Из-за ближайшего куста выступили два ухмыляющихся варвара. Один держал в руке обнажённый меч, другой поигрывал дротиком, который тотчас же полетел бы в спину Гембре, если бы та бросилась бежать. Бежать, впрочем, было некуда. Из-за соседнего куста в сопровождении ещё двоих варваров и одного солдата показался и сам Серебряное Блюдо. На его вульгарном, словно вырубленном из грубого чурбана лице, расплылась издевательски-благодушная улыбка.
— Как водичка? Эх, сами бы поплавали, да нельзя! Служба.
— Разбой это, а не служба, — глухо отозвалась Гембра.
— Эй, подруга! А ну давай, вылезай! Побегали и хватит! — крикнул Серебряное Блюдо Ламиссе, продолжавшей плескаться в воде.
«Как они успели? Неужели шли всё время по следу? Конечно, они знают эти места, но почему всё-таки так быстро?» — задавала себе Гембра мучительные вопросы.
— Думали, от нас просто убежать? Как же, как же!
— Одежду хоть отдайте.
— Перебьётесь. А ну, шагай!
Ламисса была настолько подавлена, что не проронила ни слова, когда их вывели на дорогу, которая проходила впереди шагах в трёхстах от озера и привязали к сёдлам отпущенной локтей на десять верёвкой за связанные в запястьях руки. Всадники ехали не спеша и, к счастью, бежать вслед за лошадьми не приходилось. Серебряное Блюдо и солдат ехали впереди, и разговор их не был слышен. А варвары всё время болтали на своём диком степном языке, иногда вставляя исковерканные алвиурийские слова. Они то и дело оборачивались, откровенно разглядывая обнажённых пленниц сальными взглядами, тыча пальцами и громко гогоча. Было ясно, что только присутствие начальника удерживало их от разгула скотских страстей. Раскрасневшаяся Ламисса отворачивалась, стараясь не смотреть на варваров, а Гембра, закусив губу, то и дело вскидывала голову, силясь стряхнуть упавшие на глаза чёрные вьющиеся локоны, быстро высушенные тёплым ветром.
* * *
— Я, Атималинк из рода Литунгов, никогда не бросаю слов на ветер! Всем понятно? — витийствовал карлик, прохаживаясь вдоль длинного двойного строя будущих рабов.
Вечерний привал был устроен раньше обычного — солнце ещё не спряталось за горные склоны.
— Вот эти две женщины, — маленькая ручка с хлыстом указала на стоящих перед строем Гембру и Ламиссу, — решили сегодня нас покинуть, то есть убежать. Из-за них наши воины полдня мотались по лесу, вместо того, чтобы заниматься более важными делами. Так вот, чтобы все поняли, что бегать от нас не стоит, эти женщины сейчас будут наказаны. Давай! — карлик махнул ручкой и заковылял в сторону.
— Лечь на землю! — тихо скомандовал стоящий рядом воин. — Вот здесь.
Женщины послушно легли на плешивую траву возле дерева. Они не видели, как две верёвки были переброшены через толстую ветку высоко над их головами. Бездумно следя за кружением рядом с ними пыльных сапог, они почувствовали, как тугие узлы стягивают их щиколотки, и ноги стали рывками подниматься вверх. Тянущая сила остановилась лишь когда ладони вытянутых рук неловко упёрлись в землю, а волосы упали в серую пыль. Почти сразу же послышался звук рассекаемого воздуха, и острая пронизывающая боль прокатилась по всему телу от пяток до самой головы. У Ламиссы дрогнули руки, и голова её на миг бессильно уткнулась в землю.
— Раз! — донёсся сверху царапающий гортанный голос.
Тут же последовал второй удар, затем третий. Казалось даже, что бьют не по пяткам, а по голове, так сильно отдавалась боль в позвоночнике и затылке. Каждый удар выдавливал, выплёскивал слёзы из глаз Гембры. Эти непроизвольные слёзы боли не имели никакого отношения к плачу, но Гембра из последних сил отворачивала голову, стараясь никому их не показать, особенно Ламиссе. Лицо подруги с высоко поднятыми сведёнными бровями и ртом, судорожно сжимающим густую, пропылённую прядь золотых волос, на миг промелькнуло перед затуманенным болью и слезами взором Гембры.
— Шесть, семь, восемь!
Онемевшие руки подкашивались при каждом новом ударе, головы тыкались в пыльную землю, крик боли рвался наружу, но женщины нашли в себе силы подавить его. Лишь от последних трёх ударов Ламисса негромко застонала.
— Десять!
Внутри всё сжалось в ожидании нового удара. Но обычного свистящего звука не прозвучало. А через минуту подтянутые кверху ноги наказуемых бессильно упали на землю и верёвки вокруг щиколоток были перерезаны и сняты.
Карлик ещё что-то вещал собравшимся, но слова его гудели далёким невнятным бормотанием. Всё ощущения внешнего мира померкли и доходили приглушённо и отстранённо, сквозь завесу парализующей боли.
— Не будь они для нас подходящим товаром, били бы не гибким хлыстом, а бамбуковой палкой, а после бамбуковой палки ходить особенно не в радость. Всем понятно? — донеслись до затуманенного болью сознания последние слова карлика. Затем чьи-то сильные руки подхватили лежащих и поволокли в сторону.
Они долго сидели молча, опершись спинами о колесо повозки, не замечая ничего вокруг, пока, наконец, унялась дрожь в ослабевших руках, и приступы боли помалу перестали сжимать внутренности. Один из солдат, подойдя, швырнул им две длинные рубашки из грубого небеленого холста. Боясь лишний раз пошевелить ногами, женщины, не вставая, стали осторожно натягивать новую одежду. Справившись с задачей, Гембра даже нашла в себе силы улыбнуться.
— Ничего, — вяло подмигнула она подруге. — Выкрутимся ещё! А ты молодец. Здорово держалась. Я думала — раскиснешь.
У Ламиссы не было сил отвечать. Она лишь мучительно, через силу улыбнулась в ответ.
— Эй, вы как? — Тифард тревожно озираясь, склонился над наказанными.
— Лучше не бывает! Сыграли в догонялки… криво усмехнулась Гембра.
— Я вам поесть принёс. Вот каша тут… и лепёшки.
Ламисса с тихим стоном отвернулась. Есть не хотелось и не моглось.
— Ну, потом съедите. Совсем без еды-то нельзя. Наши-то вон, ужинают все, А эта мразь даже к общему костру подходить боится. Всё к хозяевам жмётся, гнида!
— Это ты про кого? — безразличным голосом спросила Гембра.
— Да про шорника этого. Это ведь он про вас вякнул. Тут они за вами и рванули. Они здесь все тропинки знают. А так и не заметили бы сразу, это точно. Может, и ушли бы вы. Ну, пошёл я, пасут теперь знаете как… Потерпите, утром легче будет.
— Хороший парень, — сказала Гембра вслед уходящему Тифарду.
— Заснуть бы, — мечтательно проговорила Ламисса.
— Да, самое время. — Гембра осторожно подогнула ноги и стала внимательно рассматривать свои пятки, осторожно ощупывая кожу и слегка надавливая то в одном, то в другом месте, будто что-то проверяя.
* * *
Тщедушное тело шорника лежало, нелепо распластавшись на траве. На посиневшем лице застыло выражение животного испуга. Маленькие глазки, тусклые и остекленевшие, бессмысленно смотрели в утреннее небо.
— Что это значит?! — рычал Атималинк, потрясая хлыстом и в гневе мечась перед выстроенными пленниками. — Только один порядочный человек нашёлся… с пониманием.
— А ты не говорил, что предателей убивать нельзя! — насмешливо крикнул какой-то мужчина из заднего ряда.
— Итак, кто это сделал? Я ведь всё равно узнаю!
— Тогда зачем спрашиваешь? — парировал голос кого-то из недавно прибывших.
— Ну что ж, для начала отменим завтрак! Потом перейдём к мерам покруче! Спрашиваю ещё раз! Кто его убил?
— Ну, я убил! — выступил вперёд Тифард, — ну и что ты со мной сделаешь? Дай людям поесть, урод!
— Я, Атималинк из рода Литунгов… — начал было карлик.
— А в роду Литунгов все такие красавцы? — перебил его Тифард, складывая руки на груди.
Карлик в бешенстве махнул хлыстом, и четверо дюжих варваров потащили парня в сторону к повозкам. Бросив злобный взгляд на пленников, начальник заковылял прочь, переговариваясь о чем-то с Серебряным Блюдом.
Гембра и Ламисса стояли с краю шеренги, приподнявшись на мыски, боясь наступать на пятки и поддерживая друг друга.
— На каменоломню… — донеслись до них обрывки разговора хозяев.
Женщины переглянулись и вздохнули.
В первый день им было разрешено присесть на край открытой повозки.
А на следующий день они уже шли рядом с другими, спотыкаясь, хромая и подпрыгивая всякий раз, когда их босые ноги наступали на сучки, камешки и выбоины дороги.
— Сегодня к вечеру будем у перешейка, а через день войдём в славный город Гуссалим, где и завершится наше путешествие! — громогласно объявил Серебряное Блюдо, таким помпезным и приподнятым тоном, будто сообщал будущим рабам нечто очень радостное и утешительное.
— Будь проклят этот Гуссалим! — проговорила Гембра, смачно сплюнув на пыльную дорогу.
Глава 34
— Что-то ты не торопишься со своим вторым смертельным ходом, Тунгри. Уж не взялся ли ты тайком помогать моему другу? — стрекотал Валпракс, рассекая прохладный, пронизанный солнцем воздух над ребристыми серо-лиловыми нагромождениями скал.
— Вот ещё! — раскатистым гулом отозвался Тунгри. — Я своё дело знаю. Мне просто не хочется, чтобы это было так грубо, как в прошлый раз. Приятель-то твой и в самом деле оказался не прост.
— Ещё бы! Уж я то знаю, кого выбирать!
— И ещё этот мальчишка…
— Да, не забудь! Тот, кто стал на СОБСТВЕННЫЙ путь, больше не подчиняется воле случайностей.
— Да, теперь он достоин особого внимания. И я ему это внимание уделю.
— Но мы ведь не договаривались, что будем играть с ним.
— А я и не буду играть С НИМ. Я пока сыграю ЧЕРЕЗ НЕГО. Вот заодно и посмотрим, как он стоит на своём пути.
Зелёные барашки сосновых крон, тронутые золотистым теплом вечернего солнца, провалились вниз — демоны взмыли в ослепительную вышину.
— Я, кажется, опять слишком много тебе разболтал, — раздражённо прогудел Тунгри.
— Не беда! Я ведь всё равно пока ни во что не вмешиваюсь, — с ехидной кротостью ответил Валпракс, резко беря вниз. Горный массив вновь заполнил горизонт и понёсся навстречу. Среди разбегающихся сосен заискрилось, переливаясь на солнце, разноцветье каменных пород.
* * *
Чёрная, ощетинившаяся шершавой травой земля мучительно вздыбилась, оттеснив на самый верх страницы полоску неба, по которому туго скрученными жгутами струились жёсткие, будто фарфоровые облака. Деревья, охваченные беспокойно-сумбурным порывом, вцепились корнями в землю, а растрёпанными кронами — в небо, словно ища в нём опору. А из самого угла протягивало свои холодные, колючие и царапающие лучи солнце. Строения, сиротливо разбросанные по сумеречной земной тверди, выгибались под напором давящих и распирающих сил. И даже невозмутимый книжник, сидящий за пюпитром с пером в руке, подняв голову, с тревогой и удивлением глядел в пространство. А вихри неистовых сил уже взъерошили складки его одежды, закрутив их нервной и болезненной рябью. Перо застыло в руке…
В последнее время книга говорила не столько текстом, сколько филигранными картинками-миниатюрами. Такая картина открылась впервые. Сфагам не без труда оторвал взгляд от изображения и поднял глаза вверх.
Мелкий дождь вяло шелестел по низкому плоскому навесу.
Они сидели одни на маленькой террасе убогой харчевни, последней перед горным перевалом
— Мы едем уже много дней и вот-вот приедем, а за твоим спокойствием всё больше сквозит тревога. И печать грустной задумчивости не сходит с твоего лица, — проговорил Олкрин, вертя ложку в деревянной миске с острым овощным супом, который всё никак не хотел остывать.
— А ты, я смотрю, приобрёл вкус к возвышенному слогу, — улыбнулся Сфагам, — много стихов читаешь. Всё и раньше было так, просто ты не замечал. Мне действительно есть о чём беспокоиться.
— О чём же, учитель?
— Ну, хотя бы о тебе. За последнее время ты стал мне намного ближе, и это принесло мне новые сомнения по поводу наших занятий.
— Я что-нибудь делаю не так?
— Ты всё делаешь так. Трудности не у тебя. Трудности у меня. Знаешь, чем бы ты сейчас занимался, если бы остался в Братстве? Тебе сейчас самое время сидеть, или, точнее, стоять в ящике, утыканном изнутри гвоздями, который должен быть подвешен к суку дерева. Это называется воспитание спокойствия духа и тонкости ощущений. Пока эту ступень не пройдёшь — дальше не продвинешься. У тебя это, пожалуй, заняло бы месяца три-четыре. А может быть и больше…
— Я готов. Будем мастерить ящик?
Сфагам посмотрел на ученика долгим внимательным взглядом.
— Пока не будем. Традиции Братства проверены веками. Всё это время человек, постигший монашеские науки, твёрдо знал своё место между землёй и небом, всё чувствовал, всё понимал и жил в ладу со стихиями. И не было в мире человека совершеннее. А теперь что-то изменилось в мире, или, может быть, в человеческой голове. И чтобы в этом разобраться, надо сойти с проторенного пути. Отклониться, хотя бы на несколько шагов, понимаешь. Хранить традицию для будущих времён — это не по мне. У меня другой путь… Свой. Мне кажется, что и у тебя тоже. Впрочем, тебе не поздно вернуться. В Братстве будут тебе рады.
Олкрин задумался.
— Я хочу остаться с тобой и искать путь.
— Свой путь, свой. Это самое главное. Только ради этого стоит делать шаги в сторону от Совершенного Пути старых времён. Так что пока сосредоточимся на боевых искусствах и медитациях. Здесь ты в последнее время неплохо продвинулся. Ну а мои трудности… С недавних пор я стал относиться к тебе почти как к сыну, и мне не хотелось бы сажать тебя, как положено, в отхожую яму и тыкать палкой при любом движении. И это не просто человеческая слабость. Если бы я должен был воспитать просто мастера для Братства или даже будущего патриарха — у меня не было бы затруднений. Но я чувствую, у тебя другое предназначение, и это было бы насилием не над тобой, а над твой судьбой и природой. А насиловать судьбу сына — выше моих сил. Да и не проходят такие вещи даром.
— Я полагаюсь на тебя, учитель. Я буду делать всё, что ты считаешь нужным, — сказал Олкрин, опустив глаза.
— Сейчас нужно, чтобы ты начал хотя бы нащупывать свой путь, а я бы не затянул тебя на свой, Знаешь, как обычно отцы вольно или невольно хотят видеть в сыновьях продолжение самих себя? Вот такие заботы… А ещё я очень тревожусь за Ламиссу и Гембру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47