– Знаете его?
– Кабы знал, был бы не тихий. Или неплательщик… А так я его фамилию первый раз вчера услышал. Тут они подошли к дому.
– Постановление на обыск есть, – сказал Басков Шустову. Он имел в виду обыск комнаты Шальнева.
Дом был пятиэтажный, старый, без лифта. На третий этаж поднимались по крутой лестнице с выбитыми, словно обтаявшими ступенями из светлого камня. На площадке второго этажа Иван Степаныч позвонил в обе квартиры – тут на каждом этаже их было по две. В одной не отозвались, а из другой женский голос спросил: «Кто?» Иван Степаныч назвал себя. Открыла высокая полная старуха. «Еще кто-нибудь есть дома?» Услышав, что есть еще ее старик, Иван Степаныч попросил подняться в номер 21.
В квартиру № 21 позвонил Басков. Открыли быстро – ждали. Басков увидел перед собой одинакового с ним роста плотного человека в синей нейлоновой рубахе и черных брюках. Густые черные волосы стрижены коротко. Лицо загорелое, но как-то по-деревенски, по-крестьянски: верхняя половина лба белая, как молоко, а все остальное – того медного, с нефтяным отливом в углублениях, цвета, какой бывает только у чеканных поделок массового производства, продающихся в сувенирных магазинах. Лицо это чеканилось без излишней проработки, стилизовано под примитив. Однако в глазах, смотревших вполприщура, переливались некие оттенки. Это Басков заметил и отметил.
– Здравствуйте. Вы Зыков? – сказал Басков.
– Константин Васильевич. Заходьте, – пригласил Зыков, отступая в прихожую. Его простуженный тенорок звучал не то чтобы льстиво, но выражая готовность слушать.
– Мы тут заодно с вашим начальником, – объяснил Басков, кивая на Ивана Степаныча: надо было как-то оправдать начальника ЖЭКа за его вынужденную ложь жильцу, хоть она и была во благо. – Я майор милиции Басков.
– Это мы понимаем. – Зыков согласно наклонил свое чеканное квадратное лицо, и Баскову показалось, что он понимает гораздо больше, чем заключалось в его, Бескова, словах.
Иван Степаныч, изображая ремонтную озабоченность, заглянул в ванную, но забыл при этом включить свет.
– Ладно, ближе к делу. – Басков поглядел на слесаря и подошел к двери комнаты Шальнева. Что это именно его комната, было очевидно, ибо дверь другой комнаты, принадлежавшей Зыкову, стояла настежь.
Слесарь осмотрел замок – не английский и не французский, а самый обыкновенный, которые открываются большим ключом через большую скважину, именно такую, в какие на рисунках художников-сатириков вот уже лет сто подглядывают и подслушивают отрицательные персонажи.
– Тут спичкой можно, – проворчал слесарь презрительно.
Он сунул какую-то загогулину в скважину, потом нажал – замок тихо хрюкнул, и дверь раскрылась.
Все, кто стоял за спиной у Баскова, вытянули шеи – с тем врожденным людским любопытством, которое так неудержимо тянет даже самого безразличного человека заглянуть в чужое жилье.
В большой квадратной комнате с двумя узкими окнами стояли платяной шкаф, диван-кровать, письменный стол и четыре стула. И все это старое, того сорта, что потрескивает по ночам. На одной стене, справа, – полки с книгами. В левом углу на табуретке телевизор марки «Рекорд», облупленный, с маленьким экраном.
Прибрано, пыли не успело еще накопиться.
Басков обернулся к старухе со второго этажа:
– Вас как зовут?
– Мария Антоновна.
– Войдите, пожалуйста, в комнату, Мария Антоновна… Вместе с мужем. Мы тут кое-что посмотрим… Это на пять минут…
Иван Степанович тронул Баскова за рукав.
– Я вам нужен? А то, понимаешь, дела…
– Надо будет после комнату запереть. Мы ее опечатаем.
Иван Степанович посмотрел на слесаря:
– Сделаешь. – И ушел.
– Вы, Константин Васильевич, подождите у себя – разговор будет, – сказал Басков Зыкову и, войдя в комнату Шальнева, закрыл дверь.
Мария Антоновна с мужем стояли в сторонке.
Басков открыл ящики письменного стола и начал перебирать бумаги. Шустов занялся книжными полками.
Собственно, это был не обыск, а осмотр вещей с целью составления их описи. Но Басков все же питал смутную надежду найти здесь хоть какую-нибудь зацепку, которая намекнула бы на причинную связь того, чем жил Шальнев до отъезда в Москву, с тем, что произошло на бульваре Карбышева. В существовании такой связи он не сомневался.
Покончив с письменным столом, Басков открыл платяной шкаф. Там на плечиках висели довольно потертое драповое пальто, старый, уже не пахнувший овчиной полушубок и три костюма – один поношенный, два почти новые.
Басков разложил костюмы рядышком на кровати, посмотрел на них, отступив, и позвал Шустова.
– Гляди. Ничего странного не находишь? Шустов раздумывал недолго.
– Вот это, по-моему, пятидесятый размер, третий рост, нашего производства. – Он показал на черный костюм. – Этот побольше. Пятьдесят четыре, рост два. Это относилось к темно-синему. – А серенький – пятьдесят два, четвертый. Оба финские.
Шустов прекрасно мог бы работать продавцом в отделе готового платья. Басков так и сказал ему и пошел за соседом. Тот ступил в комнату как-то странно, словно здесь была полная непроглядная темнота и он боялся наткнуться на что-нибудь.
Басков показал ему на костюмы и спросил:
– Это Игоря Андреевича костюмы?
– Вроде, – неуверенно отвечал Зыков.
– Но он носил?
– Мне ить это ни к чему… замечать…
– А вы вспомните.
Зыков ткнул пальцем в черный костюм.
– Вот эт носил.
– А эти?
– Ей-ей, ни к чему мне… Може, когда и носил. Може, он в прежние годы важней был…
Так, значит. И Зыков тоже с одного взгляда определил, что костюмчики разного размера. Но чего-то он как будто не договаривал…
– Хорошо, Константин Васильевич, идите пока к себе.
Костюмы Басков повесил обратно в шкаф. Составили протокол, дали понятым подписать.
Потом слесарь тем же своим крючком запер дверь, ее опечатали. Шустов со слесарем и понятыми ушли, а Басков постучался к Зыкову.
Его комната размером была такая же, как у Шальнева, но в ней казалось тесно, потому что вещей помещалось раз в пять больше.
В главном углу, слева против входа, стояла двуспальная высокая кровать. На розовом пикейном одеяле пирамидой громоздились три подушки – две блином, а третья углом к потолку. И сверху наброшена розовая же кисейная накидка. Или тут женская рука, или сам хозяин такой аккуратист, мелькнула у Баскова посторонняя мысль.
Сказать, что Зыков принял появление гостя с удовольствием, было бы сильным преувеличением, но что он ждал нетерпеливо, в этом Басков не сомневался. Весь вид хозяина говорил о нетерпении.
Зыков выдвинул из-под круглого обеденного стола мягкий в цветастой обивке стул, обмахнул рукой сиденье.
– Пожалста, милости просим.
Басков сел. Ему хотелось пить, и он посмотрел на хрустальный графин, накрытый кисейной салфеткой, стоявший на хрустальном подносе посредине стола.
– Водицы хотите? – угадал Зыков.
– Хорошо бы.
– Момент.
Зыков шагнул к заставленному посудой серванту, а Басков окинул комнату быстрым взглядом. На гвозде, вбитом в дверь, висела выгоревшая железнодорожная фуражка – единственная деталь, нарушавшая теремную гармонию этого дышавшего прочным благополучием жилища, набитого крепкими, добротными вещами. «Наверное, от этой фуражки лоб у хозяина наполовину белый», – подумал Басков.
И воду Зыков налил в хрустальный стакан.
– Супруга на службе? – мимоходом поинтересовался Басков, хотя уже знал от начальника ЖЭКа, что Зыков холостой.
– Без бабы живу. Разведенный…
Зыков улыбнулся – скромно, но так, чтоб понятно было: мы, мол, хоть и холостые, но не без женского внимания. Он как бы надеялся на мужскую понятливость и солидарность своего непрошеного гостя.
– Давно?
– Да вот, поди, осьмой год будет.
– А сами работаете кем?
– Составы формую… Составитель поездов называется.
Выражался Зыков не всегда грамотно, но доходчиво.
– Скажите, Константин Васильевич, сосед ваш когда последний раз дома был?
– То ись как – последний? – не испугался, а удивился Зыков.
– Ну когда вы его в последний раз видели? Зыков собрал складки на своем двухцветном лбу.
– Так ведь Андреич к сестре поехал… В четверг, на той неделе…
Все верно – Шальнев пил коньяк в ресторане «Серебряный бор» вечером в пятницу.
– На поезде поехал?
– А как же. И на дорожку опрокинули.
– Ночным? Может, «Стрелой»?
– В ночь – это так, в двенадцатом из дому ушел… А «Стрелой» иль нет чего не знаю, врать не стану…
– Ну а как он себя чувствовал? Зыков пожал правым плечом.
– Да как обнаковенно…
– Не волновался? Ничего особенного не заметили?
– Да нет вроде. Пить разве не схотел… Налил свой лафитничек серебряный, и все. Я ему: чего-то ты? А он: не идет, извиняй… Ну я ее один и прикончил.
– А вообще-то он пил?
– А как же!
Зыков говорил о Шальневе таким тоном, как говорят о недоразвитых или чудаковатых.
– Я закурю? – Басков достал из кармана сигареты.
Зыков суетливо как-то поспешил к серванту, подвигал там мелодично позванивавшей посудой, и на столе появилась круглая крутобокая пепельница опять же хрустальная, свинцово-тяжкая.
Баскову почему-то вспомнилось прошлогоднее дело, которое он вел вместе со следователем из Управления внутренних дел на транспорте и по которому проходили три составителя поездов. Они воровали из контейнеров транзисторные приемники, телевизоры, меха и прочие дорогие товары, в том числе и хрусталь. Действовали ловко и награбить успели тысяч на шестьдесят… Зыков – тоже составитель.
Однако Басков принципиально не признавал подобные оскорбительные для честных людей силлогизмы: составители поездов имеют возможность вскрывать контейнеры; Зыков – составитель, следовательно… Кроме того, против таких необоснованных заключений убедительно выступал элементарный факт: Зыков прямо навязывался гостю со своими хрусталями, совал их под нос. Будь у человека совесть нечиста, никогда бы он на рожон не лез. Бывает, конечно, наоборот, но для этого необходима изощренность закоренелого преступного ума.
А с другой стороны, поведение Зыкова казалось Баскову все-таки неестественным. Почему он, например, до сих пор не спросит, что стряслось с Шальневым? Как-никак семь лет в одной квартире. Всякий нормальный сосед не утерпит, поинтересуется. Вон Иван Степаныч, начальник ЖЭКа, впервые фамилию Шальнева услышал – и то не удержался.
– Сам-то не балуюсь, а чужого дымку понюхать – ноздрю прочищает, – сказал Зыков, подвигая пепельницу к Баскову.
– Тоже, говорят, вредно.
– Да оно ить и кушать вредно, и спать… ежели одному. – Зыков робко пошутил и сам хихикнул от неловкости, но тут же приосанился. – Может, закусочку соорудить? У меня имеется…
– Жарко, Константин Васильевич, в другой раз… Я вот сижу и думаю: неужели вам не интересно узнать, чего это мы к Шальневу вломились?
Зыков упер руки в колени, а подбородок в грудь – набычился, задумался, сдвинул брови, словно собирался дать ответ на самый главный вопрос жизни. И наконец молвил – не простуженным тенорком, а басовито:
– Я так разумею, товарищ майор: мне у вас спытывать прав не дано. Коли надо, сами скажете. Чую – неладное дело, а за язык тянуть негоже.
– Тоже правильно, – одобрил Басков. – Вообще-то он вам нравился?
Зыков прикрыл ладонью рот, чтобы скрыть ухмылку.
– Так ить он не девка, товарищ майор. – Но жили-то дружно?
– Душа в душу!
Басков встал, прошелся в узком пространстве между сервантом и столом.
– По-моему, вы его не очень-то одобряли, а, Константин Васильевич?
– Не томите, товарищ майор. Не живой уж Андреич, что ли?
– Почему решили?
– Да вы так об нем… как про бывшего…
– Жив Андреич, но состояние неважное. В дорожную катастрофу попал в Москве.
Басков сознавал, что Зыков ему не верит. Самому наивному из наивных ясно: с чего тут станут обыскивать комнату человека, если он пострадал от городского транспорта? Но Зыков сделал вид, что поверил.
– Здоровья ему.
Басков поглядел Зыкову в глаза и снова спросил:
– А все же, Константин Васильевич: почему вы его не одобряли? Ну не во всем, а иногда…
Зыков опять упер руки в колени и набычился – видно, в такой позе ему легче было обдумывать важные вопросы. Но на сей раз заговорил он без нарочитой солидности, даже с некоторой игривостью:
– Малахольный малость.
– Например?
– Ну касательно баб взять… Не увлекался?
– Какой там! Он пятью годками меня постарше, тут особо уж не пожируешь… Да не в том смех.
– В чем же?
– А вот ходит к нему рыжеватенькая, молодая еще, не боле тридцати, и все при ей… Одно – в очках, и зовут чудно – Агриппина, а щечки-губки – аленький цветок…
Зыков с таким нарастающим смаком излагал предмет, будто сам распалялся от собственных описаний, но Басков вдруг почувствовал фальшь. Все эти зыковские «ить», «може», «спытывать» отдавали специальной нарочитостью. В Ленинграде человек живет уже семь лет и до этого, надо полагать, не в глухой деревне обитал, прибыл-то сюда из Пскова и работает на железной дороге, где не по-таковски разговаривают, – как же тут деревенский лексикон сохранить?
– Простите, Константин Васильевич, вы сколько классов окончили? – спросил Басков.
Прежде чем ответить, Зыков с каким-то новым вниманием посмотрел на Баскова и, вероятно, разобрал подспудное значение вопроса: отчего и для чего он за-дан? Дальше он свою речь поддельными простонародными завитушками украшал уже не столь густо.
– Семь, а что? – сказал Зыков, потеряв всю смачность голоса.
– Ничего, так просто… Ну и что этот аленький цветочек?
Зыков словно уж забыл, о чем шла речь. Помолчав/ он продолжал без всякой охоты, как досказывают конец анекдота, который, оказывается, давно известен слушателю.
– Ну что… Ходила она, ходила… «Ах, Игорь Андреич! Вы такой хороший, Игорь Андреич!… Вы себе цены не знаете, Игорь Андреич!» А он ей все стишата читал…
Басков счел, что пора кончать разговор, и встал.
– Ну я пошел. Спасибо за содействие. Может быть, мне понадобится еще раз встретиться с вами.
– Мы всегда рады, милости просим.
Глава 7. ГОСТИ ШАЛЬНЕВА
По пути в райотдел милиции Басков испытывал чувство какого-то неопределенного недовольства собою, словно начал работу и бросил ее, не завершив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25