Передняя дверь с шумом распахнулась и захлопнулась – верный признак, что вернулся Стив. Он остановился в дверях, озадаченно оглядывая холл, покрытые синими скатертями столы в гостиной и столовой и впечатляющую серебряную люстру. Люстра принадлежала родителям Айрис, и Анна убедила дочь взять ее на время ради такого торжественного случая.
– Папа дома?
– Еще нет.
– Скоро он придет?
– Да, а что случилось? Может, я могу помочь?
– Я должен поговорить с вами обоими.
В голосе мальчика звучало необычное волнение. Встревоженная мать – она всегда тревожилась за него и знала это – настойчиво спросила:
– А ты не можешь рассказать мне сейчас? – И увидев, что он колеблется, решила не отступать. – Это что-то важное?
Глаза Стива были опущены. Когда он поднял их, Айрис сразу заметила их влажный блеск.
– Да, это важно. Очень.
– Иди сюда, – сказала Айрис и закрыла за ними дверь библиотеки. – Если это что-то важное, то, хотя я и не представляю, что бы это могло быть, я позвоню отцу.
– Думаю, я скажу тебе.
Она почувствовала, что ее охватывает ужас. Что это? У него что-то болит? Он обнаружил на теле какую-то непонятную опухоль?
– Может, будет даже лучше, если я скажу тебе без папы.
Внезапно ощущение благополучия, розово-золотого счастья куда-то исчезло.
– Не томи меня, Стив. У меня дел по горло, до завтрашнего дня надо не забыть проверить тысячу всяких мелочей.
– Это-то мне и не нравится. Я думал весь день, – теперь слова полились потоком, – весь день. И я решил. Решил, что я этого не выдержу. Нет. Я не смогу.
Айрис вдруг стало холодно. Мурашки поползли по рукам, вниз по спине.
– Я не совсем понимаю тебя. Не выдержишь чего?
Он не смотрел на нее. Его глаза были устремлены куда-то вверх.
– Бар-мицвы. Мне неприятна вся эта суета. И все эти люди, которые будут смотреть на меня. Я даже не знаю большинства из них.
Спокойствие, спокойствие. Мальчик просто испуган. Такое случается. В последнюю минуту тебя вдруг охватывает паника. Бедный ребенок. У него уже начало проступать адамово яблоко, которое сейчас ходило ходуном над вырезом майки.
– О, – сказала она. – Я представляю, что ты чувствуешь. Но ты все-таки знаешь многих из этих людей, ну а те, которых не знаешь, захотели прийти, чтобы отпраздновать с тобой это торжественное событие.
– Вовсе нет. Я слышал, как ты и папа говорили, что идете на бар-мицву, потому что вас пригласили и вы не могли отказаться.
– Ну, несколько раз так оно и было.
– Не несколько раз. Вы часто говорили, что вам было скучно.
– Ну хорошо. Нам действительно иной раз бывало скучно. Но это бессмысленный спор. Тебе не кажется, что ты говоришь о каких-то пустяках?
– Дурацкая суета. Посмотри на дом. Разукрасили неизвестно зачем.
– Ничего не разукрасили. Все довольно скромно. Будет просто обед повкуснее, чем обычно, поставят побольше красивых цветов, ну, и придут друзья пожелать тебе счастья в такой знаменательный день. Вот и все.
– Для меня это не знаменательный день.
Айрис волновалась, предстояло сделать еще множество дел, и она начала терять терпение.
– Стив, тебе жарко, ты устал и нервничаешь. Пойди наверх, прими душ и успокойся. Или лучше пойди сначала на улицу, поиграй с Джимми и Филиппом. Это поможет тебе избавиться от ненужных мыслей. Потом примешь душ.
– Ты не слушала, что я говорил. Ты не обратила никакого внимания на мои слова. Я сказал, что никуда завтра не пойду. Ты что, не понимаешь?
– Стив, прекрати! Ты говоришь вздор.
– Во-первых, я не верю в Бога.
– Стив, сейчас не время для теологических дискуссий. – Теперь она рассердилась. – У тебя была тысяча возможностей поговорить со мной о Боге или о чем угодно. Но сегодня… это просто возмутительно.
– А по-моему, сегодня и надо об этом поговорить.
Он встал, прошелся по комнате, задержался у стеклянной двери и посмотрел на акацию, которая все еще роняла на траву желтые лепестки, затем повернулся к роялю и пробежал пальцами по клавишам, издавшим неприятный пронзительный звук. Потом снова посмотрел на мать.
– Как может интеллигентный человек верить во все это? «Господь любит людей». – В его по-мальчишески высоком голосе звучала насмешка. – Оглянись вокруг! Где же она, Божья любовь? Мне кажется, что после массового уничтожения людей нацистами, после того, что случилось с семьей отца… ты думаешь, он верит? Нет, только он не хочет, чтобы его дети знали об этом. Заветы Моисеевы, закон, предписывающий на все времена, что хорошо, а что плохо… почему я должен принимать его? Что хорошо для меня, может быть плохо для моего соседа. Ты хочешь, чтобы я верил в сказки в век науки, когда в недалеком будущем человек полетит на Марс.
Сын стоял перед ней, засунув руки в карманы. Его страх прошел, и он был полон решимости. На красивом, с правильными чертами лице застыло сердитое выражение. Сейчас, подумала Айрис, Он выглядит старым. Старым и встревоженным. Как справиться с этим неожиданным бессмысленным бунтом? Что, если он и в самом деле откажется идти завтра утром в синагогу? О Господи, реакция рабби, всей общины, телефонные звонки, сплетни в клубе и супермаркете; его репутация будет разрушена. Не говоря уже – она бросила быстрый испуганный взгляд на дверь, за которой сейчас, должно быть, раскладывали на столах карточки с именами гостей – обо всех приглашенных, друзьях из Чикаго и Бостона и… О Господи!
Сглотнув, Айрис постаралась говорить спокойно и очень-очень рассудительно:
– Что до науки, Стив, то тебе это, может, и неизвестно, но Эйзенштейн сказал, что чем больше он узнает о вселенной, тем больше его восхищает общий грандиозный замысел ее устройства. Он не был религиозным человеком в том смысле, что не ходил в церковь, но он верил, что мировой порядок контролирует высшая сила, которую многие называют божественным провидением. И он бы не счел бар-мицву дурацкой затеей, чем-то несовместимым с уважением к научным знаниям. Нет, ничего подобного. – И она закончила почти умоляюще: – Послушай меня. Он бы сказал тебе: иди и исполни свой долг.
– А ты была с ним знакома? – спросил Стив, поднимая брови. – Поэтому и знаешь, что бы он сказал?
Боже, дай мне терпение, подумала она. Мне нельзя сорваться. Единственный способ одержать верх в этом споре – не дать выход своему гневу.
– Мне известно, – осторожно начала Айрис, – что в определенных аспектах пути развития общественного сознания вызывали у него глубочайшее сожаление. Он считал, что старые, исповедуемые религией ценности – о, я не имею в виду религиозный фанатизм, я говорю о моральных устоях, об уважении к другим людям, о долге, о десяти заповедях – этичны, нравственны. Общественная мораль была чище благодаря этим ценностям. Ты многим обещал, Стив, что завтра в десять утра придешь в синагогу, и будет очень, очень плохо, если ты нарушишь это обещание.
– Это что за дискуссия? – Тео, вошедший в комнату, стоял, переводя взгляд с одного на другую. – О чем вы спорите? Я еще в холле услышал ваши голоса.
– Мы не спорим, просто обсуждаем, – начала Айрис и замолчала. Пожалуйста, пусть этот день не будет испорчен, взмолилась она про себя, заломив руки. Потом, осознав, что этот жест выглядит театральным, беспомощно положила их на колени. Беспомощные руки. Чувство полной беспомощности внезапно овладело ею.
– Стив сказал, – тихо проговорила она, – что не хочет идти в синагогу завтра.
– Что? О чем ты говоришь, черт возьми?
– Он говорит, – продолжала Айрис, – он спрашивает, что же это за Бог такой, который допустил массовое уничтожение людей. Может, ты поговоришь с ним, Тео? – Голос ее прервался.
– И ты решил задать этот вопрос сейчас, накануне бар-мицвы? – обратился тот к сыну. – Ты мог бы задать его на религиозных занятиях, которые посещал несколько лет. Уверен, вы неоднократно обсуждали нечто подобное.
– Я сказала ему, – вставила Айрис, – что на этот вопрос, возможно, вообще нет ответа.
– Вот именно, – сказал Тео, – так же как на вопрос, сколько ангелов могут уместиться на конце иглы. Послушай, Стив, мы поговорим об этом в другой раз, сейчас же речь идет о том, что тебе предстоит выполнить самую важную в твоей жизни обязанность.
– Я смотрю на это иначе, – пробормотал Стив.
– Возможно, но тем не менее ты должен ее выполнить, мой мальчик.
– Все вокруг говорят такие хорошие правильные слова, – продолжал Стив, игнорируя замечание Тео. – Но разве кто-нибудь сделал что-то конкретное, попытался как-то улучшить существующий порядок? Вспомни о трущобах, о войнах, о неграх в южных штатах, о наших солдатах во Вьетнаме. Нужно навести в мире порядок, покончить с несправедливостью – вот это и будет настоящая религия.
– Я предлагаю, чтобы для начала ты навел порядок в своей комнате. А то она похожа на свинарник.
– И это все, что тебя волнует? Не мои раздумья, не мое самоуважение, а грязные носки, валяющиеся на полу в моей комнате?
– Возможно, самоуважение подразумевает и то, что человек не должен жить как свинья.
Мужчина и мальчик сердито уставились друг на друга. Айрис опять заломила руки, потом разняла их. Какая расхожая фраза – заломить руки. А ведь так оно и есть, подумала она, в отчаянии человек именно это и делает. Она мягко проговорила:
– Прекратите, вы, оба. И весь мир, и одна комната не имеют сейчас значения.
– Согласен, – ответил Тео. – Стив, тебе надо присутствовать на службе сегодня в половине восьмого и завтра утром. После этого ты вернешься домой, и ты будешь улыбаться, будешь любезен с гостями, как и подобает культурному человеку. Я не хочу больше слышать об этом.
– Посмотрите! Мы напекли, наверное, целую тонну шоколадного печенья с лимоном. – Передняя дверь открылась, и Лаура, которой было поручено заниматься печеньем, вошла, гордо неся в высоко поднятых руках большое блюдо. – Посмотрите!
За ней в дверях появились оживленные лица Джозефа и Анны, и секундой позже Анна поставила на стол свое блюдо.
– Ты плачешь, Айрис? В чем дело? Ответил Тео:
– У нас возникла проблема. Я сам только что узнал. Наш сын решил не ходить завтра на церемонию бар-мицвы.
Джозеф остолбенел.
– Что? Он заболел?
Мальчик, окруженный взрослыми, стал, казалось, меньше, и его хрупкость, так не сочетавшаяся с выражением лица взрослого человека, выражением, в котором под видимостью вызова Айрис разглядела смятение, наполнила ее печальными предчувствиями, заставив позабыть весь гнев. Может, ее отец сумеет переубедить его, ведь дедушка и бабушка не каждый день занимаются его воспитанием. Эти мысли пронеслись в считанные доли секунды.
– Скажи, – переспросил Джозеф, положив руку на лоб Стива, – ты заболел? Нет, температуры у тебя нет. Да ты просто боишься, вот в чем дело. Нервы сдали. Давай выйдем на свежий воздух, сядем под деревом и поговорим. Тебе сразу станет лучше.
И, взяв Стива за руку, он хотел было пойти к двери. Но Стив выдернул руку.
– Сейчас мне не станет лучше. Лучше мне станет завтра, когда я не пойду в синагогу на церемонию, в которую не верю.
– Ты не веришь, – как эхо повторил Джозеф, который сам с величайшим трудом перешел от ортодоксального иудаизма к реформаторскому. И вот его внук заявляет ему, что он «не верит».
В комнате повисло молчание. Все чего-то ждали. Дедушка тоже, казалось, вдруг стал меньше, словно усох. Он осмотрел мальчика сверху вниз, от красивой головы до болтающихся шнурков на кроссовках, затем снова поднял глаза к его лицу.
– Тогда скажи мне, – медленно проговорил он, – когда ты пришел к этому великолепному выводу и почему тянул до последней минуты, а не сказал об этом раньше? Тебе захотелось нас помучить?
– Я давно думал об этом. Просто сегодня, когда я возвращался из школы, меня вдруг осенило; я понял, что не смогу через это пройти, вот и все.
Джозеф кивнул и потянулся за стулом.
– Может, ты скажешь мне, какая именно мысль тебя «осенила».
– Я же уже сказал. Я не верю. Ни во что. Потому что Бога нет.
– Понимаю. Бога нет. И ты, Стив Штерн, можешь это доказать.
– А ты не можешь доказать, что он есть. Тебе хочется верить, что он есть, потому что ты старый и боишься смерти.
Подобное замечание в адрес отца привело Айрис в ярость, и вся ее жалость к Стиву мгновенно испарилась.
– Как ты смеешь так разговаривать с дедушкой! – крикнула она.
– Оставь его, Айрис, – сказал Джозеф. – Но Лауре лучше этого не слышать. Лаура, милочка, отнеси печенье на кухню.
Ну конечно, папа боится, что все это окажет на Лауру дурное влияние.
Вмешался Тео, решивший попробовать иной подход.
– Ты грамотный человек, развит не по годам. Я всегда ценил это в тебе, всегда ставил это тебе в заслугу, так? Так вот, ты наверняка слышал о Ницше…
– Да, это он сказал, что Бог умер.
– Верно. Но он имел в виду, что в мире образовалась пустота, вакуум как раз потому, что люди утратили веру во что бы то ни было. И он предсказал, что этот вакуум заполнит зло, к власти придут те, кто не верит ни во что, кроме силы. Фашисты. Он имел в виду, что Бог необходим.
Тео встал на защиту покоя и порядка, на защиту своей семьи и Джозефа тоже. Понимая это, Айрис испытывала чувство благодарности к мужу.
Стив сорвал листок с цветка, стоявшего на рояле, и теперь мял его в руках. Он не нашел, что возразить отцу, и смог лишь повторить то, что уже говорил.
– Но вся эта роскошь не имеет с верой ничего общего. – Он махнул рукой в сторону столовой. – Это же просто светский прием и ничего больше.
– Никакая это не роскошь, – возразила Анна. – Твоя мать – скромная женщина.
– Она и в самом деле такая, – заверил его Тео. – Я бы пригласил оркестр. Твоя мать согласилась только на струнный квартет.
С минуту казалось, что обстановка разрядилась и Стив сдастся. В комнате опять повисло выжидательное молчание.
– Я не могу этого сделать, – сказал наконец Стив.
Айрис пришла в отчаяние. Было почти шесть часов. Она прибегла к уговорам.
– Стив, пожалуйста, мы любим тебя. Ради меня, ради всех нас сделай то, что нужно, не важно, что ты об этом думаешь.
Тео положил ладонь ей на руку. Она почувствовала, что его рука дрожит.
– Не надо, Айрис. Мать не должна упрашивать своего тринадцатилетнего сына.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55