Изменилось только то, что было лицом Шальнева. Теперь оно походило на кору сосны с выступившими на поверхности смоляными каплями.
Сестра оставила Баскова и Балакина, одетых в белые халаты и белые же полотняные бахилы поверх ботинок, и Басков сказал, показав на левую руку Шальнева, лежавшую вдоль тела на кромке гамака:
– У него нет паспорта, но там есть татуировка… Посмотрите.
Балакин приблизился, склонился над рукой, по которой от запястья к локтю ползла синяя черепаха. Потом, пятясь, вернулся на середину комнаты и спросил шепотом:
– Кто его?
– Я думаю, что не вы. Но и без вас здесь не обошлось. Или как?
– Эх, гражданин начальник, – только и сказал Балакин.
– Ладно, пошли.
… Басков надеялся, что после столь убедительного ответа на вопрос Балакина о Шальневе, да если учесть слово, данное вором, допрос пойдет без помех, но он просчитался.
Уже в машине с Балакиным что-то случилось, он даже отказался от предложенной сигареты. А когда Басков, продолжая прерванный допрос, снова спросил, что должен был сделать Шальнев и каких вестей ждал от него Балакин, он услышал в ответ:
– Ничего я вам не скажу, гражданин майор. Дайте подумать.
За то, что свозил Балакина к Шальневу, Басков себя не ругал. Неприятно было одно – что поддался минутной слабости и поверил, будто в душе Балакина может произойти какой-то перелом.
– Подумайте, Балакин, подумайте, – сказал Басков. – Но учтите: мне долго ждать времени нет.
Басков не хотел открывать всех своих карт и не стал говорить на первом допросе ни о городе П., ни о Ленинграде, ни о паспорте Балакина, обнаруженном в кармане у Шальнева, – вообще ни о чем из того, что ему было известно: он хотел дать Балакину возможность самому, без постороннего нажима, признаться во всем. Жаль, что не получилось с первого захода.
Басков много бы дал, чтобы узнать, о чем будет думать у себя в камере Балакин. Можно догадываться, что он должен определить линию своего поведения на допросах и решить, в чем признаваться, а что отрицать. Можно также предположить, что он при этом будет учитывать важное обстоятельство: его показания и признания затронут третьих лиц.
Предугадать, как поведет себя Балакин дальше, было трудно, а время терять действительно не следовало. И Басков подумал об Анатолии Ивановиче Серегине.
Нет, он был далек от всякой сентиментальности, но свято верил в неисчезающую силу детских впечатлений. Он по себе знает, что ломоть черного хлеба, политый подсолнечным маслом и присыпанный солью, который был съеден пополам с приятелем по пути из дома в школу, – это такая прочная скрепка, что ее не разорвет никакое время.
И так же свято верил Басков в то, что самый закоренелый преступник, если только он не врожденный дебил, носит в себе тайную тоску по тем светлым дням, когда сердце его еще не заскорузло. Положи горячую ладонь на замерзшее стекло окна – увидишь через прогалину ясное небо…
Если Балакин и захочет раскрыться перед кем-нибудь, то гораздо скорее сделает это перед другом детства, чем перед обычным работником угрозыска, которых на своем веку он повидал наверняка больше, чем обыкновенный честный человек – зубных врачей…
Испросив разрешения начальства, Басков отправился в телеграфный зал дежурной части, и там девушки тотчас связали его по телетайпу с областным управлением внутренних дел, которое возглавлял полковник Серегин.
Анатолий Иванович, когда узнал, в чем дело, охотно согласился прилететь в Москву, но сказал, что задержится на два дня. Это Баскова устраивало.
Никаких театральных эффектов они не приготовили. Басков сидел за своим столом, а Серегин в кресле, спиной к окну.
Войдя в раскрытую конвойным дверь, Балакин склонил голову в коротком поклоне и сказал:
– Здравия желаю, граждане начальники.
– Попроще, Балакин, – сказал Басков. – Вот стул, садитесь. Курить хотите?
– Бросил, гражданин майор. Спасибо.
На Серегина, как прежде на Марата, Балакин не обращал внимания и повернулся к нему, только когда услышал:
– Ну, здравствуй, Брысь. Балакин не удивился.
– Я уже здоровался. А зовут меня так, между прочим, только хорошие знакомые.
– Мы знакомы давно.
– Что-то не припоминаю.
Серегин расстегнул запонку на левой руке, поддернул рукав, обнажив ползущую от запястья к локтю бледно-голубую черепаху.
– Может, вспомнишь? Твоя работа.
Балакин перевел взгляд с черепахи на лицо Серегина, помолчал, и некое подобие улыбки скользнуло по его губам.
– Испания… Как же, не забыл, наколочка моя… А звать тебя?
– Серьга.
– Вы с Эсбэ дружками были… Клюшками промышляли.
– И свечками.
Балакин покосился на Серегина.
– Не забыл, значит, свечечки?.. А ты кто ж будешь?
– В милиции служу.
– Угу, понятно.
Балакин ерничал, а это на него совсем не было похоже. Так делают, когда хотят скрыть свое подлинное состояние.
– А что вам понятно? – спросил Басков.
– Психологию разводите. Слезу из меня давите. Так ведь я, гражданин майор, последний раз плакал, когда, извините, от материнской титьки отрывали.
Басков уже видел, что не такой уж он железный, каким хочет казаться, но играть дальше в кошки-мышки не имело смысла.
– Вы угадали, – сказал он. – Хотите, мы тоже погадаем?
Балакин с преувеличенной готовностью подался к нему, изображая наивный интерес, который вовсе не был наивным.
– Ну-ка, ну-ка.
– Будем исходить из того, что не вы напали на Шальнева. Это похоже на правду, верно?
– Похоже, – серьезно согласился Балакин.
– Тогда попробуем угадать, что вас беспокоит. – Басков закурил сигарету, вынул из стола паспорт, положил его под ладонь. – Начнем по порядку… Когда я показал вам ваше письмо, вы подумали, что вас выдал Шальнев. Так?
– Я вам это говорил.
– Потом вы увидели Шальнева в больнице, и подозрение отпало. Так?
– Верно.
– Тогда вы спросили себя: как мы на вас вышли? Ну, тут ясно: нашли полумертвого Шальнева, установили наблюдение за квартирой, перехватили письмо, а дальше все проще пареной репы. Так?
– Ну так.
– Теперь один вопрос, Балакин: вы бы по лицу узнали Шальнева?
– Какое же там лицо.
– Вот именно. – Басков сделал паузу и продолжал: – Значит, установить, что это Шальнев, можно было лишь по паспорту. Согласны?
– И по другим бумагам тоже, – уже деловито поправил Балакин.
– Никаких бумаг при Шальневе не оказалось. В кармане у него нашли только это.
Басков подал Балакину паспорт и мельком взглянул на Серегина, молча следившего за развитием этого разговора, который можно было считать допросом лишь весьма условно. Серегин знал обо всем, что удалось добыть Баскову по делу, в мельчайших подробностях, и он понимал, что сейчас наступил важный момент.
Балакин держал в руках свой собственный паспорт, глядел на собственный портрет и молчал. Желваки вздувались и опадали на его скулах.
– Ну что, Александр Иванович, – прервал молчание Басков, – ловил я вас, когда про Шальнева спрашивал?
– Это было у Эсбэ в кармане? – не отвечая на вопрос, спросил Балакин.
– А откуда же бы попал ко мне ваш паспорт? Или опять думаете, покупают вас? Балакин молчал.
– Кого покрываете, Александр Иванович, – со вздохом сказал Басков.
– Мне покрывать некого.
– Города, где после колонии жили, боитесь?
– Это вы на меня не навесите, – Балакин поднял голову. – Большое дело уехал, не рассчитавшись.
Басков поднялся, взял у него паспорт, спрятал в сейф.
– Вы уж и меня за долдона не держите, Александр Иванович. Тут ведь заколдованный круг. И сдается мне, одно имечко все развязать может.
Имя Чистого ни разу еще не всплывало, но наивно было бы полагать, будто Балакин не подозревает, что оно известно Баскову. Однако Басков не желал первым произносить это имя – опять-таки в надежде, что Балакин в конце концов использует оставляемый ему шанс добровольно помочь следствию и тем облегчить не только душу, но, может быть, и будущую свою участь. Если бы он мог признаться этому старому взломщику сейфов в своей симпатии к нему, вызванной еще рассказом Серегина… Да нет, это было бы уж слишком…
Басков, закрыв сейф, сказал Серегину:
– Мне на полчасика отлучиться надо, Анатолий Иванович. А вы тут посидите, потолкуйте. Наверное, есть что вспомнить.
– А вот Брысь скажет опять, что психологию разводим, – какой же разговор?
Балакин промолчал, и Басков у него за спиной, уже от двери, весело подмигнул Серегину.
– Я Марату скажу, пусть чайку принесет.
И он оставил Балакина и Серегина с глазу на глаз.
Глава 10. БРЫСЬ РАССКАЗЫВАЕТ
– Серьга, стал быть, – после долгого молчания сказал Балакин, не глядя на Серегина. – А вот как звать вас – хошь убей… Память отшибло.
– А ты меня и тогда не знал, как звать. Это мы с Эсбэ тебя знали.
Балакин посмотрел на него.
– На «ты» хочешь? Не брезгуешь?
– Не надо, Брысь. Старые мы уже.
– Я этому молодке говорил, – Балакин кивнул на дверь, – меня еще комары кусают, значит, нестарый. А вы кто же по чину будете, если не секрет?
– Полковник. – Серегин застегнул запонку на рукаве и пригладил волосы ладонью.
– Далеконько разбежались, – сказал Балакин.
Вид у него был очень усталый, и Серегин считал пошлым продолжать разговор в таком невразумительном духе. Не об этом он думал.
– Знаешь, Брысь, – сказал он, сердясь на себя, – я тебя не допрашиваю. Он тоже кивнул на дверь. – Этот молодка через меня Шальнева опознал, через твою черепашку… Тебе учесть это надо, а вешать на тебя лишнего никто не станет. Сам навешал… Тебе же край. Помоги – легче будет.
– Легче мне не будет, – с усмешкой сказал Балакин – А вас как все же величать прикажете?
– Еще раз прошу, Брысь, не будь клоуном. Зовут меня Анатолий Иванович.
Балакин упер локти в колени, обхватил голову.
– Записывать будешь?
– Я тебя не допрашиваю.
– Ну тогда с чего начнем?
– У тебя же все в одной завязке. Из клубка две нитки торчат. Хочешь – с Эсбэ, хочешь – с кассы. – Серегин помолчал и добавил совсем другим голосом, сам удивляясь своему волнению: – Ты ж смотри, как сошлось… Ты нам с Эсбэ татуировку делал, в Испанию бежали…
– Брось, Серьга. Черепашки – это для ваших… как их называют-то?.. Для романтиков. А я не про то… Серегин чувствовал, что невпопад говорит он с Брысем, и взволновался не к месту, но притворяться не мог. Он сказал:
– В общем, учти, я про тебя много знаю. Я, например, с Ольгой Шальневой говорил.
При этих словах Балакин словно окаменел. Серегин заметил лишь, как дернулись его пальцы, зарытые в густые еще, темные с проседью волосы. Потом он распрямился, пристально поглядел в глаза Серегину.
– Давно видел? – Голос у него стал совсем тихий. Серегин прикинул.
– Месяц назад.
– И Эсбэ видел? – Вопрос звучал нащупывающе, в нем крылся второй смысл – о времени и месте. Серегин уловил это и ответил так, чтобы стало ясно и невысказанное:
– Там же, где и ты. В больнице.
– Значит, не повидал он Ольгу?
Спросив так, Балакин шагнул сразу через много ступенек, и теперь обоим было понятно, что петлять и хитрить дальше ни к чему. Оставалось одно: вернуться назад и пройти по всей лесенке, не пропуская ни одной ступеньки.
– Не доехал, – сказал Серегин. Балакин зло прищурился.
– Чистый сработал… Слыхал про Чистого?
– Как же.
– Взяли его?
На этот вопрос по правилам отвечать бы не полагалось, но у них шло уже не по правилам.
– Пока не взяли, – сказал Серегин.
– Ну лады, Серьга, колюсь я. Ты прав, тут мне край.
Серегин промолчал. Что ему было говорить? Не спугнуть бы того, что зрело в Балакине.
– Так с чего начнем? – спросил Балакин.
– Давай с совхозной кассы.
– Это, Серьга, ближе к концу… Ты вот про Испанию помнишь, потому как черепашку на руке носишь. Полиняла черепашка, а у меня тут, – Балакин положил ладонь на сердце, – у меня вот тут одна метка сидит, не выцветает, не тушью сделано… Ты женатый?
– Дед уже.
– Вот видишь, а меня если какой молокосос старым хреном любя назовет – и тому рад…
– Ты ж не старый – сам говорил.
– Хорохоримся, Серьга. – И без всякого перехода Балакин спросил охрипшим вдруг голосом: – Тебе Ольга много рассказывала?
– Про тебя разговор был. Как чуть не поженились в пятьдесят седьмом.
– И про китобойную флотилию.
– Говорила.
– И про плен и про десять лет?
– Точно.
– Сам понимаешь, Серьга, то есть Анатолий Иваныч… Десятка была, а плена не было… Пудрил мозги девчонке… Эсбэ-то, может, догадывался, да и то вряд ли. Это уж после, когда меня его теща сдала, ему в милиции, может, глаза открыли, а может, и не открыли, а так он голубь. – Балакин помолчал, вспоминая. – Да-а… А насчет женитьбы – истинная правда… Ты представь, какой я был. Тридцать пять лет, из них пятнадцать по тюрьмам и колониям… Мне, кроме Матрены, ну няньки Олиной и Эсбэ, никто в жизни доброго слова не сказал… Вы с Эсбэ за мной бегали – так вы ж шкеты были… Ну, боялся меня кое-кто – это, знаешь, щекочет, да не греет… А тут залетел в чужое гнездо, посмотрел на Эсбэ, как он с молодой женой друг на друга не надышатся, завидки взяли… А про Олю что говорить? Насчет женитьбы я не врал. Сначала думал: зачем волку жилетка – он ее все равно об кусты порвет. А потом вижу, полюбил так – режь на части… У меня, понимаешь, это быстро решалось – между посадками времени-то не очень… А тут и копейка честная была – в очко пофартило…
– Это я тоже знаю, в электроградской милиции твое дело видел, – сказал Серегин.
– Мог бы и не видеть. Я тебе все без балды говорю. Не про то речь… Ты скажи, откуда такие берутся – теща эта проклятая? Ладно, я вор, меня по закону надо ловить и сажать. А она людям жизнь ломает – кто ее остановит? Я б ее тогда, если б вырвался… – Балакин остановил себя, передохнул и продолжал тише: – Что заложила – пустяк, это и по дурости бывает или по честности. Не в том дело… Я тогда завязать решил, крепко решил. Думал, вот оформлюсь во Владимире, куда-нибудь устроюсь, копейка на первое время есть. Олю перевезу, распишемся – и все путем… А эта подлая баба приходит – и кранты…
– Игорю она тоже устроила. Жену и сына отняла.
– Это я в Ленинграде от него слыхал, – мрачно сказал Балакин. – Из-за меня все и получилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25