На этой стадии подготовки экспедиции у нее появился второй по рангу, а может быть, и первый руководитель.
Тринадцатого июля 1925 года в кабинете профессора Барченко зазвонил телефон внутренней связи. Подняв трубку, мистический ученый услышал голос своего шофера, звонившего с проходной Энергетического института:
— Добрый день, Александр Васильевич. Вас срочно просит прибыть товарищ Бокий. Машина у подъезда.
В кабинете начальника спецотдела профессора Барченко ждала неожиданная встреча: за столом сидел Глеб Иванович, а рядом стоял, широко улыбаясь и сверкая металлическими зубами, Константин Константинович Владимиров. Они не виделись два года. За это время покровитель, или «опекун», ученого заматерел, раздался в плечах; теперь он коротко стригся, что-то жестко-властное появилось не то в рисунке губ, не то в выражении глаз (впрочем, правильнее сказать, усилилось: это выражение всегда было написано на лице Якова Григорьевича Блюмкина, проявляясь то слабо, то внятно. Сейчас внятно).
— Знакомить мне вас не надо, — с плохо скрытым напряжением сказал Бокий. — Обозначаю должности: начальник экспедиции, — кивок в сторону Александра Васильевича. — Политический комиссар экспедиции, — кивок в сторону Блюмкина-Владимирова. — Пожмите, товарищи, друг другу руки. Вам предстоит трудная, ответственная работа. Подчеркиваю: совместная. Надеюсь, плодотворная.
Рукопожатие было крепким и дружественным.
— Я чрезвычайно рад, Александр Васильевич, что судьба свела нас вместе надолго и в интересном деле, — сказал комиссар предстоящей экспедиции.
— Я тоже рад, Константин Константинович, — ответил начальник будущей экспедиции. Однако на душе у него возник саднящий дискомфорт.
…Кто знает будет ли у Якова Григорьевича Блюмкина возможность дописать свою «краткую биографию» для следователя Агранова в камере Лубянской тюрьмы?..
Поэтому лишь пунктирно — о перипетиях нашего кровавого героя за минувшее время.
В первом полугодии 1924 года многоликий Янус, товарищ Блюмкин — резидент советской разведки в Палестине, которая тогда являлась подмандатной территорией Англии. При новом назначении учитывалось его великолепное владение как современным идиш, так и древним ивритом — еврейскими языками, а также глубокое знание нравов и обычаев иудеев. Жил и работал Блюмкин в Яффе — так в те давние времена назывался теперешний Тель-Авив. «Моисей Гурсефкель» (такова была «конспиративная» фамилия Блюмкина) владел прачечной, которая являлась штаб-квартирой советской резидентуры. Сведений о конкретных делах резидента в ту пору нет. (А если где-то и есть, то еще «не открыты».) Можно только предположить: Яков Григорьевич выполняет задание Лубянки, связанное с поддержкой национально-освободительного движения в странах Ближнего Востока, собирает информацию о планах Англии, Франции, Германии в этом взрывоопасном регионе, в котором, естественно, у советской России свои интересы.
Летом 1924 года Блюмкина переводят в Закавказье, в Тифлис. Он назначен помощником Могилевского, полномочного представителя ОГПУ в Закавказских республиках. Его вводят в состав коллегии местной ЧК; одновременно он уполномоченный все той же ОГПУ и Наркомвнешторга СССР по борьбе с контрабандой.
Наш герой — как везде, на любом поприще, которое ему доверяет родная партия, — развивает кипучую деятельность: успешно и беспощадно руководит подавлением крупного крестьянского восстания в Грузии, принимает деятельное участие в укреплении границ с Персией и Турцией; в 1924 — 1925 годах он под псевдонимом Я. Г. Исаков — член советско-персидской и советско-турецкой комиссий, в работе которых проявляются его неожиданно прорезавшиеся дипломатические способности: умелыми интригами, часто по-восточному коварным шантажом и откровенными русско-советскими угрозами комиссиям удается благодаря стараниям «товарища Исакова» решить спорные вопросы, связанные с линией прохождения границы, урегулировать ряд пограничных конфликтов в интересах советской стороны.
К этому времени Блюмкин имеет несколько боевых наград, он избран почетным курсантом окружной пограничной школы, почетным красноармейцем полка войск ОГПУ в Тифлисе, на рукаве его мундира три ромба, что говорит о принадлежности Якова Григорьевича к высшему командному составу доблестной и непобедимой Красной армии.
И тут приходит срочный вызов из ведомства Дзержинского: немедленно в Москву. За приказом Феликса Эдмундовича незримо маячит фигура Бокия — грядет экспедиция в Тибет.
Преуспевающий, обласканный начальством, Яков Григорьевич Блюмкин летом 1925 года возвращается в Москву, в свою роскошную квартиру — он получил ее перед командировкой в Закавказье в доме для партийной и военной элиты в Денежном переулке. (Да, да, дамы и господа! Ирония судьбы: в том самом! И номенклатурный дом рядом с особняком германского посольства, где Яков Григорьевич пристрелил немецкого посла, барона Вильгельма Мирбаха в июле 1918 года…) А сосед по лестничной площадке — нарком просвещения Луначарский, они «дружат домами».
Свою квартиру, прибыв из восточных странствий, Яков Григорьевич украшает экзотическими предметами и антиквариатом, добытыми им в Палестине, Персии, Грузии и других подмандатных Москве «закавказских территориях».
За минувшие годы появилась в нашем герое эта черта — тяга к восточной роскоши, «аристократизму», не подкрепленному ничем, кроме апломба и горделивой спеси: он теперь любил изображать себя перед приятелями и знакомыми, которые захаживали к нему, чуть ли не индийским раджой или по крайней мере восточным набобом.
В этой связи одно документальное свидетельство. В своей книге «Воспоминания бывшего секретаря Сталина» Б. Бажанов пишет о том, как однажды Э. Лившиц (Зоркий), заведующий отделом печати ЦК комсомола, предложил ему нанести «любопытный» визит: «В этом доме — третий этаж — квартира, забронированная за ГПУ, и живет в ней Яков Григорьевич Блюмкин, о котором ты, конечно, слышал. Я с ним созвонился, и он меня ждет. А впрочем, знаешь, Бажанов, идем вместе, не пожалеешь… Когда мы придем, он, ожидая меня, будет сидеть в шелковом красном халате, курить восточную трубку в аршин длиной, и перед ним будет раскрыт том сочинений Ленина (кстати, я нарочно посмотрел: он всегда раскрыт на одной и той же странице). Пойдем, пойдем!» Я пошел. Все было, как и говорил Зоркий: и халат, и трубка, и том Ленина. Блюмкин был существо чванное и самодовольное. Он был убежден, что он — исторический персонаж».
Что же, с этим трудно не согласиться: исторический персонаж товарищ Блюмкин. Да еще какой!..
— Теперь вот что, друзья, — сказал Глеб Иванович после того, как профессор Барченко и Владимиров обменялись рукопожатиями. — Цель экспедиции нам с вами ясна, и на этот счет я распространяться не буду. Но у вас есть и вторая цель — для руководства ОГПУ и Политбюро. Она действительно государственной важности. Впрочем, Александр Васильевич, этой проблемой займется политкомиссар. Вы просто должны быть в курсе дела. Вам, Константин Константинович, надлежит собрать всю возможную информацию о нашем основном противнике на Востоке, прежде всего в Китае, Тибете и Индии.
— Вы имеете в виду британцев? — спросил Блюмкин.
Бокий поморщился и спокойно продолжал, подавив раздражение:
— Да, я говорю об Англии. Необходимо провести рекогносцировку местности, оценить положение на перевале через Каракорум. В случае военного столкновения наши войска должны пройти его без помех. Исследуйте состояние дорог, ведущих к советским границам. Наконец, надо выяснить степень концентрации британских войск в Читроле. Все ваши операции должны проводиться в строжайшей секретности, — начальник спецотдела повернулся к мистическому ученому. — Так что, Александр Васильевич, не удивляйтесь, если ваш комиссар под покровом ночи будет исчезать на несколько суток. Надо бы поделикатней выразиться… вы, как старший товарищ, не по званию, а по опыту и возрасту, сдерживайте порывы вашего молодого друга. Уж больно горяч…— Теперь Глеб Иванович смотрел на Блюмкина; тот был непроницаем, только едва заметная ухмылка кривила его губы. — Я призываю вас, Константин Константинович, к предельной осторожности. Вы знаете: вашей персоной интересуются спецслужбы Англии, Франции и разведка китайских гоминьдановцев. Кстати! Вы в курсе, что за вашей квартирой в Денежном переулке ведется тайное наблюдение?
— Они интересуются и моими перемещениями, — невозмутимо, с нотками скуки в голосе сказал Яков Григорьевич. — Не далее как сегодня утром я обнаружил за собой «хвост». Ничего, Глеб Иванович, как-нибудь выкручусь. Не в первый раз.
— Не сомневаюсь, Константин Константинович. Что же, будем пока готовиться к экспедиции. В ближайшее время нам предстоит окончательно утвердить список наших «паломников».
— И пора уже все закончить с визами, — подал голос профессор Барченко.
— В ближайшие два-три дня все будет сделано. — Бокий поднялся со стула. — Вы свободны, товарищи. Работайте.
Товарищи работали много и с энтузиазмом.
Между подмосковными селами Быково и Верея был в те годы засекреченный санаторий для семей руководящего состава аппарата ОГПУ. Он расположился в бывшей усадьбе М.М. Измайлова, «царского сатрапа» — в дореволюционные времена начальника кремлевской «Экспедиции строения». Роскошный особняк, построенный в конце XVIII века по проекту Баженова, центральный зал которого был украшен мистическим орнаментом; огромный парк с тенистыми аллеями; пруды, берега которых заросли белыми кувшинками. Здесь будущие «паломники-монахи» осваивали английский язык и урду, слушали различные лекции, включая оккультные, и основным лектором тут был профессор Барченко. В аллеях парка успешно занимались верховой ездой.
Одно интересное свидетельство. Владимир Королев, живший в Ленинграде, выпускник Института живых восточных языков, восторженный ученик Александра Васильевича, член ЕТБ, был включен в экспедицию. Он вспоминал: «Я тоже должен был ехать в составе экспедиции, и мне было предложено пройти курс верховой езды, что я и сделал на курсах усовершенствования в Ленинграде, куда получил доступ при помощи Бокия. Мне также было предложено Барченко усиленно заняться английским языком. Сам Барченко изучал английский и урду (индусский)».
А политкомиссар экспедиции Блюмкин, то есть, простите, Константин Константинович Владимиров, ушел в подполье. Иван Михайлович Москвин, член ЕТБ, в ту пору заведующий отделом и секретарь Северо-Западного бюро ЦК партии, через свою епархию устроил Блюмкину «крышу»: Яков Григорьевич был принят на работу в Народный Комиссариат торговли на должность начальника экономического управления и тут же получил две командировки — в Ленинград и на заводы Украины. Сведения эти были ненавязчиво брошены в посольства «потенциально враждебных стран», где действительно более чем интересовались личностью господина Блюмкина.
Некоторое время выходил из своей квартиры в Денежном переулке «Яков Григорьевич» (подставное лицо) и деловито направлялся на работу в Наркомат торговли. Потом этот же субъект поехал в свои длительные командировки, сначала в Ленинград, потом на Украину. Это был двойник товарища Блюмкина, его ровесник, загримированный под отважного чекиста до невероятного правдоподобия в недавно созданной на Лубянке для этих целей лаборатории, перенявший также походку, манеры, интонацию голоса «многоликого Януса». Наружное наблюдение показало: в первую командировку, в Северную Пальмиру, за «объектом» направились «пастухи» сразу из трех посольств: английского, французского и… японского.
А в это время настоящий Яков Григорьевич безвыездно находился в санатории ОГПУ, бывшей усадьбе Измайлова, отдыхал, совершал длительные верховые прогулки по живописным окрестностям, усиленно совершенствовал знания восточных языков, осваивал смертельные приемы единоборств у-шу и цень, мастерство рукопашного боя, а по ночам предавался любовным утехам с кастеляншей санатория, статной тридцатилетней женщиной из «бывших», которую угрозами принудил к сожительству.
Между тем в конце июля 1925 года все приготовления к экспедиции были завершены. Теперь предстояло преодолеть самый трудный и опасный этап: провести все необходимые документы через ряд бюрократических и партийных инстанций. Первое препятствие ожидалось в Наркомате иностранных дел, глава которого Чичерин ревниво относился ко всему, что касалось отношений с Китаем, Индией, Кореей, — там у него были свои интересы: он считался непревзойденным знатоком «восточного вопроса».
К Георгию Васильевичу Чичерину решено было направить главу будущей экспедиции профессора Барченко и заведующего секретной лабораторией спецотдела, члена ЕТБ Евгения Евгеньевича Гоппиуса, с которым у наркома иностранных дел были дружеские отношения.
Встреча оказалась более чем плодотворной. Выслушав визитеров, нарком иностранных дел детально выяснил для себя цели экспедиции, весьма заинтересовавшись Шамбалой (хотя с его лица и не сходила скептическая улыбка), затеваемое мероприятие одобрил и в правительстве обещал поддержку. В заключение нарком сказал:
— Словом, я — за. Но одно уточнение. Вы оформляете визы в афганском посольстве. Прекрасно! С Афганистаном у нас отношения братские. Но это на поверхности… Впрочем, не будем забираться в дебри. Я о другом. Ведь цель экспедиции — попасть в Тибет, не так ли?
— Совершенно верно, Георгий Васильевич, — поспешил заверить Гоппиус. — Маршрут экспедиции лишь краешком задевает афганскую территорию. Но это повод, чтобы получить визы в посольстве Афганистана. По нашим сведениям, это гораздо проще, чем если бы мы обратились к китайцам или индусам.
— Совершенно верно! — засмеялся нарком иностранных дел. — Что же, товарищи, считайте, что я ваш союзник.
Вот отрывок из «Заключения» по поводу предстоящей экспедиции, которое Чичерин составил для Политбюро 31 июля 1925 года, весьма точно характеризующее и эпоху, и личность первого министра иностранных дел Советского Союза:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78