Она помотала головой.
— Я подожду.
— Не надо. — Я и сам говорил почти так же, как она. — Если свалишься, мне от тебя никакой пользы не будет.
— Приятно такое сочувствие, — произнесла Шейри без всякого намека на иронию, но все-таки взяла бурдюк и сделала несколько малюсеньких глотков.
Мы посмотрели друг на друга, и я задал вопрос, который меня очень занимал:
— Почему ты меня не бросила?
Шейри чуть склонила голову.
— Бросить тебя? Что ты имеешь в виду?
— Когда я был…
Я задумался, подыскивая подходящее слово.
— Не в себе.
Наконец я его нашел.
Я старался смотреть только на Шейри, чтобы сузить обзор, иначе бесконечность вокруг снова стала бы мучить меня.
— То есть когда ты лежал и никакой пользы от тебя не было?
Я поморщился, услышав такие слова, хотя и сам их только что употребил. Кажется, Шейри была довольна, что бросила мне мои же слова. Но я не хотел заострять на этом внимание.
— Да, вот именно, — сказал я со всей прямотой, на какую был способен. — Я ни на что не был годен ни тебе, ни себе самому. Почему ты не ушла, оставив меня? Ты же меня не любишь, это ясно. Ты просто меня ненавидишь после того, что случилось с кольцом. Я бы решил, что ты воспользовалась случаем и пошла своей дорогой, а то и кинжал могла бы воткнуть мне между ребрами, чтобы отомстить.
— Как правило, плетельщики не увлекаются местью, — сказала Шейри.
— Не увлекаются? Ты пыталась лишить меня жизни при помощи молнии.
— Ну… я никогда не соблюдала особых правил, — признала плетельщица. Это было похоже на шутку, но она не улыбалась. — Мы имеем дело с силами природы, — продолжала она. — Природа обычно все замечает и соответствующим образом отвечает на воздействие. Дурные дела вызывают дурные последствия, Невпопад. За ними следует наказание.
— А это что? — спросил я, указывая на пустоту вокруг. — Моей таверны больше нет, у меня опять ничего не осталось в этой жизни, я снова спасаюсь от не знающих жалости безумцев-варваров. Это недостаточное наказание за то, что случилось?
— Это решать природе.
— Загадки плетельщиков, — фыркнул я в негодовании, хлебнув немного воды. Губы у меня запеклись и потрескались, кажется, они едва заметили влагу, так как потеряли способность ее впитывать. — Ты не ответила на мой вопрос. Зачем тебе лишнее бремя в виде меня?
— Потому что я — героиня этой истории, — гордо ответила Шейри. А ты — мой закадычный друг. Или ты забыл?
— О-о-о нет! — ответил я.
— О да. В таких приключениях всегда надо иметь закадычного друга, чтобы герой выглядел как можно героичнее. Для контраста. Ты — контраст моему героизму.
— А ты — контраст моему здравомыслию. Я ничей не «закадычный», и я сам буду главной фигурой в моем собственном приключении… какое бы оно ни было, — закончил я без всякого энтузиазма.
Шейри пожала плечами.
— Ты бы меня бросил?
— Не задумываясь.
— Вы лжете, сэр рыцарь.
— Не называй меня так. И я никогда не лгу.
Тут Шейри расхохоталась. Несмотря на севший голос, смех ее был таким же музыкальным, как и в предыдущий раз, когда я слышал, как она издает подобный звук.
— Никогда, — повторил я, защищаясь.
— Ты?
— Да.
— Никогда не лжешь?
— Никогда.
— Невпопад, — она покачала головой, — как ты можешь говорить такое с честным видом?
— Я никогда не лгу, — повторил я и прибавил потише: — Я просто по-другому определяю правду, вот и все.
— И это определение таково: «правда — это то, что помогает тебе прожить до следующего мига».
— Я не почту такой комментарий ответом, — насмешливо ответил я, покрепче упер посох в песок и встал.
Я слегка подпрыгнул, прежде чем найти равновесие, — как всегда делаю, когда поднимаюсь. За свою жизнь я с болью убедился, что ходьба — это только разновидность управляемого падения. Толкаешь вперед одну ногу, теряешь равновесие, а другая нога предохраняет тебя от падения и держит баланс до следующего шага. Поскольку моя правая нога не могла справиться с задачей помешать падению, эту задачу приходилось брать на себя посоху, и иногда мне нужно было какое-то время, чтобы утвердиться вертикально.
Шейри, сидя на земле, наблюдала за мной. Потом она сказала:
— Там, на Пальце, когда меня чуть не унесло в море, ты меня вытащил. Ты же не бросил меня, когда мог. Почему?
— Потому что это ты меня во все втянула, — ответил я. — И если мне придется пострадать, я должен быть уверен, что и ты находишься рядом со мной, разделяя каждую минуту веселья. Вот так.
Не похоже было, что Шейри мне поверила. Но меня это не особо заботило. Я посмотрел на горы вдали.
— Мы идем куда-нибудь или просто откуда-то?
— Там, за горами, — отвечала Шейри, — города. — В ее голосе слышался настоящий восторг. — Ты не поверишь, Невпопад. Ты таких городов никогда не видел. Одни посвящены искусствам, другие — наукам. Наполненные чудесами, каких ты, наверное, и представить себе не можешь. Там живут мирные люди, ученые люди. А еще там есть города с базарами, где разносчики продают такие экзотические товары, что всякое воображение сдается. Лакомства, каких ты никогда не пробовал. Скажи, Невпопад, ты знаешь, что такое… шоколад?
— Ша-кал-ад? — Я покатал слово на языке.
Она кивнула.
— Нет. А что это?
— Он сладкий. Маленький, коричневый, круглый…
— Как какашка?
Она яростно замотала головой. Сейчас она походила на ту маленькую девочку (какой я ее представлял), которая только через много лет повзрослеет, чтобы стать моей личной мучительницей.
— Нет. Он очень вкусный. Не знаю, где они его берут, но ты увидишь… увидишь…
— Как увижу? На какие средства? — Я похлопал себя по бокам. — У нас денег негусто. Да, несколько монет наберется, но откуда нам знать: может, там, куда мы идем, такие деньги не в ходу? — Я заговорил жестче: — Скажи мне и оставь эти свои секреты: мы найдем богатства в горах? Это там лежат алмазы? Ты меня шпыняешь за то, что я будто бы не правдив, но и сама не очень-то пускаешься в объяснения. А?
— Да, хорошо. Да, — нетерпеливо ответила Шейри, и я так и не понял, врет она или нет. — Это все, что тебя заботит, Невпопад? Богатства?
— И прожить подольше, да. Почти все.
Шейри раздраженно фыркнула, давая понять, что разговор окончен, и пошла. Я подстроился под ее шаг.
И мы шли.
И шли.
Я то и дело оборачивался, боясь, что показались наши преследователи. И все время боролся с боязнью бескрайней пустоты. Мне буквально приходилось сосредотачиваться каждую минуту, иначе бы моя решимость быстро ослабла.
И вот мы шли.
Ночь сменялась днем, мы прятались под плащами, а потом, ночью, опять шли. Вперед и вперед, и конца не было Трагической Утрате.
А горы…
… все…
… никак…
… не приближались.
Милю за милей мы шли, ковыляли, спотыкались, тащили свои тела неизвестно какими силами, а горы и города, которые вроде как лежали за ними, оставались не только вне пределов досягаемости, но ровно на том расстоянии, что и вчера, и позавчера, и поза-позавчера. Я знаю, звучит глупо, но мне казалось, что горы кто-то отодвигает от нас. Что это такая огромная обманка, декорация, до которой мы никогда не доберемся.
Был пятый день, а может быть, шестой. В тот день кончилась вода. Еда тоже кончалась, но именно конец запасов воды означал конец нашей жизни. Ощущение, что Смерть следит за нами, вернулось в мой воспаленный рассудок. Я мог поклясться, что ощущаю ее горячее дыхание у себя на затылке. Когда я спал, она заглядывала горящими глазами прямо мне в душу. Когда просыпался, я четко знал: она спокойно ждет, когда мы наконец свалимся. Время было на ее стороне. Ей не надо было ничего делать: затевать битвы, устраивать состязание умов или испытания физической силы. Надо было только ждать. Ей не надо было приходить за нами: мы сами шаг за шагом мучительно приближались к ней.
Еще хуже было то, что раны, которые мы получили от стрел, воспалились. Конечно, могло быть, что противоядие, которое изготовила Шейри, спасло нас от смерти на месте… Но какая-то зараза все равно поселилась внутри, забирая те немногие силы и решимость, что еще оставались. Проще говоря, мой зад болел, как в аду. Я мало сидел, дело было не в этом. Однако чувство постоянного жжения, которое сначала ограничивалось поясницей, за несколько дней распространилось во все стороны. Теперь каждое движение бедер причиняло невыносимую боль.
Шейри чувствовала себя ненамного лучше. Она стала хромать еще сильнее, чем я. Но ничего не говорила. Она даже не признавала, что с ней что-то не в порядке. Я часто видел, как она пытается своими силами справиться с болью, делая глубокий вдох и медленно выдыхая, почти закрыв при этом глаза. Словно она старалась прогнать боль усилием воли или хотя бы отгородить ее где-то в сознании так, чтобы можно было не обращать на нее внимания. Но иногда ей было очень больно, и тогда я слышал, как, ступив больной ногой, она с шумом втягивает воздух сквозь зубы. После этого плетельщица собиралась с силами и снова напускала на себя непроницаемый вид.
Но меня она не могла обмануть.
Она умирала.
Мы оба умирали.
Солнце поднялось — дьявол знает, который это был день, а мы сидели, уныло глядя друг на друга. Мы бросили пикировки и подшучивания, а также и философские споры. Два человека глядели друг на друга, гадая, кому выпадет наблюдать смерть другого, прежде чем она возьмет его самого. Мне казалось, что язык у меня распух до такой степени, что стал в три раза больше. Губы потрескались так, что кровоточили бы, если бы в теле было достаточно влаги, чтобы кровь могла течь. Боль от раны охватывала уже всю нижнюю часть моего тела, начиная от поясницы. Я подозревал, что уже не способен ни к какому движению, а проверять это подозрение у меня не оставалось сил. Сухие глаза болели. Болели даже волосы. Думаю, мы оба понимали, что зашли так далеко, как только могли зайти, а горы не приближались. Ну да, моя догадка подтвердилась: это была просто жестокая шутка. Как и вся моя жизнь.
— Я видел лица, — проскрипел я, когда солнце поднялось в зенит.
Шейри с любопытством посмотрела на меня, не понимая, о чем это я говорю. Я же не понимал, почему заговорил. Мне просто казалось, что у меня есть что сказать.
— В волнах. Когда они бились вокруг нас. Я думал… лица. Они следили за нами.
Шейри ответила, и я сначала не понял, что она говорит, потому что звуки, срывавшиеся с ее губ, совсем не походили на человеческую речь. Я покачал головой, показывая, что не понимаю. Шейри повторила, и на этот раз я почти понял ее.
— Боги? — переспросил я. — Ты сказала…
Не знаю, как бы звучал голос из могилы, но, наверное, он бы очень напоминал тот, которым говорила, исказив лицо, Шейри.
— Боги, — повторила она хриплым шепотом. — Морские боги. Наверное…
— Почему? — поинтересовался я. Может быть, «поинтересовался» — слишком сильное слово, потому что бывают и покойники, у которых сил больше, чем было у меня в тот момент. — Почему?..
Шейри сделала какое-то движение, которое могло быть пожатием плеч, только у нее не хватило сил закончить его.
— Боги… наверное… заметили… тебя…
— Замечательно, — заворчал я. — Замечен богами. Ну, теперь понятно… отчего мне так везет…
Шейри улыбнулась, хотя даже такое простое действие было для нее мучительно. И это были последние слова, которыми мы обменялись в Трагической Утрате. Мы не двинули ни одним мускулом до самого конца дня, а когда наступила ночь, я попытался встать. Я собрал всю свою волю, и, хотя мне пришлось напрячь все оставшиеся силы, эта затея мне удалась только наполовину, а потом я повалился лицом в песок.
Мне хотелось рыдать от досады, хотелось молотить кулаками по песку, который налипал на мои треснувшие, кровоточащие губы. Я ощутил боль в груди и решил, что у меня начался сердечный приступ, а потом догадался, что это алмаз — безмолвное напоминание о тщете пустых мечтаний о богатствах.
Когда за мной пришла Смерть, я почувствовал почти облегчение.
«Что за глупый способ умереть», — подумал я.
Я, однако, твердо знал одно: не хочу умирать, уткнувшись лицом в песок. Не было, кажется, смысла тратить последние силы на простое действие — переворот на спину, — но именно это я и сделал. Мысли мои помутились от изнурения, и вот я уже лежу на спине и смотрю в ночное небо. Звезды в черноте у меня над головой были безупречно яркими, а полная луна глядела на нас сверху, словно огромный глаз циклопа.
Я подумал обо всех людях, которых знал. Всех, кто был лучше, храбрее, благороднее меня. И о том, что мне удалось всех их пережить… Всех, кроме Энтипи и ее семьи, — я по-прежнему часто о них вспоминал, когда хотел вогнать себя в мрачное настроение.
«Интересно, — подумал я, — а вспоминают ли они обо мне?»
И не мог решить, чего мне больше хочется: чтобы вспоминали или наоборот. Но вскоре понял, что давно уже мне не хочется ничего.
Потом я стал думать: а что, если звезды — это тоже боги, которые смотрят сейчас на меня? Я решил, что сегодня они явно поразвлеклись, наблюдая за последними мгновениями жизни несчастного калеки.
— Надеюсь, и вы умрете, — прохрипел я им и полетел куда-то в темноту.

Книга вторая
ЧЕРВЬ ПОБЕДИТЕЛЬ
1
СТРАННОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ
Я проснулся мертвым.
Не просто мертвым… я был в аду.
Я никогда особо не задумывался о том, на что может быть похожа жизнь после смерти, если допустить, что она вообще возможна для человека вроде меня. Судя по всему, решил я, тут возможно одно из двух. Либо я буду окружен необъятными горящими массами, в которых стенают в вечном мучении души… либо же окажусь запертым в собственном рассудке, беспомощный наблюдатель, приговоренный смотреть со стороны, как снова и снова проживаю свою жизнь, и бессильный что-либо изменить. Если рассуждениями мне случалось добираться до того, чтобы решать, какой бы из этих вариантов я выбрал, я бы, конечно, остановился на первом, потому как второй даже и рассматривать было невыносимо.
Оказалось, что моя воля исполнена, потому что запах горелого был настолько силен, что меня чуть не вытошнило. Я уже почувствовал, как из желудка поднимается…
И тут неожиданно понял. Чтобы ощутить потребность к рвоте, надо, чтобы у человека в желудке было что-нибудь похожее на еду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55