кажется, что надругались и над ним самим. Поругано не только это тело, вымазанное кровью и грязью, слабое и беспомощнее на уже готовой поглотить его земле. Поруганы и он, и Мацек, и все вокруг.
– Надо было его караулить!
Неясное движение пальцев, склеенных запекшейся кровью, рука шарит в темноте, пытаясь что-то схватить, замирает в воздухе, отравленном кощунством. Коралл потрясен.
– Надо было его караулить… – повторяет Мацек, а Коралл еще не понимает, кого именно – Веняву или Сироту.
– Пойду за ним. – Мацек дернул рукоятку автомата, спусковая скоба резко лязгнула. – Пришибу сукина сына!
Еловые ветки закачались за ним, Коралл крикнул:
– Не догонишь!
– Пан поручик! – Коралл становится на колени, наклоняется над Венявой. Запах крови удушливо вязок, глаза Венявы стеклянисто, матово поблескивают сквозь чудовищную красную маску.
– Поручик Венява!
Коралл согнал двух жирных мух, впившихся в щеку возле уголка губ, где прерывистое дыхание вспенивает розовую слюну. Иногда сквозь пленку вспыхивают зрачки, но Венява словно не замечает Коралла, словно высматривает что-то вокруг. Потом его глаза снова стекленеют. Никогда раньше поручик не был так близок Кораллу. Ему были близки эти худые длинные ступни в голубых носках, побежденное тело, штанины бриджей, смятые и сбившиеся на обнаженных лодыжках. Коралла вдруг осенило: этой близости уже не отнять. И еще: что-то надвигается в солнечных полосах между стволами, в утренней свежести, среди птичьих голосов, в приторном запахе крови, в этом лесу, где все отравлено надругательством. Но это чувство гаснет, он снова возвращается к действительности. Он наедине с Венявой, склонился над ним, как над утопленником, которого собственноручно вытащил на берег. У Венявы заострился нос, в груди хрипит и булькает. Коралл захвачен врасплох и немного смущен неотвратимым приговором, волей, более сильной, чем он сам, приказывающей ему до конца противиться этому надругательству.
– Коралл! Коралл! – услышал он из-за елей настойчивый голос Ястреба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10