Шум был весьма вульгарным, особенно в обстановке изысканной и уже уходящей в прошлое аристократичности отеля.
Я остановилась перед двойной дверью и постучала. Голоса утихли. Я смогла различить женский голос. Пока все кричали, я не могла разобрать, что она говорила. Но когда шум стал тише, мне показалось, что она говорит по-итальянски. Однако дверь мне не открывали. Решив, что они просто не расслышали моего стука, я постучала вторично.
Дверь почти немедленно открыл мне высокий, красивый черноволосый молодой человек, одетый в консервативный черный костюм с белой крахмальной сорочкой и белым же галстуком. По его лицу я сделала заключение, что он никого не ожидал.
— Мистер Да Коста? — спросила я.
Он кивнул.
— Джери-Ли Рэндол, — представилась я. — Мистер Брэдли просил меня быть здесь в восемь вечера.
Его лицо осветилось улыбкой, блеснули ослепительные зубы.
— А, так это Луиджи послал вас! Входите, — в его английском не было ни намека на акцент.
Я пошла за ним. Мы прошли через крохотную прихожую и оказались в просторной гостиной. Двое мужчин сидели на кушетке. Они даже не взглянули в моем направлении. Оба смотрели на женщину, одетую в тоненькую короткую сорочку, кричавшую на одного из них — низенького лысого человека.
Я остановилась в дверях, не зная, входить или нет. И тут вдруг я узнала женщину — это была Карла Мария Перино! Два года назад она получила приз Академии за роль в фильме «Уцелевшие в войне». И тут же я узнала и маленького лысого человека, на которого она кричала, — Джино Паолуччи, продюсера и режиссера-постановщика этого фильма.
Но тут Паолуччи сделался агрессивным, в глазах его засверкал огонь ярости — да, именно ярости! — он вскочил на ноги, при этом оказавшись на голову ниже своей жены, что, однако, никак не умаляло его энергичной мужественности. Более того, он оставался самым крупным мужчиной в этой комнате, видимо, благодаря необъяснимому ощущению силы, исходившей от него. Его рука стремительно поднялась, и тотчас же раздался хлесткий звук пощечины, и вслед за ним его грубый, хриплый голос произнес:
— Проститутка!
Она умолкла на полуслове и залилась слезами. Он отвернулся от нее, пересек комнату и подошел ко мне. Второй мужчина тоже поднялся с кушетки и последовал за ним.
Да Коста вышел вперед и представил его мне:
— Мистер Паолуччи, прославленный режиссер. Он! не говорит по-английски совершенно.
Потом Да Коста обратился к режиссеру:
— Iо рresenro Джери-Ли Рэндол.
Паолуччи улыбнулся, и я протянула руку. Сделав быстрый полупоклон, он поцеловал мне руку так, что его губы скорее скользнули по его собственной руке, накрывшей мою.
И тут, еще раз взглянув на меня, Да Коста вдруг щелкнул пальцами.
— Я знаю вас! — воскликнул он возбужденно, — Не вы ли получили приз Тони лет пять тому назад?
Я подтвердила кивком головы его догадку.
— Я видел спектакль. Вы были великолепны! — он обратился к Паолуччи и разразился стремительной тирадой по-итальянски.
Мне удалось разобрать только несколько слов: Бродвей, Тони, Уолтер Торнтон.
Паолуччи кивнул и посмотрел на меня с некоторым уважением. Потом что-то сказал на своем языке.
Да Коста перевел:
— Маэстро говорит, что он слышал о вас. Он полыцен тем, что имеет возможность познакомиться с вами.
— Благодарю вас.
Да Коста представил и второго мужчину — высокого, седовласого и с брюшком:
— Пьеро Герчио.
И опять последовал странный поцелуй руки.
— Как вы поживаете? — спросил он с сильным акцентом.
— Синьор Герчио является консультантом Маэстро, — сказал Да Коста.
Заметив на моем лице непонимание, он пояснил:
— Он юрист.
— Джино, — услышала я женский голос, почти жалобное всхлипывание.
Мужчины словно забыли о ее присутствии в комнате. Ее муж обернулся к ней и что-то сказал. Она слушала, кивала маленькой изящной головой и смотрела на меня оценивающе.
Паолуччи еще что-то сказал ей. На этот раз я разобрала, что речь идет обо мне. Как только он умолк, она подошла ко мне.
Он сказал:
— Мia sposa.
Мы обменялись рукопожатием. Меня поразила та сила, которая скрывалась в ее тонких пальцах. Я попросила Да Косту:
— Скажите ей, что я ее поклонница. Мне очень понравилась ее игра в фильме.
Да Коста перевел, и она смущенно улыбнулась:
— Grazia, — и вышла из комнаты.
— Она ужасно переживает из-за того, что горничная прожгла ее вечернее платье, когда гладила его, — пояснил Да Коста.
Если подобная мелочь способна вызвать такую бурю эмоций, подумала я, мне бы не хотелось оказаться поблизости, когда случится что-нибудь действительно серьезное.
— Вы хотите что-нибудь выпить? — спросил меня Да Коста. — Тут есть на любой вкус.
— Бокал белого вина, может быть.
— Одну минутку.
Я взяла у него бокал и села на кушетку. Мужчины сели вокруг меня в кресла. Да Коста переводил.
— Вы заняты сейчас? — спросил Паолуччи.
— Нет, но я рассматриваю несколько предложений. Паолуччи покивал, словно он все понял до того, как ему перевели.
— Вы предпочитаете театр или кино? — спросил Да Коста.
— Мне трудно сказать, — ответила я, — у меня никогда не было роли в кино, которая по-настоящему захватила бы меня.
Теперь Паолуччи закивал только после перевода и-потом заговорил.
— Маэстро говорит, — перевел Да Коста, — что Голливуд разрушил американскую кинопромышленность тем, что сделал ставку на телевидение.
Некоторое время американское кино лидировало в мире, но теперь главная роль принадлежит Европе. Только там сейчас делают фильмы, в которых есть настоящее искусство и художественные ценности.
Он закончил свою тираду, и мы сидели молча. Я потягивала вино, они смотрели на меня. Молчание уже становилось неловким, когда наконец кто-то постучал в дверь.
Да Коста вскочил на ноги и поспешил в прихожую. Вскоре он вернулся и ввел высокую ярко-рыжую женщину в зеленом вечернем платье, унизанном бусами, на котором красиво выделялась черная норковая накидка. Мужчины встали и церемонно поцеловали ей руку, будучи предварительно представлены Да Костой. Затем Да Коста познакомил нас.
— Мардж Смол — Джери-Ли Рэндол, — сказал он просто.
В глазах девушки промелькнула неприязнь.
— Привет, — сказала она.
— Привет, — ответила я.
— Это ваш юрист. — сказал Да Коста, указав на Герчио.
Она небрежно кивнула:
— Хорошо.
Юрист спросил ее с вежливой улыбкой:
— Вы что-нибудь выпьете?
— Да, — ответила она. — Шампанское есть? Он кивнул и пошел к бару.
Она двинулась за ним. Там он наполнил два фужера — один для нее, другой для себя. Они так и остались стоять около бара, разговаривая вполголоса.
Интересно было бы услышать, что они говорят.
Мои мысли прервал голос Да Коста:
— Маэстро хотел бы узнать, думали ли вы когда-нибудь о возможности работы в Италии?
— Мне никто еще этого не предлагал.
— Он сказал, что вас там хорошо примут и у вас пойдет дело. Вы именно тот тип, который они ищут.
— В таком случае, скажите ему, что сейчас я не занята.
Паолуччи улыбнулся, встал и ушел в другую комнату. До Коста стал отдавать указания по телефону:
— Мне центральный выход. Передайте, пожалуйста, шоферу Паолуччи, что он спустится через десять минут. Он повесил трубку, обернулся ко мне и спросил:
— Вы давно работаете с Лу?
— Уже целую неделю. Он рассмеялся.
— Я всегда удивляюсь, как этот маленький подлец ухитряется каждый раз отыскивать бесспорных победителей!
— Вы меня немного смущаете, — сказала я, — Мистер Брэдли сообщил мне, что вы продюсер. Да Коста опять рассмеялся.
— Этот Лу никогда ничего толком не в состоянии запомнить. Я — представитель продюсера, а продюсер — Паолуччи.
— Понимаю, — сказала я, хотя так ничего и не поняла. — А о чем будет картина?
— Пропади я пропадом, если знаю. На каждом совещании, на которые он нас собирает, он рассказывает новую историю, новый сюжет. И я готов прозакладывать свою душу, что ни один из них не ляжет в основу фильма. На самом деле, это будет нечто совершенно иное... Дело в том, что он боится.
Боится, что если он расскажет настоящий сюжет, кто-нибудь сопрет идею. И, как вы понимаете, это отнюдь не облегчает мою жизнь.
— Почему?
— Потому что я, по его замыслу, должен привлечь в картину американские деньги, а наши финансисты не приучены работать таким образом — по сути дела, втемную. Они хотят точно знать, во что вкладывают деньги.
— Вы итальянец?
— Американец. Мои родители были итальянцами.
— Вы родились в Нью-Йорке?
— В Бруклине. Отец и братья имеют там свое дело. И тут я вспомнила, почему его фамилия мне знакома. Семья Да Коста... У них, действительно, было свое дело в Бруклине. Они владели прибрежной полосой. Одна из пяти семей, которые разделили на сферы влияния Нью-Йорк. Только теперь я поняла все то, на что намекал и чего опасался Лу Брэдли.
Да Коста понимающе улыбнулся, словно прочитал мои мысли.
— В нашей семье я белая ворона. В том смысле, что не хочу идти в семейное дело. Они все считают меня придурком, потому что я всем делам предпочитаю эстрадный бизнес и с удовольствием ломаю мозги над его проблемами.
Совершенно неожиданно я почувствовала, что он мне нравится. В нем было что-то обезоруживающе открытое, честное.
— Лично я не считаю вас придурком. Дверь, ведущая в спальню, открылась, и появилась чета Паолуччи. Я просто не могла не таращить на нее глаза — Боже, да ни одна картина, в которой я ее видела, не смогла показать всю ее красоту! Без всякого сомнения, она была самой красивой женщиной из всех, кого я когда-либо видела.
Я заметила ее быстрый оценивающий взгляд в сторону Мардж Смол. Почти сразу же она отвернулась и обратилась ко мне. Я поняла, что она вычеркнула мисс Смол из своих мыслей, словно ее вообще никогда не существовало.
— Простите, что заняла так много времени, — сказала она приятным голосом и с легким акцентом.
Да Коста подвел нас к машине и открыл дверцу. В машине он сел впереди, рядом с шофером. Юрист и Мардж сели на откидных, а Маэстро — между женой и мною.
Мы поехали в ресторан «Ромео Салтаз», расположенный в двух кварталах от отеля.
Пока мы ужинали, все вокруг могли безошибочно определить, кто именно за нашим столиком звезда. У нас был лучший столик, а Марию усадили на самое лучшее место. Точно так же она царила и в баре клуба «Эль-Марокко», куда мы поехали после ужина. Каким-то таинственным образом фотокорреспонденты появлялись всюду, куда мы приходили, и, что было еще более непонятно и странно, мне нравилась вся эта кутерьма, хотя, казалось, все должно было быть наоборот. Прошло уже много времени с тех пор, когда и я была частью всего этого возбуждения, столь характерного для всего театрально-киношного мира.
— Вы танцуете? — спросил Да Коста. Мы вышли на крохотный задымленный кусочек паркета, предназначенный для танцев. Музыканты играли что-то очень соблазнительное. Только после часа ночи они стали играть рок. Он крепко обнял меня, и мы медленно двигались под звуки песни Синатры.
— Вы получаете удовольствие от вечера? — спросил он.
Я кивнула.
— Развлекаюсь.
— У вас действительно есть какая-то срочная горящая роль?
— Нет.
— Я так и думал.
— Почему?
— Если бы у вас была работа, вы бы не были с Лу. Он обычно служит прибежищем для тех, кто уже потерял надежду, — он смотрел теперь на меня серьезно, с высоты своего роста. — А у вас есть талант. Что же произошло?
Почему вы связались с Лу? Я засомневалась, стоит ли говорить.
— Не знаю. Все. Так бывает — один день перед вами — все, на другой — ничего.
— У вас идет черная полоса, — сказал Да Коста. — Иногда так происходит с людьми.
Я ничего не сказала.
— Вы понравились Карле Марии, — сказал он.
Мне было приятно это услышать.
— Она мне тоже понравилась. Она в полном смысле слова фантастически хороша. Вы можете ей это передать.
— И Маэстро вы понравились.
— Чудесно. Он, мне кажется, талантливый человек. Он высмотрел просвет между танцующими парами и увлек меня в него, направляясь к углу танцевальной площадки, ближе к стене.
— Он хотел бы узнать, согласитесь ли вы сыграть сцену с Карлой Марией.
— Соглашусь, — сказала я, не думая, и только потом взглянула на его лицо и поняла, что мы с ним говорим о разных вещах. Я почувствовала, что неудержимо краснею. Все слова куда-то улетучились из моей головы.
— О'кей, — сказал он наконец. — Вам не придется играть эту сцену.
— Это все от неожиданности, — пробормотала я. — Я никак не могла предположить...
— У них свои собственные представления о том, как следует развлекаться и получать удовольствие, — сказал он. — Я же просто выполняю поручение и передаю вам предложение.
— Это входит в ваши обязанности?
— Это и многое другое.
Когда мы вернулись к столику, Герчио и другая девушка ушли. Я уловила, как Паолуччи и Да Коста обменялись взглядами. Затем продюсер поднялся из-за столика и что-то сказал по-итальянски.
— Маэстро просит его простить, но уже время уходить. Завтра с утра у него важная встреча.
Мы все поднялись и вызвали нечто вроде небольшого затора из-за того, что и младшие, и старшие официанты бросились отодвигать нам стулья. Карла Мария и ее муж пошли к выходу из клуба. Да Коста и я молча замыкали это торжественное шествие.
Как только они появились в дверях, подкатил лимузин.
— Маэстро спрашивает, сможем ли мы подбросить вас домой по пути в отель? — спросил Да Коста.
— Нет, благодарю вас. Я живу в Вест-Сайде. Скажите ему, что я поймаю такси. И поблагодарите за приятный вечер.
Да Коста перевел. Паолуччи улыбнулся, поклонился и поцеловал мне руку. Затем посмотрел мне прямо в глаза и что-то сказал.
Да Коста перевел:
— Он надеется, что судьба ему улыбнется, и он сможет однажды снять фильм с вашим участием.
— Я тоже надеюсь.
Я протянула руку Карле Марии. Она улыбнулась и сказала:
— У нас, в Италии, мы прощаемся не так.
Она нагнулась, прижалась губами к моей щеке и громко чмокнула меня в одну, потом в другую щеку.
— Чао!
— Чао, — повторила я.
Они сели в лимузин. Да Коста проводил меня к свободному такси и сунул мне в руку банкноту.
— Плата за такси, — сказал он несколько смущенно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60