но с другой стороны, и Рият, уж конечно, не стала бы ронять свое достоинство Прибрежной Колдуньи, опускаясь на колени прямо на землю перед настоятелем всего лишь небогатого заморского храма в Тель-Претве. Приятно иметь дело с умным человеком. Рият преклонила колени на первой ступеньке, опустив почтительно голову, в то время как настоятель ожидал на второй; ему пришлось слегка наклониться, чтобы поднять ее — а точнее, прикоснуться к ее плечам, точно помогая ей подняться, — а уж что-что, но подняться Рият могла и сама. Настоятель оказался даже достаточно любезен, чтобы отвечать ей шутливым комплиментом — мол, красавицы и колдуньи живут здесь бесплатно, однако же согласившись принять от Рият пожертвования на обновление Храма, и даже много большие, нежели обычная плата за ночлег, отдаваемая тоже как пожертвования.
— Эти стены рады твоему пребыванию здесь, — добавил он. — Но мне будет приятней, если ты отдашь ему это сама, как сама открыла себе вход.
— Я женщина, — возразила Рият, — и я слаба. У меня не хватает сил смотреть на Светила.
— Ты можешь поговорить с ним через занавеси, — сказал настоятель, а Рият, помолчав, кивнула головой.
Доготранский жест.
— Хорошо, — сказала она.
Она вошла в Храм Утренней Звезды через западные двери. Внутри было почти темно — горели ароматические черные свечи, а окон здесь не было ни в стенах, ни в потолке; пышные люстры разжигали лишь в дни особых праздников, а сейчас казалось, что их вовсе нет, и в квадратном зале с бархатным пламенем свечей потолок навис почти над головой. Рият вошла в одну из ниш вдоль стен, задернув за собою черные шелковые занавеси; шелк был староват и местами протерся, хотя в свои времена крашен был тою же самой дорогой и прочной, красивою краской, что и дистола настоятеля, и верхнее широкое платье, надетое нынче на самой Рият. Должно быть, щедрые пожертвователи последний раз проезжали здесь, увы, давно. В то время, когда она входила, можно было разглядеть в глубине ниши еще одну занавесь, плотно задернутую над углублением в стене; потом черный шелк, колыхнувшись, закрыл ее от посторонних глаз. Мы не будем раздвигать его снова.
Наша повесть, отважно заглядывая в души людей и лики богов, и даже в тени столь темные, что живому солнцу вовек не рассеять их, останавливается перед маленькой нишей в стене Храма Кэммона — ибо самонадеянным и глупым показал бы себя человек, без должной подготовки решившийся судить звезды и их дела, или хотя бы судачить о них.
Рият торопилась, но пробыла там не менее времени, чем нужно, чтобы в водяных часах набежало на полпальца воды. И выходя из Храма (в темноте она едва не налетела на небольшую компанию матросов, пришедших поговорить с Исчисляющим Пути), она положила в кедровый ларец у дверей не только мешочек с пятью золотыми, о котором договорилась с настоятелем, но и еще свою шпильку для волос — шпилька была очень дорогая и искусно сделанная, в ладонь длиной и с тремя красивыми прозрачными камнями. Кроме всего прочего, она была так сделана, что при нужде могла пригодиться и как оружие.
Сложная прическа, и без того порядком истрепанная дорогой, сразу развалилась, и, когда Рият вышла из портала, заостренного вверху как луковица, встряхнув головой и зажмурясь от солнца, — ее бронзовые кудри, пышные и упругие, точно проволока, рассыпались по плечам — она не стала снова их собирать. Так и ходила — как ходят обычно доготранки, как ходила бы сама Рият, если бы все-таки стала женой горшечника.
В конце концов, это ей шло, а служанку, умеющую сооружать модные прически, она с собой не взяла. Лучше уж вовсе без прически, чем с плохой.
Тем временем двое ее слуг уже должны были добраться с поручениями — один до управляющего портом, а второй — до распорядителя в конторе Претави, если, конечно, тот получил известие, которое она выслала раньше с еще одним гонцом, и ожидает в конторе, а не уехал в гавань, или к агентам в близлежащих поселениях, или в другое место куда-нибудь, не оставив в конторе толкового приказчика, который мог бы его заменить. «Самое главное, Рият, — сказала она себе, — помни: ты предусматривала, что все это еще и как возможно».
Сама она отправилась в гавань на этот раз пешком. И гавань, нельзя не сказать, вовсе не показалась ей переполненной. В порту Претва после штормов начинается пренеприятная волна-тягун, и, отлично зная, как умеет она бить корабли о причалы и друг о друга, благоразумные люди заранее вывели свои суда на незащищенный внешний рейд; неблагоразумные могли сейчас наблюдать, как от равномерно проходящего влево-вправо тягуна их корабли каждые полчаса прыгают, как разгоряченные кони, норовя оборвать свои канаты или обмакнуть мачты в волну; те же, кому с самого начала не повезло с местом на внутреннем рейде, имели теперь возможность немного позлорадствовать, и, может быть, они и делали это. Рият злорадствовать не могла: военные галеры помещались здесь же, на внутреннем рейде, и подвергались опасности, стоя у причала.
Патрульным кораблям полагалось содержаться в таком порядке, чтобы в любое время в течение часа они могли выйти в море. Приказ Прибрежной Колдуньи должен был прийти более часа назад — но эти четыре галеры не были еще и близко готовы. Там еще только загоняли гребцов в трюмы, что же до солдат, то их, как подумала Рият, наверняка надобно было еще найти, и ведь четыре дня назад эти корабли уже готовы были к выходу, наполнены боевыми припасами и чуть ли не ждали только окончательного решения портового консула, в какую же сторону будут они сопровождать отправляющихся купцов. Начался шторм, и солдат отпустили в казармы, а попросту говоря, на берег. Сейчас их, должно быть, извлекали из каких-нибудь кабаков, а ведь хорошо известно, как не любит этот народ из подобных мест извлекаться.
«Сколь горестный вид, — припомнила Рият место из „Химруи-лиджин" („Записок в доме у подножия горы Химруи"), — являет собой солдат с чашкою дешевого вина в темном и грязном углу питейного дома. У него мало денег, и только самые дешевые женщины подходят к нему и обнажают щербатые зубы в улыбке, но порою и они затем отворачиваются. Волосы его в беспорядке; обувь расшнурована; штаны свисают нелепыми и смешными складками; и случается, что, кроме штанов, на нем и нет ничего. Шляпу — если у него есть шляпа — он кладет на пол рядом с собой. Он жадно оглядывается, надеясь, вдруг кто-нибудь из беспечных гуляк объявит, что день счастлив сегодня для него, а компания приятна и, желая всем вокруг того же, велит слугам отнести каждому, кто присутствует здесь, кувшинчик хмельного напитка. Ежели солдат не один, а с товарищами, они не разговаривают между собой, не говорят веселых стихов и не поют песен, опасаясь привлечь к себе внимание. На лице его напряженность и страх; всякий раз, когда на дверях откидывается циновка, он оборачивается, ожидая увидеть офицера или городскую стражу, которая изловит его и загонит назад в казарму, и кажется странным то, что он ищет подобных развлечений, несмотря на опасения, отравляющие почти все удовольствие, какое приносит ему вино. Впрочем, если ему все же повезет и найдется бесплатное угощение, отупение от чрезмерности выпитого вытеснит на лице и в душе его страх».
Не то чтоб Рият была охотница до чтений, но несколько самых известных книг надо ведь все же знать, чтоб не оказаться беспомощной в любезном разговоре где-нибудь на «встрече в доме друзей».
«Сумасшедшими, быстрыми и безжалостными», — подумала Рият. Быстрыми? О да.
И ведь даже нельзя сказать, чтобы в этом порту ей нарочно мешали. «Обыкновенное наше разгильдяйство». Рият даже и не сердилась, ибо другого не ожидала. И еще кстати сказать, она и сама не знала, о ком подумала сейчас «мы». «Нет, кажется, я все равно бешусь, и не поможет тут никакая „Химруи-лиджин"».
По тумбам, поставленным в ряд наподобие цепочки гигантских следов, Рият прошла-пропрыгала, звонко шлепая по камню кожей подошв, к военному причалу. Тумбы, между прочим, были слегка разной высоты: с тех пор как строился этот порт, одни из них ушли в песок больше, другие — меньше. Три галеры, казавшиеся невероятно огромными вот так, вблизи, стояли прямо здесь, у каменной полоски, обросшей ракушками и травой по прозванию «борода морского царя», четвертая — в полудюжине своих длин от причала — покачивалась на волне, и в лодку, присланную оттуда, с десяток стражников как раз заводили часть трюмных гребцов, чтоб отвезти их на галеру. Именно туда Рият и направилась, минуя сходни трех прочих кораблей; ей показалось, что она узнает человека, распоряжавшегося у лодки. Сейчас, по прошествии времени, она больше не была склонна винить его в чем-то происшедшем три года назад. В конце концов, тогда, в дни мятежа Калайаса, она и сама очень худо понимала, чего она на самом деле хочет и на чьей она стороне. Рият не разобралась в этом даже и посейчас; немудрено, что этот человек запутался. Должно быть, он неправильно истолковал какие-то ее слова, или желания, или и слова и желания вместе, и случилось то, чему суждено было, случиться. И вообще не так уж и много от него тогда зависело, и не так уж много — от нее самой.
Встреча не была неожиданностью — Рият хорошо знала, что именно сюда перевели его служить, вместе с его кораблем, в то время, когда Малый Совет после мятежа Калайаса перетряхивал войска, укрепляя прибрежные гарнизоны и патрули верными частями. Неожиданностью, и приятной, было то, что он тоже не держал на Прибрежную Колдунью зла. Хотя Рият это не показалось неожиданностью. Она была, как уже сказано, порою необычайно простодушна в отношении того, как она действует на мужчин.
— Я и забыл, какая ты красавица, колдунья, — сказал он, оставив своих гребцов на попечение рулевому лодки и подойдя к Рият.
Да и Рият, признаться, подзабыла, какой он. Полнокровный мужчина, что называется здоровяк, с косою такой толщины, как запястье Рият, с усами пышными, как щетки, с полным ртом белых, крепких зубов, грубоватым умом и сильными руками — нет, она никогда его не переоценивала. Но Рият уже немного отошла после вчерашнего разговора с бани Эзехезом. Такие вот сложные отношения — отношения с людьми, от которых много зависит, — всегда оказывались для нее изматывающими, даже когда были дороги не шутя. Она была рада, что теперь можно отдохнуть немного душой в чем-то простом и ни к чему не обязывающем. «Да, — подумала она, — здесь-то просто».
— Три дня пути, — проговорила она, — разделяют надежнее, чем столетия. — Здесь, похоже, даже не знают, каковы нынче приветствия, что в ходу в столице?
— Откуда? — откликнулся он. — И для кого? Здешние женщины стоят не больше того, что я могу им подарить.
Он не мог сдержать удовольствия от того, что эта женщина вдруг вынырнула из тумана, каким стали уже расплываться для него столичные воспоминания; и Рият приятно было видеть это.
— И чего стоят здешние корабли? — переводя взгляд, спросила Рият.
— Посмотри, — он обернулся, — сама увидишь.
«Борода морского царя» вдруг всплыла, забурлив почти на уровне их ног, неподалеку гребец, не вовремя занесший ногу над сходней, рухнул в воду и загорланил, в брызги разбивая ее руками, а в следующее мгновение корабль, рывком причальных канатов прыгнувший назад, прекратил этот вопль — мог бы прекратить и жизнь, хрустнув костями между своим бортом и стенкой. Мешки с шерстью, вывешенные в нескольких местах вдоль внутреннего борта, смягчили удар, но все же, когда соседи по цепи вытащили этого человека наверх, он был совсем не хорош — захлебнувшийся и обмякший, как тряпка. Впрочем, это произошло уже пару минут спустя, да Рият туда и не смотрела. Галера, стоявшая от причала поодаль, резко взмыла вверх, а потом дернулась и осела, на мгновение показав свой таран из-под воды.
— Что это? — сказала Рият.
— Тягун. Да он стихает уже, — сказал ее собеседник. «Кажется, это тот случай, когда от усердия обезьяна сдохла», — подумала Рият. Стискивая пухлые губы и притопнув башмачком, она сказала, глядя куда-то себе под ноги:
— Во имя милосердия звезд? Неужели я и тут должна вмешиваться?
— Лучше не вмешивайся, — посоветовал он. Оттолкнувшись от близкого берега, волна шла обратно; снова, затрещав, прыгнули корабли, на этот раз зеленая вода побежала и по причалу; Рият охнула, глянув на потемневшие носки своих шелковых башмачков. Разговаривай она вот так с кем-то из своих столичных знакомых, тут бы уже были сочинены стихи о красавице, промочившей ноги. Да, будь на его месте кто-то из тех, от кого тоже немногое зависит, но у кого зато хватает денег, чтобы покупать ликторства, и хватает лени, чтобы равнодушно встречаться и равнодушно расходиться вновь, не желая ради таких никчемных пустяков, как любовь, нарушать привычный распорядок своей души, — стихи были бы уже тут как тут, весьма изящно сделанные, в стиле «блестящая яшма», с точной рифмой и правильным чередованием размерных тонов.
Щедрый дух небесный
Спустился с горы Миоду,
Одарив землю красотой,
Думал я; известно:
Только небесному своду
Дано взрастить плод золотой.
Но ужель б посмела
Небо тронуть своей влагой
Своевольно моря волна?
Нет, вижу и полон отвагой:
Женщины телом
Прекрасное облечено!
После Имуноквэ такие поводы не принято упускать.
Считается, что море — нечистая стихия; небожительницу оно не посмело бы осквернить.
И кстати, у Рият было полным-полно близких знакомых, способных на расточение любезных стихов. Почему вспомнился именно этот?.. Впрочем, понятно, почему.
— Ну к вечеру-то хоть будут готовы? — сказала она.
— Обязательно. Да у меня даже за час до вечера. Я из них души вытряхну. Конечно, — тут же поправился он, — я только за себя говорю.
— Как хорошо было бы, Синнэ, если б ты в с е г д а говорил только за себя, — отозвалась Рият. И пронаблюдав, как он замолкает, беспомощно стискивая кулаки, — виноваты-то одни, а вот мстим за них мы другим, всегда другим, — добавила: — Ну а теперь ты покажешь мне — где здесь «Девчонка из Синтры».
Люди, которые довольствуются тем, что знают часть, а не целое, имеют свои приятные стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76