А ведь, если вдуматься, чего тут было недопустимого или недостойного? Напротив, обнародовав наши требования к финнам, мы доказывали этим свою уверенность в нашей правоте…
Финны же, «милостиво» добравшись до Москвы, все более отступали, но — не доходя до той черты, которую СССР определил как минимальную. А минимальной была черта по Койвисто…
Сразу скажу, что по договору от 12 марта 1940 года— после взлома и «линии Маннергейма», и «линии Рузвельта» — Черчилля — граница прошла примерно на 50 километров дальше — не к Койвисто, а уже к Выборгу. Но ведь это было уже после взлома всех «линий», когда Сталину уже не было нужды делать для финских полковников экскурсы в военную историю…
А в 1939 году все начало ноября прошло в наших попытках не доводить до последнего довода — пушечного… Но финны не уступали в вопросе даже о Ханко, хотя было понятно, что Ханко — один из тех возможных «замков», на который Россия могла бы закрыть Финский залив для врага.
9 ноября Сталин показал на карте точку:
— Может быть, вы уступите хотя бы остров Руссарё?
— Нет.
— Тогда, похоже, ничего не выйдет, — вздохнул Сталин. — Ничего не выйдет…
Удивительно, но так же считали и сами финны. И еще до получения ответа из Хельсинки они подготовили письмо на имя Молотова, которое Таннер считал «вежливым», а я назвал бы неоправданно высокомерным. Даже традиционный завершающий «комплимент» письма выглядел весьма сухо.
Впрочем, пусть читатель судит сам.
«Господин Председатель,
Ввиду того, что в наших переговорах с Вами и г-ном Сталиным не удалось найти почву для предположенного между Советским Союзом и Финляндией соглашения, мы сочли целесообразным сегодня вечером вернуться в Хельсинки.
Доводя об изложенном до Вашего сведения и принося искреннюю благодарность за всю оказанную нам любезность, мы выражаем надежду, чтобы переговоры в будущем могли привести к удовлетворяющему обе стороны результату.
Примите, г-н Председатель, уверения в глубоком нашем уважении.
Ю. К. Паасикиви, В. Таннер».
Письмо было датировано 13 ноября— что было несколько странно. Финны могли бы еще денек в Москве и побыть и не связывать себя темной символикой…
Однако письмо было датировано 13-м, и в тот же понедельник, 13 ноября— суеверные финны почему-то (?) проявили бесстрашие и в этом вопросе — в 21.30 финская делегация уехала в Хельсинки…
Тут пора сказать, что маршал Маннергейм — как бывший русский подданный, как бывший генерал царской армии и неглупый военный, был со многими нашими сомнениями согласен и рекомендовал гражданским политикам уступить в рамках возможного. И этим пределом могла как раз стать «линия Маннергейма». Тогда, конечно, финнам пришлось бы отказаться от предполья ее укрепленных районов, то есть от километров лесных завалов, оплетенных колючей проволокой, стационарных зарытых фугасов, противотанковых рвов, гранитных и бетонных надолбов и прочих «прелестей» в виде пулеметных гнезд, окопов и блиндажей…
Но мы это предполье так или иначе прошли за полторы недели и уперлись лишь в саму линию — действительно непроходимую так просто…
То есть даже Маннергейм понимал, что надо уступать… Но если он надеялся на линию его имени, то политики в штатском надеялись еще и на «линию Рузвельта»…
Глава 11
Финские «кукушки», генштабовские «вороны» и атлантические «ястребы»
ДА, ФИНСКУЮ проблему надо было решать быстро — мало того, что наступала зима и боевые действия сразу же осложнялись прежде всего для нас… Поджимало и «политическое» время… Ситуация была для СССР сегодня благоприятной. А завтра?
Сегодня Германия связана на западе и нам официально дружественна. А завтра?
Сталин лучше многих понимал и знал, что могущественные силы вне и внутри Германии вполне могут обеспечить такой поворот мировой ситуации, когда Германия и Англия — с Францией и Финляндией в пристяжных — вместе пойдут на СССР. И пойдут — в том числе — через Финляндию…
И пойдут ведь ведомые не национальными — пусть и жадными — интересами. Пойдут в интересах наднациональных сил по обе стороны Атлантики…
Скажем, если бы удались покушение Эльсера или заговор Бека или получили бы развитие и логическое завершение интриги бывшего обер-бургомистра Лейпцига, а к концу тридцатых — советника штутгартского концерна «Бош АГ» Карла Фридриха Гёрделера, то Гитлер был бы свергнут. А Германия быстро была бы возвращена в систему Золотого Стандарта как в узко финансовом, так и в широком политическом смысле…
И такая Германия была бы тут же подключена к быстрым действиям против СССР широкого антисоветского фронта Золотой Элиты…
Ведь Элите тоже надо было спешить — пока СССР не выполнил четвертую пятилетку и не перевооружился.
А в Советском Союзе в ту осень 39-го было много дел, и большинство из них относилось к жизни мирной и созидательной… Но в мирные хлопоты вплетались и пахнущие порохом — по крайней мере потенциально…
В Европе вермахт вел бои на Висле, а Сталин 13 сентября вызвал в Москву Первого секретаря ЦК КП(б) Белоруссии Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко и Председателя Совнаркома Белоруссии Кузьму Венедиктовича Киселева.
Думали, нужда в каком-то хозяйственном отчете: в Минске затеяли размахнуться на искусственное озеро — с водой в городе было туго. Однако требовались средства, а союзный нарком финансов Зверев скупился… Были и другие неотложные дела…
В приемной сталинский личный секретарь Поскребышев в серой коверкотовой гимнастерке привычно расправлялся с телефонными аппаратами — редко звоня сам, но то и дело отвечая на звонки.
Вскоре белорусов пригласили в кабинет, а за ними туда прошли и их украинские коллеги Хрущев и Корниец… В кабинете был и Ворошилов.
Сталин начал совещание по вводу войск на западные белорусские и украинские земли. Киселев сидел, то ли как на иголках, то ли как на крыльях… Свершалось то, чего желалось почти двадцать лет!
Обсуждение заняло чуть больше часа, а потом Сталин повез всех на дачу — обедать…
Хозяин был приветлив и заботлив, смущающегося Ковалева посадил рядом с собой, расспрашивал. По всего-то 35-летнему возрасту белорусского «премьера» Сталин мог бы называть его по-отцовски просто Кузьмой, но был подчеркнуто вежлив. Вопросы, впрочем, задавал не из вежливости, а по сути…
Рассказывал Сталин и сам… Рассказывал и о войне с белополяками, когда пришлось воевать и в белорусских краях.
А ранним утром 17 сентября Кузьма Ковалев уже ехал вместе с наступающими частями кавалерийского корпуса Еременко вперед — к Несвижу, Барановичам, Волковыску и дальше — на Гродно…
У Сталина же возникали уже другие проблемы — на другом конце страны… И очень хотелось решить их на северо-западе так же бескровно, как это удалось сделать на юго-западе…
День 7 ноября застал финнов еще в Москве, и их пригласили на военный парад. Паасикиви отказался, Таннер пошел и весь парад вежливо отказывался от предложений американского посла Лоуренса Штейнгарта хлебнуть из его фляжки с коньяком, к которой сам посол частенько прикладывался, бурча по поводу устаревшего вооружения — что было явной неправдой.
Но еще большие возможности для размышлений, чем русские танки на московской брусчатке, мог бы дать финнам вдумчивый анализ праздничного приказа № 199 от 7 ноября ко дню 22-й годовщины Октябрьской революции наркома Ворошилова…
Завершался 1939 год, в котором основные усилия и успехи РККА пришлись на Халхин-Гол. Однако об этом конфликте было сказано в одном абзаце. Зато весьма много места было отведено под описание «освободительного похода», и не меньше места заняла оценка ситуации в Прибалтике. О Финляндии не было сказано ни слова, однако нарком цитировал Сталина: «Мы стоим за мирные, близкие и добрососедские отношения со всеми соседними странами, имеющими с СССР общую границу… и будем стоять на этой позиции, поскольку эти страны будут держаться таких же отношений с Советским Союзом, поскольку они не попытаются нарушить, прямо или косвенно, интересы целости и неприкосновенности границ Советского государства»…
Это было сказано для финнов, однако они не вняли голосу СССР и Сталина. И теперь разговор с ними предстояло вести нашим солдатам…
В ПРИКАЗЕ наркома обороны СССР № 199 говорилось и о Германии, об Англии и Франции…
«Договор о дружбе и границе между СССР и Германией как нельзя лучше отвечает интересам народов двух крупнейших государств Европы. Он построен на прочной базе взаимных интересов Советского Союза и Германии, и в этом его могучая сила. Этот договор явился поворотным пунктом не только в отношениях между двумя великими державами, но он не мог не отразиться самым существенным образом также и на всем международном положении…
Европейская война, в которой Англия и Франция выступают как ее зачинщики и усердные продолжатели, еще не разгорелась в бушующее пожарище, но англо-французские агрессоры, не проявляя воли к миру, все делают для усиления войны, для распространения ее на другие страны…»
О Финляндии в приказе не говорилось ни слова, но именно до советско-финской войны оставалось менее месяца. И дело было не только в нашем желании обеспечить безопасность границ с этой стороны, и не только в желании Золотого Интернационала не позволить нам этого, но еще и в настроениях внутри самой Финляндии. Ведь там пропагандистов идеи «Великой Финляндии от Ботнического залива до Белого моря и Ильменского озера» не сажали ни в «желтый», ни в арестный дом.
Русское озеро Ильмень, на берегу которого стоит русский Великий Новгород, имело, конечно, название финского происхождения, означая «озеро, которое делает погоду». Однако простой взгляд на карту показывал, что оно лежит чуть ли не на двести километров юго-восточнее Ленинграда.
И вот даже на Ильмень было позволено заглядываться в Финляндии Свинхувуда, Эркко, Таннера, Маннергейма, Паасикиви и «философов» из «Ротонды»…
Да что «Ротонда»! Уже в 30-е годы официальные, государственные финские военные планы предусматривали возможность наступления в глубь России…
Н-да…
Однако на севере Европы геополитическую погоду теперь делали отнюдь не наследники героев «Калевалы», и разбираться в сложившейся исторически-параноидальной коллизии требовалось путем неотложного «хирургического вмешательства» уже наследников героев русских былин…
НЕПОСРЕДСТВЕННО перед войной случился тот знаменитый артиллерийский обстрел советского гарнизона в городке Майнила в 15 часов 45 минут 25 ноября, который потом кое-кто считал точкой отсчета событий. Но подлинной точкой надо было считать первое же финское «нет» в ответ на советское предложение отнести границу от Ленинграда на достаточное расстояние.
Не обойдем, впрочем, вниманием этот обстрел и мы, уважаемый мой читатель. О нем говорили потом разное, но стреляли, конечно, сами финны — в стране все изготовились к войне с русскими, и кто-то, похоже, не выдержал…
В тот же день Молотов вручил Ирие-Коскинену ноту с требованием «незамедлительно отвести свои войска подальше от границы на Карельском перешейке — на 25 —30 километров»…
Лишь через три дня финны ответили, что звукометрические-де расчеты доказывают, что выстрелы прозвучали с советской стороны, что «в непосредственной близости к границе главным образом (? — С. К.) расположены пограничные войска…» и что «орудий такой дальнобойности, чтобы их снаряды ложились по ту сторону границы, в этой зоне не было вовсе»…
На первый взгляд все это звучало, может быть, и убедительно, но…
Но далее финны соглашались «приступить к переговорам по вопросу об обоюдном отводе войск»… Однако если полевых войск у финнов в «этой зоне» не было, то что же они собирались отводить?
Далее, сами же финны сообщали в своей же ноте, что «селение Майнила расположено на расстоянии 800 метров от границы, за открытым полем». И при этом не отрицали наличия «в этой зоне» артиллерии как таковой, а лишь — наличие орудий такой дальнобойности, «чтобы их снаряды ложились по ту сторону границы»… Получалось, что какие-то орудия у финнов «в этой зоне» все же были… Однако что же это были за орудия, у которых дальность не превышала километра (Майнила была к границе и того ближе)?
Да и вообще было непонятно — с чего это вдруг финские пограничники занялись звукометрией, если выстрелы были произведены русскими на русской стороне и по русскому объекту. Все это очень смахивало на желание оправдаться задним числом если не перед русскими (мы-то знали правду точно), то перед «мировым общественным мнением»…
Да, концы с концами у финнов не сходились. И не сходились тем более, что в результате обстрела после семи выстрелов было убито четыре и ранено девять наших солдат. Могло ли это быть результатом некой специальной акции с нашей стороны?
Нет, конечно! Ни одна страна мира не пойдет на такой идиотский вариант провоцирования войны просто потому, что скрыть это невозможно, а один слух о подобном будет настолько разлагающе действовать на войска, что лучше придумать что-то и поумнее…
Тем более что селение Майнила было расположено за открытым полем, и если бы обстрел был организован нами для создания casus belli — повода к войне, то вполне достаточно было бы всадить пару снарядов в это «открытое поле», да и дело с концом — можно писать ноту — мол, вы обстреляли нашу территорию…
Не сходились концы и потому, что очень уж издевательски звучало предложение о «взаимном отводе войск». За спиной у финнов были десятки километров пустынной территории, где пейзаж оживляли лишь проволочные заграждения… А наши войска, отойдя на тридцать километров, оказывались бы чуть ли не на Невском проспекте (о флоте вообще не разговор — морская граница проходила сразу за внешним рейдом Ленинградского порта). Об этой неравности ситуации было, к слову, сказано и в ноте НКИД СССР.
Был и еще один момент… Как стало ясно позднее, финны не думали, что ситуация настолько остра, что русские уже расчехляют танки… Финны — как и мы, естественно, — точно знали, кто в действительности сказал «Огонь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98