То была благодатная пора, когда правоверному мусульманину никто не мог запретить пить вино, любить женщин, философствовать, искать свой индивидуальный смысл жизни, не оглядываясь пугливо на священников, которые в те времена еще знали свое место и не пытались контролировать политику, экономику, идеологию или, скажем, секс.
Был, правда, жесткий запрет на изображение Бога и человека (визуальное), но на фоне скандальных иконоборческих эксцессов в Византии этот запрет не выглядел таким уж одиозным. Во всем же остальном культура ислама переживала свой поистине золотой век.
Ислам терпеливо возродил и творчески развил все наработки европейской науки, загубленные уже к тому времени христианскими мракобесами, дал мощный толчок бурному развитию ремесел и искусств.
Галерею образов главных героев той поры с полным на то правом могли бы открыть легендарный халиф Гарун аль-Рашид (786—809 гг.), герой «Тысячи и одной ночи», и халиф аль-Мамун (813—833 гг.). Оба внесли весьма значительный вклад в развитие исламской культуры. Достаточно упомянуть о том, что аль-Мамун построил в Багдаде так называемый «Дом мудрости» — аналог Александрийского научно-культурного центра, уничтоженного в 389 году римским христианским императором Феодосией. В «Доме мудрости» были размещены огромная библиотека (400 000 книг), обсерватория и множество лабораторий.
Средневековые мусульмане славились своими блестящими достижениями в области точных и естественных наук. Этому в немалой степени способствовала тенденция к освоению мировой сокровищницы научных знаний. Арабские ученые перевели множество греческих, римских, византийских, персидских научных трактатов, что дало резкий толчок развитию собственных изысканий с учетом уже накопленного опыта.
Например, индийский опыт, осмысленный арабскими математиками, дал миру арабскую цифровую систему, включающую доселе неведомый в Европе и на Ближнем Востоке ноль. Но арабы пошли дальше, создав алгебру и тригонометрию. Одним из отцов-основателей алгебры считается среднеазиатский математик аль-Хорезми , который, кстати, подарил миру и такое понятие, как алгоритм. Тригонометрией же мы обязаны прежде всего математику аль-Баттини .
Основателем минералогии по праву считается ученый Ибн-Хайтан , а «светилами» передовой медицины безоговорочно признаются такие исследователи, как Рази, аль-Хайсам, аль-Харави, аль-Маджуси и, конечно же, «князь ученых» Ибн Сина , известный в Европе как Авиценна .
Это они подарили миру основы медицинской диагностики, фармакологии и офтальмологии, в том числе и очки.
Ибн Сина — автор 273 трактатов по всем возможным в то время отраслям знаний и философии, а его коллега и сподвижник аль-Бируни вошел в историю как автор гипотезы о вращении Земли вокруг Солнца и фундаментального труда по топографии Средней Азии.
А еще были знаменитые философы, такие как аль-Кинди, аль-Фараби, аль-Газали, Ибн-Рушд (Аверроэс) …
Сарацины впервые, пожалуй, в истории четко определили суть такого понятия как «элита общества». У них это были халифы, их приближенные, то есть те, кого эти халифы считали достойными своего общества, и люди, отмеченные Божьей печатью, обладатели незаурядных способностей и талантов — разумеется, в сугубо человеческом понимании этих свойств, то есть в интеллектуально-творческом.
И никаких «народных избранников», у которых столько же оснований называться элитой общества, сколько их имеет самый распоследний из тех, кто голосовал за них, клюнув на удочку популизма или соблазнившись дармовой бутылкой дешевой водки.
И никаких финансовых воротил, за быстрыми успехами которых неизменно стоит преступление, тяжесть которого находится в прямой пропорциональной зависимости от суммы состояния и скорости его обретения.
И, конечно же, никаких спортсменов, «защитивших честь державы» посредством быстрого бега, плавания, прыгания и тому подобных действий, в принципе доступных любому здоровому животному.
Ну и, разумеется, никаких чиновников, торговцев, военных или политиков.
Сарацины «денежную аристократию» не признавали, и вовсе не из презрения к материальной стороне бытия, а лишь вследствие уразумения ее природы и места в Природе как таковой.

КСТАТИ:
«Мир принадлежит герою, а не торговцу».
Артур Меллер ван ден Брук
Что же до взаимодействия материальной и духовной сторон бытия, то оно нашло отражение в такой сарацинской области знании как алхимия (по-арабски «аль-хешйа» ). В алхимии самым прихотливым образом соединялись гуманитарные приоритеты той эпохи и естественно-научные методы познания мира.
Между прочим, независимо от степени ироничности восприятия алхимии, от всех существующих стереотипов этого восприятия, нельзя не признать, что именно благодаря кропотливым изысканиям средневековых алхимиков родились многие из современных технологий.
И не случайно, наверное, категорически отвергая сарацинскую культуру и вообще все, что с нею связано, христианский мир очень охотно взял на вооружение арабскую алхимию.
Физико-химические процессы очистки, переплавки, обогащения, кристаллизации и т.д. были неразрывно связаны с процессами духовного совершенствования носителей тайных знаний.

КСТАТИ:
Толпы избегай! Открой для немногих душу —
Меж многих легко застрять, как в песке сыпучем.
Ведь жажду твою моря утолить не могут —
Но может ручей, что робко журчит по кручам…
Ибн ар-Руми
Алхимии сопутствовали такие сферы тайного знания как кабалистика, магия и астрология — так называемые оккультные науки. Существовало восемь объектов их изучения: «философский камень», «эликсир долголетия», «размягчитель стекла», «вечный свет», «вечный двигатель», «градус долготы», «вогнутое гиперболическое зеркало» и «квадратура круга».
Оккультные науки считались прикладными. Например, Ибн Сина относил их к прикладной физике, куда входили медицина, астрология, физиогномика, учение о талисманах, магия, толкование сновидений и алхимия. Точные же науки относились к прикладной математике.

КСТАТИ:
«Крылья знаний меня от людей отлучили,
Я увидел, что люди — подобие пыли».
Аль-Маарри
Эти «крылья знаний», столь высоко ценимые сарацинами, вознесли искателей истины на недоступную для широких масс высоту, которая получила название — «суфизм».
Суфизм ошибочно считают сугубо религиозным течением. Дело в том, что его адепты, называемые суфиями, уважают религиозные обряды лишь в той мере, в какой эти обряды способствуют социальной гармонии и вообще позитивному развитию человеческой личности, только в той мере и в никакой другой.
Суфии не принимают выражений типа: «так принято», «так нужно» или «я — как все» и т.п. Идеал суфия — быть в миру, но не от мира, быть свободным от честолюбия, алчности, спеси, слепого повиновения обычаю или благоговейного страха перед вышестоящими лицами.
Суфии не заботились, о том, чтобы сделать свои мысли достоянием толпы, напротив, они всячески старались (и стараются) эти мысли закодировать, выставить защиту в виде метафор и других иносказаний. Суфий Ибн-аль-Араби в ответ на обвинение исламской инквизиции в ереси заявил, что его произведения метафоричны, а их главная цель состоит в том, чтобы показать божественное совершенство человека, достигаемое религиозной любовью. При этом он сослался на бесспорно эротическую «Песнь песней», включенную в иудейское Священное Писание, которую фарисейские мудрецы трактовали как метафорическое изображение любви Бога к Израилю, а католические богословы — как любовь Бога к своей Церкви.

КСТАТИ:
«Видение Бога в женщине является самым совершенным».
Ибн-аль-Араби
Большинство мусульманских поэтов и писателей были членами суфийских братств и орденов, что само по себе, конечно же, не случайно, учитывая особенности их мировосприятия.
Представляется невообразимое: партийный функционер советской поры обращается к писателям: «Товарищи суфии! Что ж это такое происходит, в самом-то деле?! Что вы такое себе позволяете, в конечном итоге?! Ведь вы должны писать для народа, а народ ни черта не понимает в вашей писанине!» Один из суфиев задает вопрос из зала: «Кого именно словоохотливый господин считает народом?» Функционер с достоинством отвечает, что народ — это те, перед кем в долгу писатели, художники, композиторы, инженеры, врачи, ученые… Он увлекается перечислением должников, суфии его подзадоривают с самым невинным видом, и в конце концов выясняется, что те, перед кем в долгу писатели и т.д., ни кто иной, как люмпен-пролетарии, совершенно бесполезное для общества, но очень полезное партии отребье, которое не то что народом, а вообще людьми назвать как-то стыдно… Но функционеру не стыдно, и он продолжает настаивать на своем. Тогда один из суфиев решительно замечает: «Такими требованиями вы, господин, подрываете общественный порядок. Почему? Да потому, что если те, чьи интересы вы защищаете, поймут нашу, как вы говорите, „писанину“, поймут, разумеется, буквально, то некому будет улицу подмести, не говоря уже ни о чем другом. Почему? Объясняю: при отсутствии внутренней свободы внешняя свобода подобна гранате „Ф—1“ в лапах орангутанга. Что, и это не понятно? Тогда возьмите в правую руку свой партийный билет и подойдите к зеркалу…»

КСТАТИ:
«Нечестив не тот, кто устраняет богов толпы, но тот, кто применяет к богам представления толпы».
Эпикур
Членами суфийских орденов могли быть и богатые аристократы, и странствующие нищие (дервиши), так что поди определи, кто из них народ, а кто у него в долгу… К счастью, в те эпохи такие вопросы не ставились из-за очевидной бессмысленности.
Персидский суфий Низами писал: «Во рту поэта спрятан ключ от сокровищницы» .
Усложненный язык служил суфиям средством защиты от вульгаризации их творчества, а также от обвинений в ереси или антиобщественной деятельности.
В отличие от официальных мусульманских учений, суфийским трактатам присущ повышенный интерес к человеку и его внутреннему миру, к порывам и извивам человеческой души, к стимулам и мотивам поведения.

КСТАТИ:
«Есть три формы культуры: мирская культура, или просто накопление информации, религиозная культура, смысл которой заключается в исполнении определенных установлений, и культура избранных — саморазвитие».
Худжвири, суфийский Мастер
Уже который век не умолкают споры вокруг творчества суфийских поэтов, в частности Гафиза и Омара Хайяма, которых одни считают религиозными мистиками, другие — раскрепощенными гедонистами. Учитывая особенности исламской культуры Средневековья, можно примирить спорщиков тем очевидным обстоятельством, что в суфийском творчестве совершенно естественно уживаются эти два, казалось бы, взаимоисключающих начала, потому что именно эти начала и образуют сущность человеческой личности. Эти два начала, аскетизм и гедонизм, пронизывают творчество практически всех суфиев: и Саади, и Амира Хосрова, и Дехлеви, и Руми, и Джами, и Шабустари, и Навои…

АРГУМЕНТЫ:
Я ночью замещал ее супруга,
Был как бы властелином властелина…
Аль-Аша

Для молодых в любви ослабь запреты!
Всегда опасны юные аскеты.
Ибн-Сина

Брось молиться, неси нам вина, богомол,
Разобьем свою добрую славу об пол.
Все равно ты судьбу за подол не ухватишь —
Ухвати хоть красавицу за подол!
* * * *
Если пост я нарушу для плотских утех —
Не подумай, что я нечестивее всех.
Просто: постные дни —словно черные ночи,
А ночами грешить, как известно, не грех!
* * * *
Много сект насчитал я в исламе.
Из всех Я избрал себе секту любовных утех.
Ты — мой бог! Подари же мне радости рая.
Слиться с богом, любовью пылая, — не грех!
Омар Хайям

Когда промозгло на дворе и дождь стучит впотьмах,
Как хорошо, что я держу красавицу в руках.
Я ей объятья распростер, она чарует взор,
Горит застенчивый костер — румянец на щеках.
Терпенья разрывая круг, отбился я от рук.
Похищен был, но, милый друг, я вновь простерт в ногах.
Едва подумаю о ней, волненья нет сильней.
Ей верен до скончанья дней, клянусь, велик Аллах.
Джалалладдин Руми
Значительная часть историй из всемирно известной «Тысячи и одной ночи» имеет явно выраженный суфийский подтекст, очень тонко переданный в английском переводе Ричарда Бартона (XIX век). К сожалению, русский перевод в гораздо меньшей мерс передает этот неповторимый вкус и аромат…
В английском переводе мир увидел и такой шедевр арабской литературы, как «Сад услаждения душ», написанный Шейхом Нефзави.
«Восславим Аллаха, — пишет Нефзави в предисловии к своему произведению, — который заключил величайшее наслаждение мужа в расселине женщины и поместил родник радости женщины на конце дротика мужчины!»

Иллюстрация к «Саду» Шейха Нефзави. 1850 г.
«Сад» представляет собой художественно-философский трактат о чувственной любви. Безусловно, его автор был хорошо знаком и с «наукой любви» Овидия, и с китайскими сексуальными руководствами, и с «Камасутрой». Влияние этих источников можно ощутить, читая «Сад», но не более, чем влияние. Произведение Нефзави абсолютно оригинально и самобытно, а темы, которые оно отражает, хоть и являются общими для всех подобных трактатов, но раскрыты они с таким терпким очарованием, какое присуще только арабской, и никакой другой, поэтике.
«Сад услаждения душ» состоит из двадцати глав, каждая из которых посвящена определенной теме. Например, первая глава, названная «О мужчине, достойном похвал», содержит подробное описание типов мужчин, обладающих высокими моральными и физическими качествами, способными привлечь внимание женщин и вызвать уважение у мужчин,
…Как-то один из моих коллег заметил, что произведения литературы вообще не следует упоминать в трудах по истории, иначе, как он сказал, «эта похабщина — „Декамерон“ — будет восприниматься читателями на уровне исторического события». Я как можно более спокойно ответил ему, что «Декамерон» и есть событие, причем величайшего масштаба, а вот какой-нибудь военный поход со всеми сопутствующими ему мерзостями, а главное — не имеющий ни малейшего смысла, является компетенцией не столько историка, сколько психиатра, занимающегося проблемами некрофилии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78