https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/Damixa/
Но я не обращаю на это внимания. Главное, что в квартире светло и она удобно расположена. Рядом, в двух кварталах, отличные детские ясли при женском монастыре. Воспитательницы там монашки. Это очень кстати, поскольку в будущем месяце я уже начну работать".
Монашки носили светло-серые одеяния, из-под которых виднелись белоснежные чулки и ярко начищенные черные кожаные туфли. Они принадлежали к небольшому ордену, основанному в пятнадцатом вене двумя состоятельными и набожными сестрами. Главной целью ордена были забота о сиротах Севильи и, что важно, воспитание из них истинных католиков. Когда-то давным-давно в стене рядом с главным входом в конвент было устроено подобие окна, закрывавшегося створной со специальной разъемной железной клеточной сзади. Оно предназначалось для помещения туда нежеланных детей. Теперь створка была заварена, но сестра Руфина, заведовавшая детскими яслями, открытыми специально для работающих матерей, рассказывала Фрэнсис, что и сейчас, хотя и редко, по утрам монашки находят на ступенях главного входа новорожденных детей в пластиковых корзинах для белья. Сестра Руфина считает, что этих детей подкидывают девчонки из бедного района Триана, где широкое распространение получили наркотики. У нескольких младенцев обнаружили признаки наркотического отравления. Подкидышей монастырь сразу же отправляет в больницу, поскольку приюта в нем больше нет: сейчас осталась только клиника матери и ребенка и детские ясли.
Антонио очень понравился сестре Руфине.
– Какой красивый мальчик!
– И очень веселый, – сказала Фрэнсис.
– Он хорошо спит?
– Нет. Он – настоящий испанец, он – мужчина, способный петь и танцевать ночи напролет.
Договорились, что начиная с лета Антонио будет находиться в яслях с восьми утра до трех часов пополудни пять дней в неделю. В это время Фрэнсис будет работать. Проявленное ею терпение и упорство дали свои результаты: теперь она стала компаньоном в новой туристической компании, название которой еще не было дано. Фрэнсис нравилось „Необычные путешествия". Ее старший партнер Хуан Карлос Мария де Ривас предпочитал „Испанско-английское туристическое агентство". Фрэнсис удалось отыскать еще около десятка симпатичных небольших гостиниц, разбросанных на западной оконечности Андалусии. Некоторые из них принадлежали обосновавшимся в Испании англичанам и полностью отвечали вкусам ее соотечественников. Одновременно Фрэнсис прорабатывала программы для групп состоятельных испанцев, желающих отдохнуть в уютных гостиничках, расположенных в английской провинции. Их подыскивала Ники. Фрэнсис также продолжала работать с „Посадас де Андалусия". Изредка она получала вежливые, но формальные письма от Хосе, а раз или два приходили послания от Луиса, подписанные его секретарем.
„В отношении денег приходится, конечно, крутиться, – писала Фрэнсис Барбаре в очередном из направляемых ей регулярно, раз в две недели, писем, – но, думаю, справимся. Странно видеть, насколько по-разному формируются цены в разных странах и как по-разному тратят деньги люди. Я подружилась с доктором Рамирес, которая принимала Антонио, и мы с ней собираемся вместе обучаться верховой езде. Довольно часто встречаемся с Аной. Не знаю, люблю ли я ее, но она выказывает ко мне знаки явного расположения, за что я ей благодарна. Луиса вижу, когда он приезжает за Антонио…"
Луис забирал малыша на выходные. Он не пропустил ни одного раза. По субботам он уносил Антонио, как трофей, и возвращал его в воскресенье вечером. Такое его участие в воспитании ребенка, в принципе, устраивало Фрэнсис, но ее не устраивали такие отношения с Луисом, когда с ним вроде и видишься, и нет, когда перетягиваешь канат между выигрышем и проигрышем.
Она не разрешала Луису платить ни за что, кроме, разумеется, того времени, что он был наедине с Антонио. А Луис порывался обеспечить ей и малышу все: более удобную квартиру, более дорогую детскую мебель, квалифицированную няню и горничную. Фрэнсис стоило больших усилий отговорить его от этого. Хотя, если честно, при этом она делала усилие и над собой. Кому не хочется жить лучше? Просто ей требовалось нечто гораздо большее, чем его деньги.
Фрэнсис положила ручку. Отдаленное гуканье, донесшееся с балкона, и мелькание маленькой толстой смуглой ножки в коляске указывало на то, что Антонио уже проснулся и скоро потребует ее компании. Он наверняка широко заулыбается, увидев ее. Он всегда так делал при виде матери, продавцов в магазинах, его тетки Аны и отца. Да разве напишешь обо всем том, что так украшает сейчас ее жизнь! И кроме того… И кроме того, для Фрэнсис неожиданно открылась та истина, что понятие мать-одиночка, оказывается, как ни странно, в представлении людей каким-то образом все-таки связывается с замужеством.
– Сеньора Шор, – твердо назвала ее однажды сестра Руфина и не отступает теперь от этого обращения.
– Я – сеньорита…
– Сеньора Шор…
– Видите ли, я никогда не была замужем.
Сестра Руфина улыбнулась и легким жестом указала на играющих рядом малышей, как будто учитывала и их мнение в слове „сеньора".
– Сеньора Шор…
Луис… Никому в жизни не сможет она рассказать о тех мгновениях в больнице, когда поняла, что он полюбил своего сына и утратил страсть к ней. В эти же мгновения чуть ли не с ужасом она поняла и то, как сильно любил он ее раньше. Он ничего не сказал ей, да в этом и не было нужды. Фрэнсис ясно поняла (как если бы он долго объяснял ей), что самое важное, что теперь связывает их вместе, – это их сын. Она не знала, как будет развиваться дальше ее отношения с Луисом, она даже не хотела задавать себе этот вопрос. Уильям написал ей письмо, повторяя свой любимый тезис о том, что ни малейшая толика любви никогда не пропадает бесследно. И Фрэнсис была действительно заинтересована в том, чтобы из ее любви ничего не пропало. Именно поэтому (и опять она никогда никому не призналась бы в этом) она и находится в Севилье. Она не могла вернуться в Англию и, подобно Лиззи, вновь и вновь прокатывать в уме пережитое. Только в Испании взгляд ее мог быть устремлен в будущее.
„И в этом, – сказала себе Фрэнсис, – заключается самое важное для меня сейчас".
Разве не так? Мы ведь обычно идем на свет и не любим темноту. Фрэнсис сложила письмо.
С балкона раздался требовательный крик. Фрэнсис подняла глаза и с нежностью взглянула на мелькающие в коляске ножки, пинающие воздух.
Она пойдет по жизни своим путем. И, наверное, встретит множество трудностей, но все равно не раскается. Она никогда не раскается в том, что сделала, – в этом просто нет смысла. Возможно, ее постиг первый удар – удар утраты. Но никогда, и она твердо обещает себе это, не постигнет ее удар забвения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Монашки носили светло-серые одеяния, из-под которых виднелись белоснежные чулки и ярко начищенные черные кожаные туфли. Они принадлежали к небольшому ордену, основанному в пятнадцатом вене двумя состоятельными и набожными сестрами. Главной целью ордена были забота о сиротах Севильи и, что важно, воспитание из них истинных католиков. Когда-то давным-давно в стене рядом с главным входом в конвент было устроено подобие окна, закрывавшегося створной со специальной разъемной железной клеточной сзади. Оно предназначалось для помещения туда нежеланных детей. Теперь створка была заварена, но сестра Руфина, заведовавшая детскими яслями, открытыми специально для работающих матерей, рассказывала Фрэнсис, что и сейчас, хотя и редко, по утрам монашки находят на ступенях главного входа новорожденных детей в пластиковых корзинах для белья. Сестра Руфина считает, что этих детей подкидывают девчонки из бедного района Триана, где широкое распространение получили наркотики. У нескольких младенцев обнаружили признаки наркотического отравления. Подкидышей монастырь сразу же отправляет в больницу, поскольку приюта в нем больше нет: сейчас осталась только клиника матери и ребенка и детские ясли.
Антонио очень понравился сестре Руфине.
– Какой красивый мальчик!
– И очень веселый, – сказала Фрэнсис.
– Он хорошо спит?
– Нет. Он – настоящий испанец, он – мужчина, способный петь и танцевать ночи напролет.
Договорились, что начиная с лета Антонио будет находиться в яслях с восьми утра до трех часов пополудни пять дней в неделю. В это время Фрэнсис будет работать. Проявленное ею терпение и упорство дали свои результаты: теперь она стала компаньоном в новой туристической компании, название которой еще не было дано. Фрэнсис нравилось „Необычные путешествия". Ее старший партнер Хуан Карлос Мария де Ривас предпочитал „Испанско-английское туристическое агентство". Фрэнсис удалось отыскать еще около десятка симпатичных небольших гостиниц, разбросанных на западной оконечности Андалусии. Некоторые из них принадлежали обосновавшимся в Испании англичанам и полностью отвечали вкусам ее соотечественников. Одновременно Фрэнсис прорабатывала программы для групп состоятельных испанцев, желающих отдохнуть в уютных гостиничках, расположенных в английской провинции. Их подыскивала Ники. Фрэнсис также продолжала работать с „Посадас де Андалусия". Изредка она получала вежливые, но формальные письма от Хосе, а раз или два приходили послания от Луиса, подписанные его секретарем.
„В отношении денег приходится, конечно, крутиться, – писала Фрэнсис Барбаре в очередном из направляемых ей регулярно, раз в две недели, писем, – но, думаю, справимся. Странно видеть, насколько по-разному формируются цены в разных странах и как по-разному тратят деньги люди. Я подружилась с доктором Рамирес, которая принимала Антонио, и мы с ней собираемся вместе обучаться верховой езде. Довольно часто встречаемся с Аной. Не знаю, люблю ли я ее, но она выказывает ко мне знаки явного расположения, за что я ей благодарна. Луиса вижу, когда он приезжает за Антонио…"
Луис забирал малыша на выходные. Он не пропустил ни одного раза. По субботам он уносил Антонио, как трофей, и возвращал его в воскресенье вечером. Такое его участие в воспитании ребенка, в принципе, устраивало Фрэнсис, но ее не устраивали такие отношения с Луисом, когда с ним вроде и видишься, и нет, когда перетягиваешь канат между выигрышем и проигрышем.
Она не разрешала Луису платить ни за что, кроме, разумеется, того времени, что он был наедине с Антонио. А Луис порывался обеспечить ей и малышу все: более удобную квартиру, более дорогую детскую мебель, квалифицированную няню и горничную. Фрэнсис стоило больших усилий отговорить его от этого. Хотя, если честно, при этом она делала усилие и над собой. Кому не хочется жить лучше? Просто ей требовалось нечто гораздо большее, чем его деньги.
Фрэнсис положила ручку. Отдаленное гуканье, донесшееся с балкона, и мелькание маленькой толстой смуглой ножки в коляске указывало на то, что Антонио уже проснулся и скоро потребует ее компании. Он наверняка широко заулыбается, увидев ее. Он всегда так делал при виде матери, продавцов в магазинах, его тетки Аны и отца. Да разве напишешь обо всем том, что так украшает сейчас ее жизнь! И кроме того… И кроме того, для Фрэнсис неожиданно открылась та истина, что понятие мать-одиночка, оказывается, как ни странно, в представлении людей каким-то образом все-таки связывается с замужеством.
– Сеньора Шор, – твердо назвала ее однажды сестра Руфина и не отступает теперь от этого обращения.
– Я – сеньорита…
– Сеньора Шор…
– Видите ли, я никогда не была замужем.
Сестра Руфина улыбнулась и легким жестом указала на играющих рядом малышей, как будто учитывала и их мнение в слове „сеньора".
– Сеньора Шор…
Луис… Никому в жизни не сможет она рассказать о тех мгновениях в больнице, когда поняла, что он полюбил своего сына и утратил страсть к ней. В эти же мгновения чуть ли не с ужасом она поняла и то, как сильно любил он ее раньше. Он ничего не сказал ей, да в этом и не было нужды. Фрэнсис ясно поняла (как если бы он долго объяснял ей), что самое важное, что теперь связывает их вместе, – это их сын. Она не знала, как будет развиваться дальше ее отношения с Луисом, она даже не хотела задавать себе этот вопрос. Уильям написал ей письмо, повторяя свой любимый тезис о том, что ни малейшая толика любви никогда не пропадает бесследно. И Фрэнсис была действительно заинтересована в том, чтобы из ее любви ничего не пропало. Именно поэтому (и опять она никогда никому не призналась бы в этом) она и находится в Севилье. Она не могла вернуться в Англию и, подобно Лиззи, вновь и вновь прокатывать в уме пережитое. Только в Испании взгляд ее мог быть устремлен в будущее.
„И в этом, – сказала себе Фрэнсис, – заключается самое важное для меня сейчас".
Разве не так? Мы ведь обычно идем на свет и не любим темноту. Фрэнсис сложила письмо.
С балкона раздался требовательный крик. Фрэнсис подняла глаза и с нежностью взглянула на мелькающие в коляске ножки, пинающие воздух.
Она пойдет по жизни своим путем. И, наверное, встретит множество трудностей, но все равно не раскается. Она никогда не раскается в том, что сделала, – в этом просто нет смысла. Возможно, ее постиг первый удар – удар утраты. Но никогда, и она твердо обещает себе это, не постигнет ее удар забвения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42