– Почему не пойму?
– Потому что ты – испанец.
– Но это замечательно, быть испанцем!
– Хосе, – мягко проговорила она, – ну ты и осел. Он улыбнулся Фрэнсис. Она выглядела усталой, ее кожа была бледнее обычного. Он подумал, что она, возможно, переработала. Сам он не знал, что такое переработать, потому что прилагал все усилия, чтобы не знать этого. Но он знал, что большой объем работы может легко „сломать" человека, который не остерегается переработать.
– А где отец?
– В душе.
– Вы заказали тушеные овощи? Отлично. А еще salmonetes, как это по-английски…
– Кефаль, – сказала Фрэнсис, – розовая кефаль. Я не знаю, заказ делал Луис. Я все время после полудня провела в Альказаре.
– В Альказаре?! – удивленно воскликнул Хосе. – А что вы там делали?
– Думала.
– Вы очень неординарный человек. Еще мне кажется, что вы немного устали.
– Да.
– Тогда садитесь, а я принесу вам бокал вина.
– Да, пожалуйста. – Она сняла туфли и устроилась с ногами на диване у открытого окна, через которое была видна темнеющая аллея.
Луис вышел из спальни, приглаживая руками еще влажные волосы. Хосе подошел к нему, и они слегка обнялись, без слов. Фрэнсис подумала, что сейчас Дэйви и Сэм целуют отца на ночь, а Алистер немного напряженно стоит в стороне.
– Англичане, я имею в виду отцов и взрослых сыновей, почти никогда не целуются.
Луис плюхнулся на диван подле нее.
– Мне частенько хочется не столько поцеловать, сколько отшлепать Хосе.
– И бывало такое?
– Часто, – сказал Хосе, внося зеленоватые, из толстого стекла бокалы с вином. – Детство мое было ужасно. Он бил меня палками и запирал в чулане.
При этих словах Хосе подмигнул.
– Бедный, – проговорила Фрэнсис. Она ощущала тяжесть чистого тела Луиса, привалившегося к ней.
– Теперь он меня целует, но при этом кричит на меня.
– Я никогда не кричу, – заметил Луис. – И никогда не повышаю голоса. Просто я говорю вещи, которые тебе неприятно слышать, поэтому тебе кажется, что я кричу.
Фрэнсис посмотрела на него.
– А с тобой такого не случается? Что делаешь ты, если люди говорят тебе вещи, которые ты не хочешь слышать?
Он повернул к ней голову. Их глаза были в нескольких сантиметрах друг от друга.
– Почему ты спрашиваешь? Чуть поколебавшись, она ответила:
– Просто из любопытства.
– Да? – переспросил он.
Хосе направился к телефону.
– Я проверю ваш заказ. Сегодня у них есть кефаль.
– Я не хочу кефаль, я заказал лангуста.
– Но…
– Через секунду я действительно закричу, – сказал Луис. – Я хозяин этой гостиницы, и я хочу лангуста. Ты, может, мне и сын, но ты еще и мой подчиненный, ты – только управляющий в моей гостинице.
Рука Хосе зависла над телефонным аппаратом.
– Почему бы тебе не спуститься на кухню и не выбрать то, что просто аппетитно выглядит, пусть и не кефаль, и не лангуста? – предложила Фрэнсис.
Луис положил голову ей на плечо.
– Как дипломатично.
– Да просто здраво. Я хочу есть.
– Я закажу еще мидий, – сказал Хосе, направляясь к двери. – Вы будете?
– Да. Все, что угодно.
– Значит, мидии и оливки?
– Хосе, исчезни, – сказал Луис по-испански. Дверь быстро открылась и так же быстро закрылась.
– Он меня раздражает.
– Он просто еще не повзрослел.
Луис убрал голову с плеча Фрэнсис и взял ее за руку.
– Фрэнсис?
– Да?
– Что ты хочешь сказать мне такого, что я не хочу услышать?
Она непроизвольно вздрогнула. Это не входило в ее планы. По плану она хотела подождать до тех пор, пока Луис насытится ужином и вином, а Хосе удалится вниз к своим вечерним обязанностям управляющего, и только после этого сказать самое главное со всякими преамбулами о своих чувствах к Луису и своем счастье с ним. Все это она продумала сегодня в садах Альказара. Но Луис, наделенный от природы мощным инстинктом, которым, собственно, словно мечом, он прорубился в ее сердце, в мгновение ока разрушил все ее планы.
Она испугалась.
– Не сейчас…
– Нет, сейчас.
– Позже, когда мы будем одни.
– Но мы и так одни, – сказал он, крепче сжав руку Фрэнсис.
В горле у нее застрял комок. Она потянулась вперед и поставила бокал на маленький столик, стоявший у дивана.
– Это очень важно, и мне не хотелось бы говорить об этом в спешке.
– Нет, сейчас, – настаивал Луис.
Она повернула голову и сказала, глядя ему прямо в глаза:
– Тебе не хотелось бы это слышать. Это именно то, чего ты не хочешь слышать.
– Говори!
– Отпусти мою руку, мне больно.
Он резко отбросил ее запястье, как будто это был неодушевленный предмет, не имеющий к ней никакого отношения.
– Ну же, говори!
– Я беременна, Луис, – произнесла Фрэнсис, и ее слова отдались эхом в этой маленькой комнате, словно в церкви. – У меня будет ребенок.
– Нет! – крикнул он.
– Да, – сказала Фрэнсис. Он продолжал кричать:
– Как ты посмела? Как ты могла? Как ты посмела обмануть меня?
Она встала и отошла от него за обеденный стол, уже сервированный на троих, с ложками для супа, вилками, ножами для рыбы и бокалами, тускло мерцающими в неярком свете.
– Я так хотела. Я ощущаю это как потребность. Мне так хочется иметь ребенка от тебя! Я не могу описать тебе силу этого моего желания, это как страсть. И я решилась на риск. Зная… – Она сделала паузу и, набрав полную грудь воздуха, договорила: Зная, что рискую даже тобой.
Луис тоже встал. Он был вне себя от гнева.
– Ты помнишь, что я тебе говорил?
– Да.
– Став матерью, ты изменишься. Мне страшно даже подумать об этом. Это что, ловушка? Ты что, думаешь таким образом заставить меня жениться на тебе?
– Нет.
– И правильно! Я никогда не женюсь на тебе! Ты слышишь? Ты обманула, ты предала меня и сделала это намеренно, ты сама призналась. Ты – единственная женщина из тех, которых я знал, кого я считал честной. Но ты оказалась обманщицей, такой же, как все! Ты тоже можешь плести интриги, лгать! Ты разрушила мое доверие к тебе и наше будущее!
Фрэнсис оперлась о спинку стула. Она дрожала, ее сердце бешено колотилось.
– И ты, как будто, – закричал он уже по-испански, – не понимаешь этого! Ты думаешь, ты победила? Думаешь, ты приручила меня? Но ты еще увидишь, я покажу тебе, что значит предавать меня!
– Ты прав, – сказала она по-английски. – Я ни о чем не жалею. Я хотела этого, и я рада.
Он подошел к открытому окну и оперся руками на подоконник. Его плечи вздрагивали, как от рыданий.
– Нет, – простонал он, – ты не знаешь, что ты натворила, глупая Фрэнсис…
– Я знаю.
– Нет, – проговорил Луис, оборачиваясь. – Не знаешь. Тебе кажется, что знаешь. Может, ты можешь сказать за себя, но не за меня.
– Ну вот ты и злишься на меня, – совсем невпопад сказала она.
– Ты совсем не то говоришь!
Из аллеи донеслись звуки гитары. Кто-то шел и тихонько перебирал струны. Луис вздохнул, но это было больше похоже на всхлипывание.
– Я потеряю тебя, – произнес он уже мягче, – вот чего ты не понимаешь.
– Никогда!
– Да. Здесь уже ни ты, ни я не властны. В нашей любви нет места ребенку.
– Что за глупость!
– Ты увидишь, – сказал он, покачивая головой, – ты увидишь, что ты наделала.
Она еще крепче вцепилась в спинку стула.
– Не веди себя так театрально, так… по-испански.
– Хватит!
– Дети дополняют любовь, они – ее продолжение. Дети – это то, что возникает благодаря любви. Любовь и дети – неразделимы.
– Я так не думаю, – перебил он. – Я в это не верю.
– Луис!
Он отошел от окна и приблизился к ней, затем положил ей на плечо руку. Добрую руку.
– А теперь я должен уйти. Ее охватил ужас.
– Нет!
– Да. Что сделано, то сделано. Тебе нужно беречь себя, а я должен помогать тебе в этом. Но только не сейчас, не сегодня. Я вернусь, немного позже, но сейчас мне надо уйти.
Она кивнула. Пустота накатила на нее холодной тяжелой волной.
– Как хочешь.
Он наклонился и поцеловал ее, но не в губы, как обычно, а в щеку. Потом убрал руку с ее плеча и прошел в спальню. Вышел он оттуда одетым в костюм, с галстуком. На секунду он остановился и посмотрел на нее, а затем пересек комнату, открыл дверь и исчез за ней. Фрэнсис не двигалась. Она стояла, по-прежнему опершись рукой на спинку стула, и страстно желала его возвращения, почти до обморока. Через несколько минут она почти на ощупь обошла стол и села на диван. Она сделала большой глоток вина и замерла, держа одной рукой бокал, а другую положив себе на живот. Она ни о чем не думала. Она просто сидела, дышала и ждала, когда эти первые минуты станут прошлым.
На лестнице послышались шаги. Раздался обычный осторожный стук Хосе в дверь.
– Войдите.
– Послушайте, – сказал он, – эти маленькие пестренькие яйца птицы codoniz, как это будет…
– Перепелки, – подсказала Фрэнсис.
– Да, точно. – Хосе огляделся. – А где отец?
– Он вышел.
– Вышел? Но…
– Хосе, – сказала Фрэнсис, – пожалуйста, оставь меня одну. Мы сегодня не будем ужинать. – Она взглянула на него. – Видишь ли, мне кажется, что мы с твоим отцом поссорились.
ГЛАВА 17
Алистер заболел ветрянкой. Он чувствовал себя плохо, но главным ужасом для него была сыпь на лице. Он теперь не переносил, когда на него смотрели, даже его собственные родители, и угрюмо лежал в душной маленькой спальне, которую он делил с Сэмом, с лицом, обвязанным шелковым платком Лиззи. Когда язвочки стали распространяться к подмышкам, на грудь и, наконец, в пах, он впал в отчаяние. Поглощенный ненавистью к себе и страхом, как бы его не увидели, он пробирался в туалет, обернувшись белой простыней, как привидение. Доктору он разрешал осматривать себя, только когда в комнате никого больше не было, а дверь была плотно закрыта.
– Это всего лишь ветрянка, – раздраженно сказала Лиззи.
– Но не для него, – возразил Роберт. – Ему кажется, что это конец света.
– Какая глупость.
Роберт бросил на нее осуждающий взгляд. Как она может быть такой бесчувственной?
– Это не глупость. Он уже почти вступил в переходный возраст, а ты знаешь, что это такое. Он действительно страдает.
Лиззи неопределенно хмыкнула. Она приготовила для Алистера кувшин домашнего лимонада, но он отказался снять платок даже для того, чтобы взглянуть на него. Она говорила себе, что ей его очень жаль, но одновременно думала, что с его стороны это просто безумство – лежать там одному в темноте, завернутым в простыни, и убиваться по себе. Ведь это всего-навсего ветрянка, которой болеют почти все дети.
– Я не хочу брать отпуск на работе, – заявила Лиззи. – Ведь вы с Дженни все время здесь, а он все равно не разрешает мне чем-либо помочь ему, не разрешает даже оставаться в его комнате. Поэтому, как мне кажется, нет никакого смысла бросать работу.
– Ты – его мать, – с упреком произнес Роберт. Она смерила его вызывающим взглядом.
– А ты – его отец!
– С таким количеством работы…
– У меня тоже работа, – выкрикнула Лиззи. – Не отговаривайся работой. Кто платит проценты по оставшейся части кредита? Кто…
Роберт закрыл глаза.
– Замолчи, – сказал он, – замолчи. У нас что, соревнование в том, кто больше устал или больше работает?
– Ты сам начал этот разговор, – вновь закричала Лиззи. – Ты начал его, подразумевая, что я должна больше, чем ты, ухаживать за Алистером.
Роберт сверкнул на нее глазами.
– Не хочешь ли ты сказать, что я не несу своего груза заботы о детях?
– Только когда тебе это удобно.
– Это чудовищно! – возмутился Роберт. – Чудовищно и нечестно. Я ведь спрашивал твое мнение о том, кому из нас следует искать работу на стороне. Ты выбрала себя. И, находясь здесь все время, я нес большую ответственность за детей, чем ты. Черт побери, когда я уезжал в Бирмингем, ты не смогла справиться со всеми ними даже в течение двух дней и отдала двух младших матери…
– Зато у тебя была Дженни! – взвизгнула Лиззи. – Ты ездил с Дженни.
– При чем здесь она?
– А при том, что у тебя есть Дженни, а у меня никого нет.
– Пожалуйста, – произнес голос позади них. Они обернулись. В проеме двери гостиной стояла небольшая фигура, обернутая розовой простыней и с тюрбаном из полотенца в желтую и белую полоску, за которым не было видно ни головы, ни лица. Снизу торчали две серые шерстяные ноги. – От вашего крика моя комната трясется. Не понимаю, о чем можно так громко спорить? Ведь у вас нет ветрянки.
– Извини, – сказала Лиззи, – извини.
– И не надо за мной ухаживать, я выздоровлю и сам, а вам вовсе не стоит поднимать такой крик на весь дом.
Роберт шагнул вперед и положил руку на обернутые в розовое плечи Алистера. Тот отстранился.
– Не притрагивайся ко мне!
– Извини, старик. Давай иди в кровать.
– Пойдем, я провожу тебя, – бросилась к сыну Лиззи.
– Нет! Не прикасайтесь ко мне, а то я вас укушу!
– Дорогой…
– Иди на работу, – сказал Роберт Лиззи. – Иди на работу, слышишь?
Она остановилась в нерешительности. Она вдруг поняла, что Алистер не капризничает, а на самом деле глубоко, хотя и по-своему, переживает болезнь.
– Я не пойду сегодня. Я позвоню в школу и…
– Нет, – отрезал Роберт.
– Но…
– Здесь от тебя все равно не будет толку, ведь ты сама призналась, что у тебя ни к чему не лежит душа.
Алистер повернулся и зашаркал по короткому коридору к своей спальне, волоча за собой угол розовой простыни.
– Хорошо, – почти прошептала Лиззи.
Дверь спальни с шумом захлопнулась за Алистером.
– Я буду подниматься к нему каждый час, – сказал Роберт. – Я поступаю так все время с начала его болезни, пока ты на работе.
– Я на работе не ради удовольствия, – с обидой проговорила Лиззи.
Роберт ничего не сказал. Он даже не посмотрел на нее. Он просто взял ключи от офиса „Галереи", вышел на лестницу и стал спускаться по ней, оставив Лиззи в смятении. Постояв несколько минут, она подошла к спальне Алистера и постучала.
– Алли?
– Уходи!
– Мне просто нужно убедиться, что с тобой все в порядке. Потом я поеду на работу.
– У меня все отлично, – глухо сказал Алистер сквозь тюрбан.
– Увидимся вечером.
– Хорошо.
– Чего тебе хочется вкусненького?
– Ничего.
– Мороженое? То, американское, дынное?
– Не надо.
Лиззи припала лбом к двери.
– Значит, до вечера.
– Хорошо.
– Пей жидкое как можно больше.
– Хорошо.
– Не считай меня бессердечной из-за того, что я ухожу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42