Мы с Орниччо только что вернулись от вечерни. Хозяина не было дома. День был праздничный, и мы не могли заняться работой.
Накануне мы вымыли пол с песком, протерли стекла в окнах мастерской и смазали маслом маленький игрушечный кораблик, подвешенный к потолку. Он так блестел в лучах заходящего солнца, что невольно наши взоры обращались к нему.
– Вот, – сказал Орниччо, – что пользы тебе мечтать о путешествиях! Должно быть, этот кораблик скорее двинется в путь, чем мы с тобой покинем Геную.
Мы уже зажгли лампы, когда синьор Томазо открыл дверь и с поклоном ввел гостя.
– Бьюсь об заклад, – прошептал мне на ухо Орниччо, – что это ростовщик, у которого хозяин занимает деньги. Посмотри, он так и шарит глазами по комнате.
Заложив руки за спину, гость большими шагами ходил по мастерской.
– Где же эти люди? – спросил он вдруг высоким и резким голосом.
– Они остановились в гостинице, – ответил синьор Томазо. – Мой дом слишком мал и беден, чтобы вместить столько народа. Я не знаю, будет ли мне оказана честь его милостью герцогом, но кто-нибудь из его свиты, конечно, ко мне заглянет.
Гость опять стал шагать по мастерской, в нетерпении поглядывая на окна.
Остановившись у карты моей работы, он стал ее внимательно разглядывать. Орниччо то и дело подталкивал меня в бок, а я боялся даже поднять глаза на гостя.
– Отлично сделано! – наконец сказал тот. – Любовь к географическим и космографическим наукам проникает в высокие круги, и сейчас вельможи, дворяне и богатые купцы ради этого отдают своих детей в школы. Врачи бросают своих больных, чтобы заняться картографией, а живописцы оставляют кисти.
Так как хозяин в недоумении смотрел на него, он вынул из кармана объемистый пакет.
– Вот почти одновременно я получил эти два письма: из Флоренции от медика Паоло Тосканелли и из Рима от живописца Леонардо да Винчи. Оба они интересуются моим предприятием и дают советы и указания. Да, карта хороша, – повторил он, бросая взгляд на стену.
– Это работа моего ученика Франческо Руппи, – с гордостью ответил хозяин. – Но он не учился даже в школе. Терпением и трудолюбием добился он таких результатов.
Остановившись за спиной Орниччо, гость с внезапной лаской в голосе спросил:
– Следовательно, это ты так потрудился над картой, молодец?
– Синьор, – ответил Орниччо, – мне думается, что ни один моряк не вернулся бы домой, если бы пользовался картами моего изготовления.
Я с завистью слушал своего друга, так как никогда в жизни не сумел бы так складно ответить чужому и, очевидно, высокопоставленному синьору.
Обняв меня за плечи и подталкивая вперед, Орниччо продолжал:
– Карта, которую вы видите на стене, и многие другие, которые спрятаны в ящиках, все выполнены руками моего друга Франческо Руппи. Несмотря на его юный возраст, страсть к морю и открытиям заставила его полю-бить это интересное и полезное искусство. Он знает имена всех путешественников наперечет, а имя принца Энрике он поминает чаще, чем своего патрона, святого Франциска Ассизского.
– В таком случае он, наверное, слышал обо мне, – сказал гость, закидывая плащ за плечо и приосаниваясь. – Я происхожу из древнего рода мореплавателей. И три могущественнейших королевства спорят сейчас о том, на чьих кораблях я отправлюсь на поиски Индии.
– Как! – не мог удержаться я от восклицания. – Следовательно, вы тот именитый португалец Бартоломеу Диаш, о котором кричит вся Генуя и который, обогнув мыс Бурь, теперь, по слухам, снова намеревается пуститься в плавание, чтобы достичь берегов Индии?.
– «Намеревается»! – перебил меня гость, презрительно улыбаясь. – Пока тяжелые португальские корабли дотащатся до этой южной оконечности Африки, я намерен, плывя на запад, достигнуть страны Сипанго, а затем и западных берегов Индии!
– На запад?! – воскликнули мы все трое в один голос. От волнения у меня перехватило дыхание. Я взглянул на Орниччо, он кивнул мне головой. Я еще раз посмотрел на гостя. Его красные щеки пылали. Он встал во весь рост, а он был на целую голову выше капитана Ферфоллио, самого большого человека в Генуе.
Если бы не высокое достоинство, которое светилось в его взгляде, он походил бы на актера, столь нарочито величествен и округл был жест его поднятой руки.
Две масляные лампы горели справа и слева от него, уподобляя нашу мастерскую сцене балагана.
А может быть, он показался мне похожим на актера потому, что только на подмостках я имел случай видеть знатных людей.
– Встаньте! – громовым голосом произнес незнакомец.
И мы все трое невольно повиновались его приказанию. – Запомните этот год, месяц, день и час, – воскликнул он, – потому что сегодня вы видите перед собой избранника божьего!
Наш гость после каждой фразы с размаху ударял рукой о стол, лицо его дергалось, как у припадочного, а в углах губ закипала пена.
– Индия, Индия, – вдруг громко закричал он, – самые знаменитые мореходы ищут тебя на востоке! А тут же, перед их же глазами, простирается великолепный океан, но никто не решается обратить туда свой взор!. Скажи, мальчик, – вдруг повернулся он ко мне, – тебе, я думаю, приходилось видеть немало карт. Что, по-твоему, лежит на запад от Европы?
– Мне не приходилось видеть иных карт мира, ваша милость, – дрожа и запинаясь, ответил я, – кроме карты Андреаса Бенинказы, генуэзца.
– Опять генуэзец! – сказал незнакомец. – Ну, и что же, по его мнению, лежит на запад от Испании?
– На запад от Геркулесовых столпов, – ответил я, понемногу успокаиваясь, – на картах обозначены Канарские острова и Антилия, а дальше простирается Море Тьмы с его многочисленными островами, затем – страна Сипанго, а за ней – материк Азия.
– Боже, ты слышишь меня! – воскликнул гость. – В Генуе любой мальчишка знает об этом, а когда я излагал свой план перед королями Англии и Франции духовники их поднимали на меня крест, как на одержимого бесами.
Из всех мальчишек Генуи, я думаю, один я был так хорошо знаком с картографией, но мне, понятно, и в голову не пришло возражать незнакомцу.
– Я достигну Азии с запада, – продолжал он, – я пристану к гавани Зайтун и чудесному городу Квинсай, описанному венецианцем Марко Поло, я разыщу Золотой Херсонес и страну Офир, я привезу в Испанию несметные богатства и сам во главе бесстрашного воинства отправлюсь отвоевывать у неверных гроб господень. Но, когда я совершу все это, во всем христианском мире не найдется человека, который не прославил бы имя адмирала Кристоваля Колона! «Адмирал Кристоваль Колон, потомок древних мореплавателей, – повторил я про себя. – Я это имя запомню на веки вечные».
Жилы вздулись на лбу нашего гостя, а руки дрожали.
– Долго ли вы надеетесь пробыть в Генуе, мессир адмирал? – спросил синьор Томазо больше для того, чтобы дать гостю успокоиться.
– Свои дела с банком святого Георгия я уже закончил, – сказал гость, – но я ожидаю обещанной вами встречи с людьми герцога. В крайнем случае я отправлюсь в Нюрнберг в одиночку.
– Это было бы неосмотрительно. – возразил синьор Томазо. – Герцога по пути будут всюду ожидать свежие лошади. Да и вообще сейчас одному небезопасно переваливать через горы.
– Господи, – пробормотал гость почти в отчаянии, – одного верного человека! Дайте мне хотя бы одного человека, на которого можно было бы положиться и который знал бы немецкий язык! Могу я поговорить с тобой наедине? – спросил он синьора Томазо.
И хозяин, несмотря на наши умоляющие жесты, немедленно распорядился, чтобы мы вышли из комнаты.
– Ну, как тебе нравится этот адмирал? – спросил Орниччо, спускаясь с лестницы. – Я понимаю, почему короли Кастилии и Леона отдали ему под начальство всю экспедицию. Он, наверное, так кричал у них во дворце, что королева сказала королю: «Дайте ему христа ради деньги и корабли, иначе мы оба оглохнем».
– Как тебе не стыдно, Орниччо! – остановил я его. – Неужели ты не видел, какое сияние излучало его лицо, когда он говорил о гробе господнем?
– Вероятно, хозяин поднял фитили в лампах, – сказал мой неисправимый друг.
– Сияния я, правда, не заметил. Но зато я видел, как адмирал от волнения согнул в руках наш железный болт, которым запирается входная дверь. Любой содержатель балагана с удовольствием.
– Постыдись, Орниччо! – рассердился я. – Неужели это все, что пришло тебе в голову?
– О нет, мне еще пришло в голову, что мой дружок Франческо уже замечтался о путешествиях и открытиях. Но, к счастью, адмирал не производит впечатления человека, набирающего команду из мальчишек взамен опытных и храбрых матросов. Нет, повторяю: скорее игрушечный кораблик двинется в путь, чем мы с тобой покинем Геную!
Мы вернулись совсем уже поздно; это нам разрешалось по праздничным дням. У Эсталено, лодочника, мы взяли лодку и гребли до тех пор, пока оба не натерли себе мозолей.
Возвращаясь домой, мы думали застать синьора Томазо уже в постели, но оказалось, что домик наш полон гостей. Адмирал дождался-таки господ из свиты герцога Монтефельтро.
Молодой герцог отправляется в Нюрнберг к географу рыцарю Мартину Бегайму и предполагает пробыть у него свыше года, совершенствуясь в географических и картографических науках.
Хозяин наш оказал мессиру Колону услугу, сведя его с домоправителем герцога, доставившим адмиралу возможность со свитой его светлости перебраться через горы.
Это мы узнали из разговоров наших гостей. Так как никто не обращал на нас внимания, а мы очень хотели спать, то потихонечку поднялись наверх и юркнули в постели.
Уже потом, сквозь сон, я услышал, что хозяин зовет Орниччо.
По совести, я должен был тоже спуститься вниз и помочь моему другу по хозяйству, но, видя мое сонное лицо, Орниччо с улыбкой посоветовал мне выспаться за двоих.
Я и не слышал даже, как он вернулся в нашу каморку.
ГЛАВА VII
Разлука
Легкий игрушечный кораблик покачивается на сквозном ветру. Я грустно слежу за тем, как надуваются и опадают его маленькие шелковые паруса.
Вот он не двинулся в путь, а друг мой Орниччо уже покинул Геную.
Все это произошло так внезапно, что не только я, но и синьор Томазо никак не может привыкнуть к мысли, что Орниччо нет с нами.
Казалось, что в нашем домике каждый выполнял свою часть работы, и поэтому у всех дело так ловко спорилось. Но вот уехал Орниччо, и все пошло вверх дном.
Котелок над очагом то и дело опрокидывается, заливая огонь.
Похлебка подается на стол пересоленной, а мясо недожаренным. Голодный кот ежеминутно попадается всем под ноги, птичьи клетки не вычищены. Наши гости уже не засиживаются за столом, как обычно, – некому их забавлять игрой и веселыми песенками.
Вечерами перед сном мы вдвоем с хозяином высчитываем, когда наконец мы получим известие от Орниччо.
Люди герцога почти ежедневно возвращаются с лошадьми, не выдержавшими трудной дороги. Эти бедные животные уже не годятся под седло – их теперь сбудут мужикам или живодерам.
Мы ходим на постоялый двор справляться о письмах, но, по всем сведениям, отряд герцога еще не добрался до Нюрнберга.
Наконец наступил желанный день.
На рассвете сквозь дрему я смутно слышал хлопанье дверей, шаги и громкие голоса, но никак не мог проснуться.
Я был очень изумлен, когда синьор Томазо стянул с меня одеяло.
– Вставайте, господин лентяй! – кричал он, протягивая мне объемистый пакет. – Иначе вы проспите все известия об Орниччо!
Пакет заключал в себе два письма, написанные в отдельности мне и синьору Томазо. Свое я приведу полностью, так как не смогу передать лучше, чем Орниччо, все описанные им события.
Первое письмо Орниччо
«В лето господне 1492-е, мая третьего дня, из имперского города Нюрнберга, что лежит на реке Пегниц, бедный живописный подмастерье Орнициус посылает привет другу своему и брату, Франциску Руппиусу, в славный город Генову.
Сколько раз уже я порываюсь написать тебе, дорогой Франческо, но до сего дня это было невозможно по множеству причин.
В Нюрнберг мы добрались очень быстро благодаря частой смене лошадей.
Весь путь я провел, сидя позади господина Флориуса, наставника молодого герцога, но перед самым городом я слез с лошади и, взяв под уздцы адмиральского коня, повел его по улицам. Мне кажется, что так должны поступать пажи и оруженосцы.
Так как я не мог даже как следует распрощаться с тобой, то нам и не удалось хорошенько поговорить перед отъездом.
Узнав от синьора Томазо, что я четыре раза побывал у немцев с бродячим торговцем, адмирал позвал меня вниз и около двух часов меня исповедовал.
Я, конечно, тотчас же признался ему, что познания мои в немецком языке ничтожны и что я могу служить ему переводчиком только при покупке провизии или при самом несложном разговоре.
Я слыхал, что знатные и ученые люди в разговоре пользуются только латынью, и это облегчает сношения между испанцем, датчанином или поляком. Очевидно, латынь Бегайма заставляет желать лучшего, если господин предпочел пользоваться моими услугами.
Выяснив мои знания по части немецкого языка, он долго расспрашивал меня, умею ли я писать, петь и играть, знаю ли я какие-нибудь танцы, есть ли у меня нарядное платье. Я боялся, что, для того чтобы служить ему, окажется необходимым ходить на четвереньках, носить поноску и прыгать через обруч, но, хвала господу, до этого дело не дошло.
В Нюрнберг мы добрались без особых приключений и на следующий же день были приняты рыцарем Бегаймом, к которому у адмирала имеется письмо от флорентийца Паоло Тосканелли.
К нашему удивлению, оказалось, что рыцарь отлично говорит и по-латыни, и по-итальянски, и по-испански, так что переводчик им и не понадобился. Все же о том, что он взял меня с собой, господин нисколько не жалеет, потому что я ежедневно оказываю ему бесчисленное количество мелких услуг.
Я починил ему все платье и белье, которое, надо признаться, имело вид совсем не адмиральский.
Я бужу его по утрам и ежедневно выслушиваю его разговоры об Индии и Иерусалиме. Я сопровождаю его по городу. И, когда он велит, развлекаю его и его гостей песнями и музыкой.
Вчера же мы посетили зал ратуши, где выставлено яблоко земное, или глобус, выточенный Мартином Бегаймом из дерева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42