Пристрелил шерифа себе на беду

Этой таинственной ночью слышали ли вы топот ног медленно приближающийся к вам?
ТРОЦКИЙ ПРЕДПРИНИМАЕТ ОТКРЫТЫЕ НАПАДКИ НА СТАЛИНА
ЗАДУШЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК ОБНАРУЖЕН НА УЛИЦЕ
Плачь и втихомолку стенай
Мой милый ненаглядный не уезжай

ПРЕДПРИНИМАЮТСЯ ПОИСКИ ЖЕНЩИНЫ НАПАВШЕЙ НА СВЕТСКУЮ МАТРОНУ
РУКОПОЖАТИЯ ГЕРОЯМ
ДЕВУШКА УМЕРШАЯ ПРИ ЗАГАДОЧНЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ ОБНАРУЖЕНА
Он такой мужчина которому нужна такая женщина как я
БЕССЛЕДНО ИСЧЕЗ В ТУМАНЕ НАД МЕКСИКОЙ
УТВЕРЖДАЮТ ЧТО РОССИЯ ПОДНИМАЕТ ГОЛОВУ
И танцую я со слезами на глазах,
Почему девушка в моих объятиях – не ты

В КАНТОНЕ ОДНОВРЕМЕННО ПРЕДАНЫ СМЕРТИ ШЕСТЬСОТ ЧЕЛОВЕК
БУМ НАЧНЕТСЯ ЧЕРЕЗ ГОД
МЫ ОСУЩЕСТВЛЯЕМ ПРОВЕРКУ ДЛЯ ВАС с помощью нашей консалтинговой службы для инвесторов, мы подвергаем анализу любую индивидуальную недвижимость представляем вам беспристрастный доклад и называем рейтинг. Время от времени в течение всего года мы сообщаем вам по почте обо всех важнейших событиях и их дальнейшем развитии. Если появляются первые признаки опасности мы вам советуем как можно быстрее
Камера-обскура (49)
идешь от Плимута к северному Плимуту и сырой воздух с Массачусетского залива обдувает тело и с каждым шагом холодок пробирается через протертую подошву ботинка
идешь мимо серых каркасных домов под вычищенным апрельским небом мимо белых легких рыбацких плоскодонок стоящих на якоре на мелях где вода бутылочного цвета мимо наносных желтых песчаных островков по берегу покрытого сланцевой серой рябью залива который на востоке становится голубым вот где высадились иммигранты круглоголовые пуритане потрошители замков убийцы королей пылающие ненавистью к любому угнетению вот здесь они стояли сгрудившись после того как сошли на землю с переполненного судна провонявшими бочками с прогорклой водой высадились на пляж никому не принадлежавший между океаном никому не принадлежавшим и полосой густого необозримого леса никому не принадлежавшего протянувшегося по горам где в зеленых речных долинах пролегли оленьи тропы где краснокожие выращивали высокую кукурузу на своих делянках выращивали всегда на этом невероятном западе триста лет иммигранты своим тяжким трудом вгрызались в этот запад и даже сегодня
идешь от Плимута к северному Плимуту и вдруг за поворотом дороги за маленьким прудом и плакучими ивами с желтоватыми ветвями в зеленом тумане листвы видишь Кордидж громадные сараи здания контор компаний все одинакового размера все одного мрачного цвета с большими квадратными дымоходами на продолговатых остроконечных крышах вытянувшиеся в ряд прямоугольные дворы отделяющие Плимут-Кордидж от моря вот где работал другой иммигрант пламенно ненавидящий любое угнетение который хотел видеть наш мир без заборов когда они отстранили его от снастей такелажа уволили он торговал рыбой иммигранты в своих темных каркасных домах знали его покупали у него рыбу слушали его истории слышали как грохочет его тележка от одной двери к другой ты их спрашиваешь Каким он был? почему это они боятся говорить о Барте боятся потому что знали его боялись и их глаза сужались чернели от страха? брадобрей хозяин небольшой гастрономической лавки женщина у которой он жил испуганными голосами спрашивают Почему им не верят? Мы знали его Мы видели его каждый день почему же они не верят что в тот день мы покупали у него угрей только один мальчик не боится
карандашные каракули в моей записной книжке обрывки воспоминаний разорванные клочья фраз попытки совместить одно слово с другим подогнать одно предложение к другому восстановить в исковерканной памяти твердую истину (старый Понтий Пилат)
мальчик с карими глазами робко шагает рядом со мной к вокзалу рассказывает о том как Барт помогал ему делать уроки хочет рассказать еще многое-многое почему ему должно быть больно от того что он знал Барта? он хочет поступить в Бостонский университет мы обмениваемся рукопожатиями не позволяй только им запугивать себя
привычный вагон для курящих привычное смещение лиц уютное, словно дома громыхание колес везущих тебя в Бостон в этой густеющей мгле как заставить их почувствовать как наши отцы наши дядья пылающие ненавистью к любому угнетению приплыли к этому побережью как им сказать Не позволяйте запугивать себя заставить почувствовать кто же твои угнетатели Америка восстановить изуродованные изношенные слова вылетающие изо рта адвокатов прокуроров президентов колледжей
судьи без старых слов иммигранты пламенно ненавидящие любое угнетение прибывшие в Плимут почем вы знаете кто твои предатели Америка
или что вот этот мелкий торговец рыбой сидящий в тюрьме в Чарлстоне один из основателей Массачусетса?
Новости дня LXV

БУРЯ ОСТАНАВЛИВАЕТ ДВИЖЕНИЕ В МЕТРО
МОЛНИИ И НАВОДНЕНИЕ ЛИШАЮТ ГОРОД ЭЛЕКТРИЧЕСТВА
Любовь, ах, любовь
Беззаботная любовь
Как тать в ночи
Крадется вновь

ЗРИТЕЛИ СКАНДИРУЮТ АЛЛИЛУЙЯ КОГДА ЗАЖИГАЕТСЯ ЛАМПОЧКАМИ ГОЛУБЬ МИРА
ГОВОРЯТ ПОДЕЛЕНА СОТНЯ ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ
КРИЗИС НАРУШАЕТ БИРЖЕВЫЕ СДЕЛКИ
Несите подушку под голову мне поскорее
И молоток чтобы выбить мозги все из нее
От виски, вина я почти уже умер
От красных кругов я уже обезумел

РЕЗИНОВЫЕ ЛОДКИ ПОЛЬЗУЮТСЯ ДОВЕРИЕМ
Но я буду любить своего парня
Покуда не высохнет море

Этот большой новый прожектор способен обжечь вас за две мили от него
Покуда солнце не расплавит все горы
Ну разве не круто?

В петиции говорится что Смит работал на заводе в Окмалджи-компани с 12 июля 1924 года. Он там испытывал вязкость масел для смазки. В его обязанности входило наполнять чан бензолом, потом его выпаривать и анализировать вещество, выпавшее в осадок. Изо дня в день ему приходилось дышать ядовитыми неприятными парами.
Приблизительно через год однажды утром Смит во время бритья случайно порезался, и из маленькой ранки несколько часов текла кровь и ее вытекло довольно много. Стоило ему начать чистить зубы, как десны начинали тоже обильно кровоточить и через несколько дней, когда, наконец, кровотечение остановилось, он обратился к врачу. Тот поставил диагноз. Пары бензола повредили стенки его кровеносных сосудов.
Целых восемнадцать месяцев Смит пролежал в постели и спал только после введения в организм опия. Ему была удалена селезенка и вырезаны гланды. Ему время от времени проводилось переливание крови, чтобы попытаться удерживать кровообращение на уровне близком к нормальному.
Ему в результате было перелито в организм более тридцати шести пинт крови через вены на руках. Но вскоре они стали непригодными для инъекций, и тогда пришлось делать операции на теле чтобы найти новые свежие вены. За все время болезни вплоть до восьми часов до смерти, говорится в поданной жалобе, он пребывал в полном сознании и сильно мучился из-за болей.
Мэри Френч
Свою первую работу в Нью-Йорке Мэри Френч удалось получить через одного из друзей Ады. Занятие оказалось скучным и монотонным. Приходилось целый день высиживать в художественной галерее на Восьмой улице, где была развернута выставка скульптуры, и отвечать на вопросы дам в платьях-разлетайках из батика, которые приходили специально днем, чтобы их здесь увидели и сочли за знатоков искусства. Так она мучилась недели две. Когда вернулась девушка, которую она заменяла, Мэри была вынуждена уйти.
Она постоянно твердила себе, что ей нужно найти что-то на самом деле реальное, стоящее, и вскоре ей удалось получить место в отделе женской одежды в магазине Блумингдейла. Но наступил летний сезон, продажи резко упали, и ее уволили. Тогда она пошла домой, села за стол, написала статью о сотрудниках универмага и отнесла ее в журнал «Фримэн». В результате ей вскоре предложили исследовательскую работу в международном профсоюзе работников фабрик по производству женской одежды. Теперь она должна была изучать размеры заработной платы, прожиточный минимум, различия между оптовыми и розничными ценами в легкой промышленности. Ей нравилось часами копаться в статистических выкладках, общаться с должностными лицами, этими саркастически настроенными радикалами, постоянно в разговорах подпускающими шпильки, с работягами и девушками, которые приходили в их тусклый и грязный офис, где всегда было полно народу. В комнате она сидела вместе с еще двумя или тремя такими же, как она, сотрудниками-исследователями.
Ада поехала в Мичиган навестить своих родителей и оставила Мэри свою квартиру на Мэдисон-авеню, поэтому Мэри очень обрадовалась ее отъезду. Она все еще ее любила, но их интересы были диаметрально противоположны, и часто они затевали глупейшие споры по поводу относительной ценности искусства, социальной справедливости, и от этих споров обе они уставали, злились друг на друга, а порой и не разговаривали по нескольку дней. К тому же каждой из них не нравились те люди, которые окружали подругу.
И все же Мэри не могла не любить Аду. Ведь они с ней были такими давними подружками, к тому же Ада всегда щедро раскошеливалась, вносила свои деньги в комитеты по защите прав забастовщиков, в фонды по оказанию рабочим законной помощи, одним словом, делала все, что ей подсказывала Мэри. Она была девушкой щедрой, добросердечной, но взгляды ее безнадежно оставались типичными взглядами богачей: у нее не было никакого общественного сознания. Эти ее черты, конечно, действовали Мэри на нервы, как и ее квартира с этими безделушками, украшениями пастельных цветов, с настоящей мебелью от Уистлера, со слишком толстыми коврами, со слишком мягкими пружинами на кровати и с этими ужасными маленькими атласными кисточками повсюду. Но Мэри зарабатывала так мало, что ей не приходилось вертеть носом, привередничать, и теперь ей не нужно было платить за жилье, а такая экономия являлась для нее большим подспорьем.
Как пригодилась квартира Ады в тот вечер, когда в зале Мэдисон-сквер-гарден состоялся грандиозный митинг, куда пришли люди, чтобы поприветствовать своих соратников по классовой борьбе, только что выпущенных из тюрьмы в Атланте! Мэри Френч, которую пригласили занять место вблизи трибуны, подслушала разговор нескольких комитетчиков. Они не знали, где бы им пристроить Бена Комптона. Искали повсюду для него тихое пристанище, где бы он мог отдохнуть и сбить со следа ищеек из министерства юстиции, которые ходили за ним по пятам с того времени, как он приехал в Нью-Йорк.
Подойдя к ним поближе, она тихонько предложила устроить его у нее дома. После митинга Мэри долго сидела в желтом такси на углу Двадцать девятой улицы и Мэдисон, покуда к машине не подошел высокий бледный человек в клетчатой кепке, глубоко надвинутой на глаза, и не опустился на сиденье рядом с ней. Он все еще не мог унять дрожь.
Такси тронулось с места. Он надел на нос очки в металлической оправе.
– Посмотрите, нет ли сзади серого седана, – попросил он.
– Ничего не видно, – ответила Мэри.
– Знаете, если бы вы даже что-то увидели, то никогда бы не распознали «хвоста», – недовольно проворчал он.
Соблюдая все меры предосторожности, они вышли из такси на Большом центральном вокзале, порядочно прошагали молча до Парк-авеню, повернули на запад, перешли через улицу и вновь оказались на Мэдисон. Проходя мимо своего подъезда, она схватила его за рукав. Он остановился.
Поднявшись в квартиру, он попросил закрыть двери еще и на задвижку, а сам, не снимая пальто, в своей кепочке, тяжело опустился на стул.
Он молчал. Плечи его тряслись. Мэри не знала, что ей делать – не пялиться же на него. Она походила по гостиной, зажгла газовую горелку в камине, и, выкурив сигаретку, пошла на маленькую кухню, чтобы сварить кофе. Когда она вернулась, то ее гость, сняв пальто и кепку, сидел у камина, протягивая к огню большие, с крупными костяшками, руки.
– Прошу простить меня, товарищ, – хрипло сказал он. – Они меня доконали.
– Да вы не обращайте на меня никакого внимания, – ответила Мэри. – Может, выпьете кофе?
– Нет, кофе не надо… если есть горячее молоко, – торопливо добавил он.
Зубы у него выбивали дробь, словно он сильно озяб. Она принесла ему чашку горячего молока.
– Нельзя ли положить немного сахару? – робко спросил он, чуть улыбнувшись.
– Конечно, что вы, – сказала она. – Какую великолепную речь вы произнесли… такую пламенную, но все же довольно сдержанную. По-моему, она была лучшей на митинге.
– Вам не показалось, что я здорово волновался? Я так боялся, что не выдержу напряжения, сломаюсь, не смогу довести свое выступление до конца… Вы уверены, что никто не знает вашего адреса, номера вашего телефона? Вы уверены, что за нами не было слежки?
– Ну кто же найдет вас здесь, на Мэдисон-авеню, скажите на милость? Сюда никто не догадается и носа сунуть…
– Я знаю, они выслеживают меня, – сказал он, вновь вздрогнув, и откинулся на спинку стула.
Они помолчали. Мэри слышала, как гудит огонь в камине, как он, причмокивая губами, маленькими глотками пьет горячее молоко.
– Должно быть, там все было ужасно, – наконец осмелилась сказать она.
Он, встал со стула, покачал головой, словно ему не хотелось заводить об этом разговор. Долговязый молодой человек, но какая у него странная старческая походка. Волоча ноги, он медленно ходил взад и вперед перед камином. Лицо – такое бледное, как гриб поганка, коричневатые мешки под глазами.
– Видите ли, мое состояние теперь напоминает ощущение людей, которым из-за болезни пришлось долго лежать в постели, и теперь им приходится заново учиться ходить… не обращайте внимания.
Выпив подряд несколько чашек горячего молока, он лег спать. Прихватив с собой кучу книг и брошюр, она пошла в другую спальню и, закрыв за собой дверь, легла на кровать и принялась читать. Нужно уяснить кое-какие подробности законодательства. Ее начал одолевать сон. Она залезла под одеяло и немедленно уснула.
Ее разбудил стук в дверь. Вскочив и набросив на себя халатик, она открыла дверь. На пороге в нижнем белье стоял Бен Комптон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85