Представляете себе ее в шляпе "веселой вдовы", удерживаемой на голове одной из модных тогда булавок из слоновой кости!
Вдруг он нагнулся над коллекцией длинных старомодных шляпных булавок, фантастические головки которых были разложены веерообразно, чтобы представить их в наиболее выгодном свете.
– Послушайте-ка! – воскликнул он, приподнимая стеклянную крышку стенда. В голосе его звучал гнев. – Она и до булавок добралась! Пропала булавка с гранатовой головкой в виде полумесяца. От нее ничего не убережешь – ничего! А эта булавка – не игрушка. Нельзя оставлять у нее такую вещь. Надо мне вызвать мастера из Шелби – приделать к стенду замок. Теперь, когда бабушка выложила все эти бесценные вещи из своего сейфа, их, конечно, надо держать под замком.
Я стояла рядом с ним, пристально глядя на длинные изящные булавки, употреблявшиеся в старину, – у них были резные серебряные головки, у одной – что-то вроде шлема, как у Мортимера, некоторые были покрыты драгоценными камнями, другие – инкрустациями, и все отличались тончайшим мастерством исполнения. Пространство между ними, где раньше лежала гранатовая булавка, обращало на себя внимание пустующим черным бархатом.
– Поберегите пальцы! – сказал Джеральд и осторожно опустил стеклянную крышку. Потом указал на трюмо, стоявшее между двумя окнами на противоположной стороне галереи, в самом ее центре. – Это – дверь в оранжерею Фрици. Из-за этого-то я не могу закрыть ей доступ в галерею: она фактически живет там. Диа одно время был просто помешан на растениях и привез сюда со всего света всяческую экзотику. Теперь Фрици следит за растениями столь же ревностно, как я – за коллекцией.
Я смотрела на стекло, которое совсем не было похоже на дверь и в котором отражалась моя фигура. Я почувствовала какой-то холодок, словно на мои обнаженные руки повеяло ветром, и у меня появилось твердое ощущение, что я смотрю на что-то такое, что уже видела когда-то, на что-то, что в свое время меня испугало.
Джеральд наблюдал за мной с любопытством.
– Если хотите, можете завтра туда заглянуть, – сказал он. – Вдруг это вам что-то напомнит. Знаете, ведь именно здесь произошел тот несчастный случай, из-за которого у вас шрам. Конечно, если это можно назвать несчастным случаем, зная, что виновата в этом была Фрици.
Как-то вдруг я почувствовала себя физически опустошенной. Это место было для меня невыносимым. Я не в состоянии была стоять и глядеться в зеркало, которое на самом деле было дверью. Наверное, у меня закружилась голова, потому что я шагнула к черному ампирному креслу и ухватилась за него.
– Вам пора в постель, – сказал Джеральд. – У вас такой вид, словно вы исчерпали все свои силы.
Для одного дня довольно. Вы знаете, как пройти в дом? Я останусь здесь и проверю, не пропало ли еще что-нибудь. И я сам займусь поисками того самого ожерелья и шляпной булавки.
Довольно унылым тоном я пожелала ему спокойной ночи и, поднявшись по трем ступенькам, очутилась в старой части дома. В фасадной части холла меня ожидала слабо освещенная лестница, поднимавшаяся вверх рядом со стеной. Теперь, когда я вырвалась из галереи, ко мне вернулась присущая мне сила воли, и вместо того, чтобы идти к себе, я направилась к двери в холл с его полом, устланным мраморными плитками, и с его средневековым сундуком. В медных канделябрах еще горели свечи, и дверь, ведущая на половину тети Арвиллы, по ту сторону стены, как бы приглашала меня войти. Я переступила через груду доспехов – все, что осталось от упавшего рыцаря, – и взялась рукой за ручку ее двери. В доме, где, как утверждали, двери не запирались, эта дверь, как и та, что находилась наверху, была надежно заперта, так что ни один непрошеный гость не мог через нее проникнуть. Быть может, ее специально заперли от меня?
Валявшийся на полу шлем Мортимера подозрительно следил за мной сквозь прорези в забрале. Я легонько ударила по нему носком туфли, спрашивая себя, заговорит ли он со мной, как разговаривал с Крисом и его отцом. Нет, теперь, оказавшись в столь унизительном положении, вероятно, не заговорит.
Массивная черная деревянная панель входной двери подалась легко, и я оставила ее позади себя чуть приоткрытой. Когда я пересекала подъездную аллею, под моими ногами похрустывал гравий. Возле ступеней тускло горела лампа, так что широкие лужайки, спускавшиеся к посеребренному пруду, освещались не одним только лунным светом. Я ступила на траву и отошла подальше от дома. Хотя его темная громада высилась за моей спиной, перед собой я не видела ничего, кроме неба, деревьев, травы и воды. Здесь легче было дышать прохладным ночным деревенским воздухом, напоенным запахом сосен, прелой листвы и рвущихся из земли июньских ростков травы. Мое ощущение усталости стало менее тягостным, и на несколько мгновений я смогла стряхнуть с себя гнетущую атмосферу дома.
Но не вполне. Что-то во мне оставалось даже здесь. Сквозь вздохи ветра между деревьев мне, казалось, слышался смех Арвиллы, каким он донесся до меня через стену. Шрам у меня на щеке горел, и мне неприятно было думать о женщине, способной смеяться таким смехом, о женщине, из озорства опрокинувшей рыцаря в тяжелых латах и кольчуге, крадущейся по дому с гранатовой шляпной булавкой в руках. Если ей один раз пришло в голову причинить мне боль, не захочет ли она сделать это вновь? Чем я так ее рассердила, что она до сих пор не может мне этого простить? Ни на один вопрос ответа у меня не находилось. Время узнать, насколько ужасна истинная правда, для меня еще не наступило.
Глава IV
Стоя на траве и пытаясь сбросить с себя колдовские чары дома, я начала думать о своей матери. Бланч Горэм, когда была еще ребенком, наверняка часто стояла на этом самом месте. Как мне хотелось, чтобы она была сейчас со мной! Я еще не примирилась с тем фактом, что она уже не ждет меня, не интересуется моими жизненными проблемами, как интересовалась всегда. Если бы я проводила ночь в Шелби, то могла бы пойти на кладбище и посидеть на траве возле свежего холмика земли, пытаясь успокоить себя воображаемым ощущением ее близости.
Я начинала осознавать, что в этом заключена одна из неожиданно больно ранящих фактических потребностей, связанных с тяжкой утратой. Я прошла через все необходимые процедуры дня, решала, как могла, возникающие задачи, думала о постороннем. Мысли мои были отвлечены, и какое-то время боль таилась где-то на заднем плане. Но когда все улеглось и я очутилась одна, ощущение потери без всякого предупреждения вернулось, разящее, давящее, не оставляющее ничего, кроме чувства боли и одиночества. Это мама сейчас спокойно спит, меня же раздирает тоска по ней.
Всю мою жизнь мы были добрыми друзьями и хорошо понимающими друг друга товарищами. Для каждой из нас присутствие другой делало личную беду легче переносимой, до известной степени конечно. По мере того как я взрослела, мы неизбежно начали немного отдаляться друг от друга. Я не выносила, когда мне говорили, что я слишком ухожу в работу, чтобы бежать от действительности, что я поворачиваюсь спиной к жизни. Меня возмущали ее слова, я считала, что она не понимает, как напряженно я тружусь – ради нас обеих! И меня раздражала любая критика. Молодых критика всегда раздражает. Не могла я ей рассказать и о своем разочаровании в Греге. Поскольку она начала связывать с ним какие-то свои ожидания, меня как-то по-глупому сердили сами ее надежды. И все же, хотя теперь меня нелегко было утешить или наставить, как это делают с ребенком, теперь, когда я ее потеряла, я, как это ни противоестественно, тосковала именно по ее наставлениям. В Силверхилле, ее родном доме, мне больше всего нужна была она сама.
Каким далеким, недружественным казался лунный свет, как ужасающе тиха была ночь. Ветер стих, и даже птицы уснули, только время от времени гукала сова. Шорох ночных насекомых только подчеркивал тишину. Иногда на дороге, далеко по ту сторону пруда, показывался автомобиль и, сверкнув желтыми фарами, исчезал за темным щитом деревьев. Я не привыкла к такой тишине. Быть может, мне не хватало шума городских улиц, который никогда не затихает. Сегодня на этих улицах должно быть жарко. Бетон и камень удерживают дневное тепло и отдают его в ночные часы, здесь же воздух был восхитительно свеж и прохладен. Если я посмотрю, то позади меня окажутся березы, высокие и страшные, близко подступившие к дому. Не стану смотреть.
Травяной покров, мягкий как китайский ковер, должно быть, приглушил звук шагов позади меня, потому что я не поняла, что рядом кто-то есть, пока Элден не окликнул меня.
– Ну а теперь что вы думаете о Силверхилле, мисс Райс? – спросил он.
Я обернулась, и сейчас же дом закрыл горизонт, скрыв из виду все остальное. Со своей готической башней, устремленной ввысь, и двумя светлыми крыльями, простирающимися в обе стороны, он казался ночью таким же серебряным, как и днем.
– По крайней мере я встретила кое-кого из тех, кто здесь живет, – сказала я.
– Но уверен, что мисс Фрици не в их числе. Кейт говорит, что Фрици держат взаперти, чтобы она не встречалась с вами. Но она все равно узнает. Она всегда чувствует, когда что-то происходит, и уже начала выкидывать свои шуточки – она всегда так делает, когда бывает взбудоражена. Я слышал про рыцаря в доспехах. Миссис Нина, наверное, чуть не спятила от огорчения.
Он произнес это таким тоном, словно сама мысль доставляла ему удовольствие. Я не хотела говорить с этим человеком ни о Нине, ни о тете Арвилле. Как и раньше, он оставил меня в состоянии недоумения и тревоги. Элден совсем не был похож на свою сестру, и хотя у него были свойственные обитателям Новой Англии раскованные манеры в отношении своих нанимателей, я не была уверена в том, что он друг мне или даже самих хозяев Силверхилла. Его смех, звучавший где-то в глубине глотки, снова напомнил мне рычание, и я вздрогнула от этого звука. В этом человеке было слишком много сарказма, корни которого уходили в какое-то давнишнее ожесточение. Откуда этому ему взяться, мне было непонятно: ведь Джулия Горэм дала ему кров, образование, средства к жизни. Что же в таком случае вызывает у него такую злобу?
– Итак, сегодня его милость показал вам галерею? – продолжал Элден. – Зебидиа был в свое время, как говорится, парень что надо – с громадной кучей денег, которые он мог тратить, как ему заблагорассудится, и с утонченным вкусом, обходившимся ему в копеечку. Они позволяли Джеральду жить посреди всех этих вещей, когда он был маленьким, хотя мой отец в сад его не пускал, так как тот ничего не чувствовал к деревьям и другим растениям. Он, бывало, скорее сорвет ветку, попавшуюся ему на пути, чем наклонит голову и пройдет под ней, а если ему хотелось отнять мяч, ему ничего не стоило растоптать цветок. Если же учесть, что ловить он мог только одной рукой, ему приходилось гонять мяч по земле, когда мы были маленькими.
В этих словах прозвучала какая-то особенная враждебность к Джеральду, хотя я не понимала, с чего бы это человеку с двумя здоровыми руками ненавидеть однорукого калеку.
– Значит, вы росли вместе? – спросила я.
При бледном свете луны я видела, как Элден кивнул своей крупной красивой головой.
– Если под «вместе» вы имеете в виду, что мы росли, смертельно ненавидя друг друга, то да, вместе.
– Почему? – спросила я его в лоб.
Он снова зарычал:
– Потому что он не оставлял меня в покое. У меня были две руки, и этого он мне так никогда и не смог простить. Он вечно пытался играть в мои игры, а если я протестовал, лез в драку. Можете себе представить, что это такое – сдерживать однорукого парнишку, который стремится оторвать вам голову! Всегда дело выглядело так, будто это я цепляюсь к нему, но я не мог дать себе волю и выдать ему как следует. Один только раз я себе это позволил – свалил его с ног, поставил хороший синяк под глазом и в кровь разбил нос. Хотя это вызвало страшнейший переполох, оно того стоило. Если бы вы слышали вопли миссис Нины, можно было подумать, что я совершил убийство. Она по сей день мне того случая не простила. Если бы она после этого оставила Джеральда в покое, все было бы хорошо – он знал, что его ждет в случае чего. Но она упорно твердила ему, какой я бандит и… ну, в общем, мы не общались.
Его рассказ смутил меня. Трудно было решить, кто прав но я вдруг почувствовала, что симпатизирую скорее Элдену, чем своему кузену, хотя у меня и не было уверенности в том, что мое чувство оправданно.
– А почему вы остаетесь здесь – вы и Кейт?
Он посмотрел куда-то в сторону.
– Мне многого не надо. Сад, питание, крыша над головой. Кейт же заслуживает лучшей участи. Если бы я мог, в ту же минуту увез бы ее отсюда.
– А почему не можете?
– Вы задаете слишком много вопросов, – сказал он, – хотя, может быть, вы обладаете большей смелостью, чем кто-либо из них, кроме старой миссис Джулии. Не знаю, можете ли вы сделать что-то такое, от чего что-нибудь переменилось бы, но, может, оно и хорошо, что вы приехали. Может, вы доведете кое-что до критической точки. У миссис Джулии есть одно любимое словечко – «катализатор». Быть может, вы и есть тот самый катализатор. И если вы собираетесь побыть здесь еще какое-то время, вам следует знать, с чем вы можете столкнуться.
Мне трудно было представить себя в роли катализатора.
– Мне нравится ваша сестра, – сказала я, – но она от меня бегает. Наверное, я и ей задала слишком много вопросов.
Он снова взглянул на меня, и пристальность его взгляда повергла меня в смущение.
– По-моему, вы ей тоже нравитесь, – сказал он, – но она боится. Она сейчас идет по натянутому канату и не знает, в какую сторону свалится. – Его руки, свободно висевшие вдоль тела, сжались в кулаки. – Вы думаете, я не увез бы ее в одну минуту, если бы только мог? Вы думаете, мне нравится стоять и молча смотреть, как они пытаются устроить эту свадьбу?
– Я слышала от Джеральда, что он никогда ни на ком не женится, – сказала я.
В словах и жестах Элдена ощущалось с трудом подавляемое ожесточение.
– Да уж, пусть не надеется! Я не допущу, чтобы он женился на моей сестре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33