А чтобы в море так хорошо было видно, нечасто бывает, во всяком случае здесь.
Южнее, там, где дует вечный ветер-ровняк, это ничего не значило бы. В здешних водах — оно уже значит. Потому что говорит о погоде на ближайшие два дня.
Как всякий кормщик, Коги, сын Аяти, первым делом подумал о ней и уже потом — о корабле, с которым они сходились.
— Дарда, — сказал он. На этот раз ему никто не возразил.
Однако куда же это она идет? Если на Иллон, то кто же забирает так далеко к северу, идя на Иллон? К Кайнумам? Что почтовику такого пошиба может понадобиться на Кайнумах, забытых всеми богами? И к тому же, идя к Кайнумам с юга, обыкновенно здешние люди предпочтут пробираться вдоль берега, покуда это возможно, и лишь потом свернуть в море, так чтоб быть на неохраняемом пространстве возможно меньшее время. А дальше, за Кайнумами, — одно только глубокое пустое море до самого острова Гийт-Кун.
Если дарда идет к Морскому Коньку (так звали Гийт-Кун за очертания щедрые на прозвища северяне), тогда тоже может остановиться в Кайнумах по дороге, и такой дарде, конечно, обидно тащиться вдоль берега, где нужно все время вилять между скалами и островками, где нельзя и опасно торопиться и где вся ее знаменитая скорость ни к чему. Корабельщики могли решить, что им с их кораблем никакие преследователи не страшны.
Дарда. Тогда понятно, почему она уже почти впереди, а не «вперед-и-влево».
«Можете поворачивать», — услышала Рият.
Выйдя из шатра на корме галеры, она не без удивления поглядела на двух копьеносцев, замерших по обе стороны от полога. Кэммон Великий, какая помпа. «Сама кустодитор у меня на корабле». Здешний протектор, бедняга, чересчур мнительно относится к своему положению.
— Протектора ко мне, — приказала она.
Капитан головной галеры, поскольку кустодитор выставила его из его собственного шатра, вынужден был подыскивать сегодня себе на палубе более-менее благовидные занятия. Сейчас он восседал на стуле над люком на гребной палубе, наблюдая за тем, как гребцам раздают вино и по паре сухарей. Гребцы первого класса (которые получают не только порции куда жирней, но и надежду, что при гибели корабля их все-таки спасут, — хорошо обученные гребцы стоят дорого) толпились у него под ногами вокруг провиантора. Кроме вина, провиантор раздавал им сейчас еще и по куску мяса, гребцы второго и третьего класса ожидали у себя на скамьях, пока и им принесут порции. Похоже, пока все было мирно. Вино — такая уж вещь! — весьма помогает гребцам двигать веслами, когда дойдет до этого дело, но коли найдется из них кто-нибудь, кому цельный напиток ударит больше нужного по рассудку, из этого может выйти драка. Гребцы третьего класса охотно цепляются к гребцам второго класса, и те и другие всегда готовы объединиться, чтобы накинуться на гребцов первого класса, паршивых любимчиков судьбы.
— Госпожа зовет вас, — сказали капитану.
Рият упустила небольшое происшествие на «Бирглит» за время этого разговора, впрочем вполне неважное, поскольку касалось всего лишь эшвена. Дело в том, что — как всегда бывает, когда до встречи с добычей еще далеко, — люди, место которым на носу корабля, в доспехи облачаться не спешили. Вся эта груда кожи и металла, уже вынутая из сундуков, из-под пайолов, сложена была пока впереди мачты. А на борту Гэвиновой «змеи» была до сих пор одна из женщин с Певкины; она теперь была очень тихая и незаметная, с тех пор как прекратила реветь, и почти уже перестала вздрагивать при виде мужчин, проходящих рядом. И вот из-за нее-то доверенный раб бани Вилийаса и оказался в неправильном месте в неправильное время.
Признав в ней соотечественницу, он принялся ее расспрашивать, потому как она пробыла на этом корабле больше времени и может кое-что порассказать о том, какие здесь порядки. Но проку от этого было мало. Вопросы ей приходилось повторять раз по десять. Женщина то отвечала (односложно — если отвечала), то молчала, глядя вниз и вбок куда-то (и когда говорила, и когда нет) неопределенным взглядом, то поднималась и переходила на другое место. И оттого, что с каждым разом она уходила и избегала его слов все энергичнее, эшвен понял, что, если не оставить ее в покое и не дать ей возможности снова забиться в какую-нибудь дырку, стиснувшись в комочек, затворившись от всего мира, — ему вот-вот удастся-таки ее разговорить. Лишние сведения, а может быть, и союзница на корабле не помешают. Полупомешанная или полностью помешанная — это к делу не относится.
Женщина в очередной раз поднялась, не дослушав его (если она вообще слушала), и пошла между скамьями, не оглядываясь. На этот раз ее донесло аж до мачты. Эшвен обогнул мачту тоже, «Дубовый Борт» встряхнулся, переваливаясь с боку на бок, — раб, сухопутный человек, опять не удержался на месте, — и его повело вперед, к доспехам, что были там сложены. Право слово, сам по себе он вовсе не желал к ним приближаться. Эти вещи были слишком северными для него. Не было это вовсе нарочно рассчитанным представлением, совершенно не было. Да и зачем, для какой цели. И, однако же, одному из «людей носа корабля» это все совсем не понравилось.
— Эй, — сказал он, наклоняя голову набок. — Тебе тут что надо? — Поднялся, отвесил эшвену оплеуху, затем приподнял его и сопроводил ударом ногою под копчик такие вот слова: — Нечего любопытничать, не про твою честь.
И все это так деловито, спокойно и основательно, как если бы у себя дома учил уму-разуму собственного работника, который вздумал бы дурно обходиться с волами, дрыхнуть в сене вместо работы, дерзить, воровать или заниматься другими, подобными же рабским, занятиями.
Бани Вилийас, вынужденный смотреть на все это, и сам не заметил, как ноги поднесли его на несколько шагов поближе. Если бы на улицах столицы подобное самоуправство — избить чужого раба — позволил себе кто-то из высокомерной «партии царства» или, того хуже, — какой-нибудь дерзец, подвизающийся на побегушках у узурпаторов… и вообще-то — всего лишь десяток дней назад, — ничего особенного из этого и не вышло бы.
Вялый протест, зародившийся в оскорбленном бани, вылился бы в разговоре со знакомыми — из тех кругов, в каких он обыкновенно вращался в столице, — шуткою насчет оскорбителя, достаточно презрительной, чтобы удовлетворить самого бани Вилийаса, и исходящей от человека недостаточно заметного, чтобы сделаться популярной или опасной. А вот сейчас его чувствам мучительно захотелось стать более действенными, мучительно — потому что они не видели способов таковыми стать.
Все, что он мог, — это стоять там, где он стоял. И если это тоже неправильное место, пусть они ему помешают.
А вот женщина — та отшатнулась; а потом вдруг захохотала. Она хохотала, опираясь о мачту, и у нее был такой вид, как будто бы она не то сейчас проснулась, не то — заснула и смеется во сне.
— О-о-ох, — сказал Пади, сын Плешивого, которому она принадлежала. — Вот непогода, разорви селезенку, что за непогода.
Это было любимое ругательство их капитана, и потому — как-то постепенно и для самих людей «Дубового Борта» незаметно — «тке кужр, ахи сана тке кужр» стало звучать у них чаще, чем другие, не менее сочные словца.
Пади подошел к своей полонянке, положил руку ей на плечо, слегка встряхнув. Та сразу замолчала и стала смотреть на него, почему-то закусив губы.
— Иди, — сказал ей Пади. — Иди давай. Не понимаешь? Когда ты только выползла сюда, эх… Ступай вон туда, под лодку. Ступай к остальным.
Она, конечно, не понимала.
— Деши, давай я ее отведу, — сказал Пади. Тот кивнул.
Бани Вилийас все еще стоял в проходе. Пробираясь там со своею полонянкой, Пади отстранил его не глядя.
Какое-то время плантатор был там, держась за скамью, а потом решительно двинулся вперед. Во-первых, его эшвена оттуда только что проводили ногою под зад, и, во-вторых, бани Вилийаса все еще словно тянула туда невидимая веревка. Убегающий от них парус все еще не было видно, и в таких случаях людям — особенно людям несведущим — невесть почему кажется, будто что-нибудь изменится, если приблизиться к нему по кораблю, на котором находишься, на несколько шагов.
И мало ли какие бродят там тигры в человеческом обличье.
Что же до тигров, то Гьюви, сыну Отхмера, за эти дни выпало столько предупреждений от носового, и даже от капитана еще один раз, что он стал бы думать о пленниках с Кайяны беспрерывно, даже если бы сам по себе не был расположен это делать. Но по крайней мере, думал он о них теперь издалека. Если, конечно, они сами к нему не лезли. Когда его сотоварищ закончил объяснять доверенному рабу бани Вилийаса дурные стороны излишнего любопытства, Гьюви ему заметил так:
— Охота тебе с ними возиться. Ты б еще поучил зуйков чулки вязать — столько же проку!
Причем он сказал это совершенно искренне, и воистину забавно то, в какие противоречия впадает сам с собою человек, пытаясь приписать одному какому-то племени или одному какому-то роду все вообразимые недостатки, от коварного хитроумия до врожденной тупости одновременно. Да, воистину забавное зрелище для каких-нибудь высших сил, если бы они были — и если бы интересовались нами настолько, чтобы смеяться, взирая на нас с небес.
— Да ну? — хмыкнув, отвечал усмешливо Гьюви Хиджаре собеседнику и указал глазами на Деши. Гьюви и сам оглянулся мимоходом. Ничего особенного носовой не делал. Сидел на чьем-то сундуке, заменявшем этому кому-то гребную скамью, и мирно смотрел в небо. Как видно, его больше всего интересовали выкрики дозорщика.
— Четыреста?
После «четыреста» последовало «поворачивают» — как видно, на дарде заметили приближающиеся паруса. И видно, корабельщикам эти паруса не очень понравились. Теперь дарда удирала прямо в море. Преследователи повернули тоже. Это были словно слова, сказанные отсюда — туда: «да, это за вами».
Собственно, их двоих для маленькой дарды было более чем много.
Но с такой верткой водомеркой лучше иметь побольше рук. Это с одной стороны, и с другой — погоня грозила затянуться, и одна из рук-кораблей может отстать. С третьей стороны, в здешних местах лучше не терять друг друга из виду лишний раз. С четвертой…
При обычных у капитанов этих кораблей отношениях между собой — четвертой стороны у этого треугольника не было бы. Тем не менее…
«Лось» заметил парус первым. Следовательно, это был его корабль. «Лось» и сейчас все еще шел чуть впереди, но «Дубовый Борт» — почти незаметно, но неотвратимо — доставал ее с каждой волной. «Лось» был хорошим кораблем, очень хорошим, но там, где нужно показать, что такое ход, — рассуждая по-справедливому, он должен был уступить дорогу.
Собственно говоря, Йиррин и собирался ее уступить. Но не раньше, чем окажется, что это неизбежно.
У какого-нибудь другого человека — почти у всякого другого — сейчас злая мысль грызла бы сердце, мысль, что Гэвин этого даже и не заметит, поскольку и неизбежность, и уступка кажутся ему чем-то совершенно само собою разумеющимся.
Если бы и «Синтра-щеки», и «змеи» шли сейчас в три четверти ветра (скажем, на северо-запад, как шла дарда до сих пор), расстояние между нею и «Дубовым Бортом» сокращалось бы довольно заметно. Ну а при таком крутом курсе к ветру — кончался полуденный час, а пестрый парус был по-прежнему на четыреста длин «Дубового Борта». Или «Лося». Теперь уже они шли наравне. Идя вполветра, дарда использовала преимущества своего паруса. Он устроен вроде бы простенько, но хитро — прикреплен одною своей стороной к мачте так, что линию, по которой он креплен, можно смещать влево или вправо, куда захочешь. На одних кораблях для этого ставили поворотную мачту, на других кольца крепления поворачивались на самой мачте, это не главное.
Главное — ветер.
С обычным парусом получается, что ветер закручивается вокруг него — и, выходит, толкает парус не только сзади, но и спереди, что совсем некстати. Поворачивая дард-парус, можно сделать так, что обтекать мачту ветер будет всегда только вдоль паруса, а стало быть, не мешая своей же собственной работе. Кое-кто говорит, что этим он, мол, тогда даже помогает — дает добавочную тягу. Просто удивительно, что из-за такого вот пустяка скорость становится на четверть больше, а между тем так и есть.
Гэвин однажды, захватив какую-то дарду, потратил целый день, проверяя на ходу это удивительное обстоятельство. После этого дарды он очень зауважал. И еще больше зауважал оттого, что именно дарда была единственным кораблем, когда-либо ушедшим от «Дубового Борта» по-чистому, а не проскочив под защиту берега или других кораблей.
Людские россказни сохранили даже имя этой дарды: «Бубенчик», почтовое судно торгового дома Идвалах, державшего свой главный стол в Доготре. Прогулку длиною в полдня она устроила «Дубовому Борту» в море Вайхл, к исходу второго дневного часа нырнув под горизонт уже в заливе Илу-Вахилат. Одно только неудобно в парусе дарды — по-настоящему он приносит пользу лишь на маленьких кораблях, где оснастку можно позволить себе совсем простую, без рея даже.
— Как они? — спросила Рият. Ее вопрос происходил совсем не от невозможности определить, что делают сейчас преследователи. Будь кормщик человеком, он, без сомнения, понял бы, что Рият имела в виду.
Не задавайте двойникам неточных вопросов, и вам не придется получать ненужных ответов.
— Держатся.
— Запас хода у вас есть? — переспросила Рият.
— Нет, — сразу ответили ей. — Но будет, если я положу корабль по ветру.
Некоторое время (очень немного) спустя Рият назвала ему место галер в море. Ровно столько времени спустя, сколько понадобилось, чтобы узнать его, выглянув из шатра и крикнув вниз, через люк, на гребную палубу навигатору. На военном флоте даже это звание переделано на хиджарский лад.
— Ну? — спросила она.
К этому времени она стала уже сама как бы машиной, задающей вопросы, отвечающей на вопросы, всматривающейся в картинку в зеркале, передающей мысленно новости, принимающей новости, очаровательно улыбающейся, произнося слова вроде: «Мы оба понимаем, конечно, как важно то, что происходит здесь…» или «Малый Совет, казначейство Малого Совета заинтересовано», и шагающей по шатру вперед-назад, яростной, бесстрастной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76