Мы же потеряем сознание…
Брысь подумал и согласился:
– Ты прав. Что предлагаешь?
– Надо сделать наколки на руках. Вот у тебя же есть.
Брысь поглядел на свою голую руку, где была выколота черепаха.
– Можно. Только учтите, это больно. Эсбэ презрительно фыркнул.
– Кто едет в Испанию, тот не боится никакой боли.
– Достаньте черной туши, пузырек, – сказал Брысь. – И четыре иголки.
– Какие иголки? – спросил Эсбэ. Мы не знали, как это делается.
– Обыкновенные, какими нянька шьет. И еще нужно немного ниток.
На следующее утро мы собрались в сарае у Эсбэ. Все было принесено: пузырек туши, четыре иглы и нитки. Эсбэ захватил бинт. Показав на бинт, Брысь удивился:
– А это еще зачем?
– После завяжем, а то дома увидят – попадет.
Приступили к делу.
Когда все было закончено, руки у нас вздулись, будто под кожу и правда настоящая черепашка забралась. И горело, саднило так, что хотелось в голос выть. Но нельзя.
Мы с Эсбэ покурили, и он завязал бинтом руку мне, а я ему.
Отцу с матерью я сказал, когда спросили, что, мол, ободрался о гвоздь, который торчал из забора. Но дня через три у меня ночью повязка съехала, мать утром увидела руку, сказала отцу. Он тогда в первый раз кричал на меня. А мать плакала и неделю со мной не разговаривала. Но они понимали, что ничего назад не повернешь, и в конце концов смирились.
Через месяц опухоль постепенно сошла, и наколка приобрела почти такой вид, как у Брыся, чего мы с нетерпением ждали. Только все еще чуть краснели некоторые точечки от игл.
Нам с Эсбэ предстояло сделать три клюшки, а три уже были готовы. Мы освободили для этого целый день и принялись за работу. По плану до отъезда оставалась неделя.
Эсбэ распиливал половинку дуги вдоль на три части ножовкой, а я точил ножи о брусок. Вдруг он как заорет.
– Ты чего? – говорю.
Он левой рукой машет, из указательного пальца кровь прямо ручьем.
– Кажется, палец отпилил.
Оказывается, половинка дуги из упора выскользнула, а он ее левой рукой поддерживал, ну и чиркнул пилой по пальцу до кости.
Мы побежали в городскую поликлинику, до нее метров двести. Бежим, а Эсбэ говорит:
– Вот не хватало перед самой дорогой.
От боли он не так страдал – обидно было по-дурацки получить рану за неделю до отправки в Испанию.
Ну сделали Эсбэ в поликлинике все, что надо, но клюшки пришлось доделывать мне, и получились они, понятно, не такие классные, как у Эсбэ. С одной рукой он мог только руководить мной, а сам смотрел и злился, что у меня все идет сикось-накось. Но, худо-бедно, три клюшки я смастерил. Правда, за них дали на десятку меньше, чем за клюшки марки Эсбэ.
Приближался наш отъезд. Накануне Брысь отправился в Москву и на Курском вокзале узнал расписание дальних поездов и с каких платформ они отправляются. Он привез вагонный ключ – добыл в Москве, а как, не сказал. Это была для нас необходимейшая вещь…
4 июля 1937 года мы покинули Электроград, выехав на пригородном поезде. Билеты до Москвы купили, что-бы не нарваться на контролера и не испортить весь план в самом начале из-за пустяков.
Никакого багажа у нас не было, только три сумки для противогазов. Они висели у нас через плечо, в них были все припасы. Эсбэ положил в сумку маленький мешочек с горстью родной земли. Он сказал: мы будем целовать ее в минуту тяжких испытаний и смертельной опасности, и это поднимет наш дух. Брысь хохотал до икоты, потом сказал: придется землю целовать в натуре, а не через материю, потому что мешочек краденый – Эсбэ стащил его у няни Матрены, она хранила в нем принадлежности для штопки чулок и носков.
Поджиги и ножи лежали на дне сумок. Все наши деньги – около трехсот рублей – были у Брыся, как у командира и старшего, а у нас с Эсбэ на всякий пожарный случай имелось по десятке.
Эсбэ очень хотел взять почтового голубя для пересылки боевых сообщений на Родину. И наш атаман Богдан обязательно дал бы ему своего любимого почтаря он один у него такой был, белый как снег. Но для этого надо было сообщить Богдану, куда мы едем, иначе бы он не дал. Эсбэ подумал и отказался, хотя и эта идея была первый класс.
Палец у Эсбэ вроде бы зажил. Мы до этого бинт перебинтовывали каждый день – переворачивали той стороной, что почище, но бинт был все время один.
Через два часа мы приехали в Москву. Наш поезд, скорый до Тбилиси, отправлялся в десять вечера. Времени оставалось еще много, болтаться на вокзале на виду у милиционеров было ни к чему, и я предложил поехать в парк имени Горького. Там мы весело провели целых полдня, попробовали все аттракционы, ели мороженое и пили ситро. Правда, за все это пришлось платить, но мы не жалели, потому что хоть один раз в жизни человек должен как следует разгуляться, тем более нас ждали суровые испытания, и еще неизвестно, вернемся ли мы живыми…
В половине девятого приехали на Курский вокзал. Брысь повел нас через какие-то склады и вывел на железнодорожные пути по другую сторону вокзала. На путях стояли два состава, но оба скоро ушли. Мы присели за сложенные штабелем рельсы, и Брысь объяснил, что наш поезд должен отправляться с первого пути, самого ближнего к вокзалу. Наметили план действий и стали ждать.
Скоро на первый путь медленно втянулся длинный состав с большим паровозом. Уже смерклось, потому что небо было в тучах, и в этом нам повезло. Быстро перебежали через рельсы, Брысь вспрыгнул на подножку вагона в середине состава, поглядел в тамбур, спокойно открыл ключом дверь и махнул нам рукой. Это был тамбур, где находилась печь. Брысь отпер штопором перочинного ножа висячий замок на двери отопительного отсека, и мы с Эсбэ сели на корточки по бокам от печи, а он нас запер и исчез. По плану Брысь должен нас навещать, а часто или редко – это смотря по обстановке.
Сердчишко у меня билось, как овечий хвост, и у Эсбэ, наверно, тоже. Но мы успокоились, как только поезд тронулся. Летом печку топить не будут, так что потревожить никто не должен. А если и застукают, Брысь сумеет или выручить нас, или вместе с нами отдаться во власть кондукторов, а от них убежать плевое дело…
Стучали колеса, скрипела холодная печка, звякала в ведре лопата, а паровоз иногда гудел то сердито, то радостно. Мы ехали в Испанию.
Шептаться – ничего не услышишь, говорить громко нельзя. Не помню, долго ли смотрели мы на пролетавшие за темным окном красные искры, но проснулся я, когда окно уже было светлым. Эсбэ, как и я, лежал на оцинкованном грязном полу тесного закутка, свернувшись калачиком, и щека у него была то ли в саже, то ли в угольной пыли. Хотелось пить, но воды мы не взяли, и я снова уснул. Растолкал меня Эсбэ. Поезд стоял на какой-то большой станции.
– Серьга, Серьга! – шептал Эсбэ, и глаза у него были больше медного пятака.
– Я уже не сплю, – откликаюсь. – Что случилось?
– Весь народ из поезда вышел. Мы уже давно стоим.
– Сколько?
– Может, полчаса. А Брысь не идет.
За стенами вагона слышались громкий говор, смех, крики носильщиков. И светло было, как в солнечный день.
Мы не знали, что предпринять, но тут заскрежетал замок на двери, дверь раскрылась на две половинки, и мы увидели Брыся.
– Живо за мной! – скомандовал он. Через минуту мы курили за пакгаузом на солнышке и обсуждали положение. Было девять утра.
– Почему сошли? – спросил Эсбэ недовольно. – Нам ехать еще трое суток.
– По кочану! – мрачно сказал Брысь, но злился он не на нас, а, похоже, на себя. – Или расписание изменили, или путь. Не в тот поезд мы сели, чижики. Это город Горький.
Эсбэ сразу стал спокойный и деловой. Спрашивает у Брыся:
– Что будем делать, командир?
– Надо подумать, штурман.
Забыл сказать, Эсбэ в нашей боевой группе значился штурманом, а я вторым пилотом – вроде как в экипаже самолета АНТ-25, на котором летали Чкалов, Байдуков и Беляков. Это придумал Эсбэ. Он говорил: так будет удобно для конспирации, когда начнем действовать в Испании, это собьет с толку кровожадных ищеек генерала Франко. Ищейками назывались, конечно, не собаки, а люди – приспешники каудильо, они же клевреты.
Эсбэ озабоченно нахмурил брови и начал излагать:
– Мы приехали на Волгу… Волга впадает в Каспийское море… В Москву возвращаться нельзя, нас ищут… На Каспийском море стоит город Баку… От Баку до Батума не так далеко…
– Во дает! Без всякой карты! – Брысь понарошку дал Эсбэ шалабан. – Ты, наверно, по географии отличник?
Но за географию Эсбэ не обиделся, да и момент не тот, чтобы обижаться. Он выдвинул предложение:
– Надо пробраться к Волге, реквизировать лодку и плыть в Баку.
Мы смело приняли новый план Эсбэ.
– Но сначала надо пожевать и водички попить, – сказал Брысь, и мы с этим охотно согласились:
Вышли, минуя вокзал, на какую-то улицу, Брысь разузнал у прохожего, как добраться до берега реки, и по дороге мы купили хлеба и воблы и напились воды из колонки.
Шли мы пешком, и путь был долгий. А когда увидели с высокого берега реку, оказалось, что это не Волга, а Ока, так объяснил сидевший на откосе старик.
Эсбэ достал из сумки свои карты и компас, что-то высчитал и успокоил нас с Брысем – мол, тут все равно, что Ока что Волга. Мы находимся при впадении одной реки в другую.
Принялись за воблу. Она была замечательная, я такой никогда не пробовал. Постучишь о каблук, погнешь ее туда-сюда, шкуру сдерешь, против солнышка на нее посмотришь – насквозь светится, как янтарный камень.
Свои запасы не трогали – они еще пригодятся в черный день. Наелись и так.
Потом закурили, и Эсбэ вдруг говорит:
– Что-то палец ноет.
– А ну разверни, – приказал Брысь.
Размотал Эсбэ грязный бинт, видим – ранка вся почти затянулась, но у ногтя маленькая трещинка и как будто нарывает. И весь палец черный.
– Дело швах, – сказал Брысь.
Но Эсбэ лизнул палец, и кончик языка стал у него черный, а палец побелел.
– Это уголь, – объяснил Эсбэ. – Из поезда.
– Сильно болит? – спросил я.
– Ноет, – сказал Эсбэ. – Придется отрубить.
– Ты что, больной? – Брысь даже плюнул.
– Чтобы не было гангрены, – спокойно растолковал Эсбэ. – Так всегда делают, если нет другого выхода.
– Знаешь что, чижик, не лепи чего не надо, – разозлился Брысь. – Схожу в город, принесу бинт и йоду. Ждите меня здесь.
– Тогда принеси и воды, – сказал Эсбэ. – Надо купить какой-нибудь жбан, мы должны иметь в лодке пресную воду.
– А в реке соленая, что ли? – усмехнулся Брысь. – Ладно, сделаем.
Он ушел. И больше мы его не видели.
Что Брысь не придет, стало понятно утром. А всю ночь мы ждали его, засыпая на час и просыпаясь. На рассвете мы проснулись от холода. Река курилась под взошедшим солнцем. Наши рубахи и штаны сверкали алмазами – нас, как траву вокруг, покрыла роса. Я стучал зубами и глядел на Эсбэ, а он на меня.
Мы не могли поверить, что Брысь нарочно покинул нас, бросил, как котят, в чужом городе. Это на него непохоже.
– Может, ногу сломал, – сказал Эсбэ.
– А может, подрался с кем…
Эсбэ дрогнул лишь на минутку и тут же овладел собой.
– Ты готов продолжать путь? – сурово спросил он.
– Готов.
– Тогда подкрепимся – и вперед. После воблы мучила жажда, а есть не хотелось. Но тут нам крупно повезло.
Мы увидели пацана, примерно нам ровесника, в черных коротких штанах и в серой заплатанной рубахе. В одной руке он нес бамбуковую удочку, в другой узелок и консервную банку на веревочной дужке, как ведерко.
Подойдя ближе, он остановился и оглядел нас хитроватыми глазами.
– Привет, – сказал Эсбэ.
– Здорово, – ответил пацан, и такие у него были круглые «о», что я вспомнил, как Брысь пускает изо рта, когда курит, три кольца, одно за другим.
– Ты здешний?
– А ты?
– Мы плывем в Казань, – соврал Эсбэ, но это оказалось потом чистой правдой. – У тебя лодка есть?
– Ну, есть.
Короче говоря, мы столковались с этим бывалым рыбачком, что он на своей лодке доставит нас до первого удобного места на берегу Волги, откуда мы и двинем на низ, в Казань. За это мы отдали ему поджигу Брыся – его сумка осталась у нас. Брысь ушел в город без нее. Эсбэ показал, как надо стрелять и заряжать, а рыбачок в благодарность дал нам два крючка, свинцовое грузило и отмотал с удилища метра три лески. И на том мы с ним расстались.
До Волги мы видели лишь Москву-реку и Клязьму. Можно понять, как мы были ошарашены. Белые пароходы, баржи на поводу у буксиров, плоты с домами, печами и даже гусями плыли по реке, и она казалась самодвижущейся дорогой.
Мы сняли ботинки, привязали шнурками к сумкам и зашлепали по песочку, на который набегала шептавшая волна. Берег был высокий и отвесный.
Не знаю, сколько отошли от Горького, но едва ли не к полудню увидели мы первое подходящее для привала место. Тут в Волгу впадал ручей, и в его устье образовалась ровная площадка. Пожалуй, это даже была маленькая речка, а ручьем она выглядела по сравнению с Волгой. Вода в ней оказалась чистая, прозрачная, холодная. Мы с Эсбэ лежа пили ее, пока живот не стал как барабан. Потом поели вчерашней воблы и сала из запасов и решили обследовать ручей. И правильно сделали.
Метрах в пятидесяти он делал поворот вправо, скрываясь за выступом высокого белого откоса. За поворотом мы увидели лежавшую на берегу ручья черную лодку. Она оказалась очень тяжелой, но мы, попотев, все же столкнули ее в ручей. На дне ее лежали весла с узкими лопастями, тоже нелегкие. Уключины два деревянных колышка с петлями из смоленого каната. На носу железная цепь, продетая в кольцо.
На цепи мы подвели лодку к стоянке, погрузили свое добро, вывели ее в Волгу, уселись и… Хотел сказать – поплыли, но это было бы сильным преувеличением.
Во-первых, ни я, ни Эсбэ грести не умели, да к тому же палец у Эсбэ нарывал, правда, с утра стало немного лучше. Во-вторых, с такой верткой лодкой управляться такими пудовыми веслами даже опытный подмосковный гребец научился бы не скоро. В-третьих, мы с Эсбэ открывали свою первую навигацию не где-нибудь, а на Волге. Не шутка…
Мы трезво оценили свои возможности, и Эсбэ сказал:
– Надо бы потренироваться, но здесь нельзя, мы должны уплыть подальше. Давай пихаться.
У самого берега течения не было заметно – почти как на пруду. Опыт плавания на маленьких плотах по весенним прудам с помощью шеста у нас имелся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25