Дугхалл, похоже, проследил направление ее мыслей, потому что спросил:
— Ты подумала и решила, что твое положение уже не ухудшить, так?
— Именно так я и подумала.
— Ну а я расскажу тебе, как его можно улучшить. Я научу тебя окрашивать магией собственные таланты. Как только ты познаешь окружающие тебя силы, ты сможешь избегать боли, которую ощущаешь, находясь вблизи от творящих даршарен , чары Волков, делающих тебя больной. Ну а научившись фарнхуллен , магии Соколов, силе добра, ты сумеешь справляться со злом, даже предотвращать его. Твои полезные Семье способности превзойдут всякое воображение.
Он говорил с просветленным лицом — как мальчишка, получивший долгожданный подарок, — излучая при этом запахи удовольствия и волнения.
Кейт сохраняла напряженность, хотя энтузиазм Дугхалла отчасти ослабил ее дурные предчувствия. Все, что делал дядя для Кейт, так или иначе улучшало ее жизнь. Ему она доверяла, а потому задала вопрос:
— Но если это так — если чары можно использовать и во зло, и для добра, — почему же ворожба находится под запретом?
Дугхалл скривился.
— Потому что парниссы предпочитают запрещать все непонятное им, даже не пытаясь увидеть то ценное, что может в нем оказаться. Это, по-моему, свойство тех, кто добивается власти. Сознательное невежество и бесчисленные законы заменяли самообразование и самоограничение, потому что невежество и законы проще.
Кейт презирала парнисс. Узнай они о ее сути, в тот же самый миг потребовали бы казнить ее. Пять лет родители Кейт рисковали своей жизнью, выставляя вместо нее на инспекцию в День Младенца другого ребенка. Тем не менее она не совершила ничего такого, что заслуживало бы смерти; и она не могла простить парнисс за требовавшие казни законы.
— Учи меня, — согласилась она. — Я толковая и усердная. Ты найдешь во мне хорошую ученицу.
— Начнем завтра же.
Дугхалл улыбнулся, затем перевел взгляд на Типпу. Та снова рыдала, теперь уже раза в два громче, нежели прежде, кроме того, она еще и раскачивалась взад и вперед.
— Постой, я вижу, твоя кузина считает, что не получает положенного ей внимания. Прости, придется заняться ею… а то как бы не начала рвать на себе волосы и одежду, стеная как плакальщица после войны.
Он передвинулся к Типпе, предоставив Кейт возможность поразмышлять о магии и о том, что значит она для нее самой и для этого мира.
— Свято соединение двух жизней, священна связь между двумя Семьями, благословенны обеты, принесенные в этот день.
Творившая свадебный обряд парнисса переступила на своем подножии, и лучи утреннего солнца, запутавшись в волосах, образовали вокруг ее головы серебряный нимб. Она улыбнулась, поглядев сверху вниз на прикрытую вуалью невесту и жениха, стоявших перед ней на северном склоне котловины. Затем улыбнулась представителям обеих Семей, голубым с золотом рядам, заполнявшим каменные ступени на западной стороне амфитеатра, и красно-черной стене, поднимавшейся с востока. Она даже умудрилась коротко улыбнуться целой армии увеселителей, толпившихся вокруг амфитеатра, хотя редкая парнисса вообще заметила бы их: в подобных ситуациях богам нечего было сказать этим людям.
Норлис, старший сержант посольства, исполнял роль Маклина Галвея, отца невесты. Он видел, как мечница, заменившая собой невесту, неторопливым движением глубоко запустила руку в складки своей юбки. Он заставил себя расслабиться и спокойно дышать, зная, что подобное нетерпение волнует кровь каждого человека, мужчины или женщины, в войске Галвеев. Еще немного… чуть-чуть…
Джеррен Драклес Галвей, командир войска, шевельнулся на твердой каменной ступени. Он сидел слева от Норлиса, из-за малого роста и изящного телосложения переодетый в женское убранство Семьи. Норлис почувствовал, как участилось его дыхание.
Вот-вот… сейчас…
Стоявшие наверху мечники и лучники, переодетые наложницами и жонглерами, взяли на изготовку почти не двигаясь.
Парнисса воздела руки над головой, изображая ладонями знаки солнца и земли.
— Как солнце питает Матрин, так и муж питает жену. Как Матрин дает жизнь вселенной, так и женщина дает жизнь мужчине. Вы равны и впредь с этого дня будете стоять вместе, парой; Двое, ставшие одним целым, сильнее троих.
Жажда боя, смешанная с резкой ноткой страха, пульсировала в жилах Норлиса… Неизбежный страх; ведь смерть, такая знакомая и вместе с тем незнакомая, караулила и его, и всех остальных, находившихся в священной котловине… Тем не менее смысл его жизни заключался в таких вот мгновениях, когда он ощущал себя более живым, чем когда-либо. Он ожидал, разглядывая лимонных ящерок, сновавших в траве под ногами; их ярко-желтые тела поблескивали под укорачивавшимися лучами тропического солнца… отсвечивали ясным металлом, как и зайчики света, отражавшиеся от панцирей Доктиираков, которые располагались на противоположной стороне. Он улыбнулся. Традиция отводила Семье невесты восточную часть котловины, и обычай этот на сей раз означал, что солнце в начале битвы будет светить врагу в глаза; случайные движения Доктиираков разоблачали предательство, в то же время длинные тени, укрывавшие Галвеев на восточной стороне котловины, скрывали их готовность к обороне и нападению. Норлис ощущал запах пота вокруг, распространяемый телами мужчин и женщин, жарившихся, как и он, в боевых панцирях под свадебными одеяниями. Он прислушивался к жужжанию парниссы, тихим перешептываниям собравшихся, чувствуя, как солнце печет его шею и капельки пота скатываются по спине под пластинчатым панцирем, стеганой курткой и влажной одеждой туда, где он не мог дотянуться до них.
— Согласна ли ты, Типпа Делиста Аня на Кита Галвей, с честью принять этого мужчину и обещать ему свою верность перед ликом богов, благословляющих все истинные союзы?
— С честью и доверием, всегда и сейчас, — ответила лженевеста. Вот-вот… сейчас…
— А ты, Калмет Е'Кхир на Булук Доктиирак, принимаешь ли с честью эту женщину, обещаешь ли ей свою верность перед ликом богов?
Если Доктиираки собирались совершить предательство, то им приходилось либо приступать к действиям, либо лжесвидетельствовать перед ликом богов.
Калмет Доктиирак, готовый нарушить верность человеку, явно не простирал свое вероломство на богов. Стащив с головы жениховскую вуаль, он открыл шлем.
— Не согласен! — выкрикнул он, извлекая кинжал из укромного места под коротким плащом на спине. — Умри, глупая девка!
Меч оказался в руке лженевесты раньше, чем кто-либо успел повернуться, и стиснувшая кинжал ладонь Калмета, обагрившись кровью, отлетела на камень.
— К оружию! — вскричал Джеррен Галвей, и амфитеатр поверху словно бы попал в черно-красный круг, и с обеих сторон дождь стрел хлынул на западные скамьи.
Все превратилось в хаос, но хаос этот имел направление. Под умным командованием золотые с лазурью Доктиираки бросились вверх по рядам, чтобы вступить в рукопашную со стрелками; план был хорош, но лучники отступили назад, оставив свое место рядам мечников, переодетых в жонглеров отборных бойцов, с невероятной ловкостью владевших оружием. Тем временем Галвеи, занимавшие восточные склоны, роем бросились вниз, зажимая врага в клещи.
Войско Доктиираков, не ожидавшее сопротивления большего, чем могут оказать гости на свадьбе, гибло кучами и грудами. Уступающие в числе, застигнутые врасплох закаленными в битвах бойцами, они тщетно призывали подкрепление, и хотя сражались хорошо, все-таки эффект был не совсем тот.
Оба фланга армии Галвеев вытеснили уцелевших на пол амфитеатра, к съежившейся от страха парниссе, вопившей о ереси и проклятии и тем не менее не тронутой обеими сторонами, потому что убийство священной помощницы богов повлекло бы проклятие на весь род убийцы — в несчетных поколениях. Вокруг нее росла груда тел, в основном одетых в золото и лазурь. Но не только. Конечно, не только их.
Норлис видел, как падают друзья и, кривясь, врубался в редеющие ряды Доктиираков. Клинок его светился багрянцем, в желобках запеклась кровь. За Кейт, нанося удар за ударом, приговаривал он про себя: восхищаясь Галвеями, сержант втайне любил Кейт. За Кейт, потому что эти сукины дети собирались убить ее вместе с Семьей.
За Кейт.
А потом вдруг оказалось, что убивать некого — остались лишь те, что просили пощады и сдавались в плен. Поднявшись на возвышение, Джеррен Галвей вознес над головой окровавленный меч.
— Наша взяла! — выкрикнул он. — А теперь в город — брать то, что отныне принадлежит нам.
Ответом ему был радостный рев. Норлис вопил вместе со всеми, надрывая глотку. И тут какое-то движение над головой привлекло его взгляд. Над амфитеатром медленно скользил аэрибль, и все лица обратились вверх. Как странно… ему казалось, что все аэрибли вернулись в Калимекку. За первым аппаратом в поле зрения появился второй.
Норлис нахмурился. Многие солдаты все еще кричали, радуясь неожиданному подкреплению, однако, на взгляд Норлиса, аэрибли были не те. Огромные белые баллоны выглядели одновременно слишком пухлыми, короткими и какими-то кривыми, моторы рычали чересчур громко и грубо, ну а очертания гондол под ними…
Уцелевшие Доктиираки начали ухмыляться.
Сверху, над краем гондол выглядывали лица, и Норлиса пробрал внезапный морозец. Аэрибли Галвеев более не имели открытых гондол, так ведь? И лишь Галвеи во всей Ибере владели аэриблями и двигателями, приводившими их в движение. Хранимые издревле, Галвеи оберегали эти секреты столь же свято, как свои собственные жизни. Но аэрибли здесь, и они не принадлежат Галвеям. Дозорные в корзинах выжидали; когда аэрибли подлетели поближе, над краями гондол появились шланги — и в следующий миг вниз на него, на всех, кто был в амфитеатре, полился вонючий, влажный и липкий зеленый дождь.
— Бежим! — закричал Джеррен.
Однако он отреагировал недостаточно быстро. Совсем недостаточно. Зеленый дождь еще проливался, когда лучники из второй гондолы пустили в толпу, в этот вонючий поток горящие стрелы. Зеленая жидкость полыхнула огнем, и по всему амфитеатру сотни мужчин и женщин вспыхнули огненными цветками.
Аэрибли повернули в сторону. Норлису, еще не горевшему, но попавшему в плен меж огнями, оставалось думать лишь об одном — о неминуемой гибели. Впрочем, он успел рассмотреть аэрибли и заметил эмблему на вдруг открывшихся боках — слишком поздно, чтобы это могло помочь и ему самому, и кому-нибудь еще. Герб Сабиров. Лесная зелень и серебро, два дерева, усыпанных серебряными плодами.
Вторая измена… не только Галвеям, но и Доктииракам, считавшим Сабиров своими союзниками.
И все мы сгорим вместе — и Галвеи, и Доктиираки, осознал Норлис. А Сабиры, сперва предавшие нас, а потом их, захватят Халлес. Что еще? Если все наше войско здесь, а вся Семья в Калимекке… значит, они сокрушили и Дом Галвеев.
В этот миг дикие вопли, языки пламени и клубы дыма поглотили Норлиса.
Длинные тени во дворе Дома Галвеев превратили стриженую траву в подобие грубого бархата — там, где утреннее солнце уже выглянуло из-за стены. Влажный, постепенно согревающийся ветерок то и дело шумно перебирал ветки пальм вокруг Дома, незримо оживляя подвешенные снаружи далекие колокольчики. Хорошее утро сулило жару, быть может, даже с грозой. По тропинке, ведущей к караулке у ворот, семенила служанка с двумя подносами, полными еды, — на голове и в руках.
Один из стражников, заметив ее, побежал навстречу, чтобы избавить девушку от тяжеленного груза…
— Спасибо. Простите, что так задержалась.
Широкая улыбка открыла ряд ровных зубов, в уголках глаз рассыпались веселые морщинки. Глубокий вырез на груди, несколько стеснявший ее, — хороша, ничего не скажешь.
Стражник засмеялся.
— А мы уж думали, повариха решила не кормить нас сегодня утром.
Девушка качнула головой.
— Ну вы-то знаете, что я не позволю вам остаться голодными. Разве случалось такое, чтобы я ничего не приносила вам?
— Правильно. — Другой стражник открыл дверь в караулку и вздохнул. — Воистину, Лизаль, для такого голодного человека, как я, ты — целое блюдо.
— Конечно, козлик. Но потому, что ты хочешь не меня, а мои сладкие булочки.
Все расхохотались, и тотчас кто-то спросил:
— А ты не забыла про пирожки?
— Конечно, нет. Из-за них и припозднилась. Никак не могла стянуть побольше для всех вас, пока она не вышла ненадолго из кухни.
Мужчина, помогавший ей донести еду до караулки, вдохновенно произнес:
— Я в самом деле женюсь на тебе, если захочешь.
Женщина, которую они звали Лизалью, рассмеялась.
— Нет, не хочу. Пусть твои честь и достоинства пребывают в полной сохранности.
Пока они ели, она болтала с ними, как делала каждое утро, ясными внимательными глазами наблюдая за тем, как они пожирают плоские кукурузные хлебцы, пудинг, сушеные бананы и особенно краденые сладкие булочки. Когда с едой было покончено, она сказала, что повариха спустит с нее шкуру, если она не вернется на кухню. Это она говорила каждое утро, и всякий раз мужчины смеялись, и хлопали ее по круглой попе, и обещали жениться — если только она захочет, — и все пытались удержать ее подольше, заманить в постель и так далее.
Как всегда, она улыбалась, давая уклончивые обещания обдумать их предложения, и уходила.
Однако уходила она не на кухню. В то утро она направилась по ведущей к ней тропинке и нырнула в кусты — как только караулка позади нее исчезла из виду. Там она сорвала с себя одежду Галвеев и облачилась в грязно-бурую кофту, латаную домотканую юбку и стоптанные кожаные сандалии, преобразившись едва ли не в простую крестьянку. Затем взлохматила волосы и втерла грязь под ногти и в кожу рук, донельзя испачкала ступни и голени. Теперь она действительно выглядела как бедная крестьянка. Завершив переодевание, взяла в руки две сумки (в одной что-то звякало, другая — побольше, покорявее — никаких звуков не производила) и вновь направилась, но уже за кустами, в сторону караулки. Оказавшись поблизости, укрылась в зарослях и стала ждать.
Какое-то время до нее доносились лишь разговоры караульных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49