единство цели, согласованность стремлений, дружба и товарищество. А когда все это придет, перед вами расступятся горы и не будет таких крепостей, которые вы не смогли бы взять.
– Спасибо Советской власти и партии за нашу новую жизнь! – выкрикнул какой-то новохозяин из середины зала, и его сразу поддержало большинство участников собрания.
Отдельные возгласы слились в мощный хор. К ранее поданным сорока шести заявлениям прибавилось еще двадцать новых.
Каждого вступающего в колхоз обсуждали и оценивали, некоторым нерадивым дали почувствовать, что артель не потерпит в своей среде лодырей и лжеколхозников.
Антон Пацеплис встал и вместе с Кикрейзисом выбрался из зала. Он опасался, как бы Анна перед всем народом не стала допрашивать его, что они думают делать. В Сурумах он мог топнуть на нее ногой и прикрикнуть, чтобы не мешала молиться; здесь так действовать нельзя, лучше вовремя убраться с глаз долой.
Новые колхозники решили назвать свою артель «Ленинский путь». Избрали правление и ревизионную комиссию. Председателем правления, по предложению Анны, единогласно избрали Регута.
Когда собрание уже близилось к концу, к столу президиума подошла пожилая крестьянка.
– Дорогие товарищи, разрешите один вопрос? – обратилась она к президиуму.
– Спрашивайте, не стесняйтесь, тетушка Гандрис… – с улыбкой ответила Анна.
– Теперь вот я вступила в колхоз, – начала Гандриене. – Скажите, а можно будет ходить в церковь и как быть с крещением детей? Ведь нас растили богомольными, и мы с малых лет привыкли к слову божьему.
– Вступить в колхоз – не одно и то же, что вступить в партию или комсомол, – пояснил Артур. – Убеждения члена партии, комсомольца несовместимы с верой в бога, посещением церкви и тому подобными вещами. Ну, а если колхозница не может обойтись без церкви и бога, никто ее за это не осудит. Молитесь себе, только не забудьте, что на колхозной ниве надо работать. За молитвы вам не зачтут ни одного трудодня.
– А, значит, можно! – обрадовалась Гандриене. – Большое спасибо, большое спасибо. Не думайте, что я так сильно верю в этого бога. Только так, немного, по старой привычке. Ведь трудно за один день отвыкнуть. Хочется иногда послушать, что Рейнхарт в своей проповеди скажет. Я коммунистов ужас как люблю и иногда молюсь за них богу, чтоб им все хорошо удавалось. Я и сама ведь такая же божья коммунистка, только вот церковная служба мне еще нравится.
Продолжая благодарить и довольно улыбаясь, она вернулась на свое место и долго что-то горячо рассказывала соседям.
Уже смеркалось, когда Анна проводила до машины Артура, Валентину и Пилага. Усталая, но счастливая, слушала она прощальные приветы отъезжающих крестьян и пожелания дальнейших успехов. Пилаг сел рядом с шофером, а Артур и Валентина – на заднем сиденье. Когда машина скрылась за углом Народного дома, Анна медленно зашагала домой.
2
Первые две недели колхоз существовал только формально. Коллективную работу решили начать с весенней пахоты и сева. Запасов сена не было, и правлению колхоза пришлось оставить лошадей и молочный скот до весны у колхозников, а молочно-товарную ферму организовать, когда скот начнет пастись.
В начале второй недели Регута и Анну вызвали в Центральный Комитет Коммунистической партии Латвии. Бюро ЦК заслушало доклад Регута об организации колхоза «Ленинский путь», подробно расспросило нового председателя о хозяйственной базе, о размерах земельной площади, о количестве скота, о сельскохозяйственном инвентаре, числе трудоспособных колхозников и о хозяйственных планах на ближайшее время. Бюро ЦК одобрило организацию колхоза, а Регута, выступление которого произвело хорошее впечатление, утвердило председателем артели, сильно покритиковав и исправив его хозяйственные планы. Правлению колхоза посоветовали незамедлительно организовать конеферму и молочнотоварную ферму.
Вернувшись из Риги, Регут созвал заседание правления и рассказал об указаниях ЦК партии.
– Пока мы будем ковыряться на своих клочках земли, а скот останется в усадьбах, колхозом и пахнуть не будет, – сказал Регут. – Изменится только вывеска, а жизнь пойдет по-старому. Все равно когда-нибудь придется освобождаться от пут единоличной жизни. Так чем скорее, тем лучше. Если дожидаться весны, то мы очутимся у разбитого корыта, доживем до того, что не останется молочного скота для фермы.
– Да ведь колхозу трудно будет прокормить коров, – заметил член правления завхоз Мурниек. – В единоличном хозяйстве легче. Там каждый найдет выход, сумеет вытянуть.
– Вот это и есть неверие в коллектив! – воскликнул Регут. – Я прежде сам так думал, но когда мне в Риге указали на мои ошибки, сразу понял, что так дело не пойдет, что это отсталый взгляд. Что же получается: одиночка может сделать то, что не под силу коллективу! Если это так, тогда не стоило бы и объединяться. Мы объединились, чтобы стать сильнее и чтобы нам было по плечу то, на что раньше не хватало пороху. Как же вдруг колхоз стал таким немощным, а единоличник таким сильным? В каждом их нас все еще сидит этот старый Адам, вот в чем беда. Нам его надо изгнать так, чтобы и духа его не было. А насчет корма коровам не тужите. Будет скот – будет молоко. Сдадим молоко государству, а государство поможет нам сеном и жмыхом, это мне в Риге обещали. Теперь подумаем, где нам устроить фермы и кого поставить заведующим.
– Конеферму можно разместить в Мелдерах, – предложил Клуга, назначенный бригадиром первой полеводческой бригады.
– Но ведь там коннопрокатный пункт! – возразил Мурниек. – Государственное предприятие!
– Коннопрокатный пункт ликвидируют, – пояснил Регут. – Министерство сельского хозяйства согласно пойти нам навстречу. Я говорил с заместителем министра. При организации колхоза эти пункты теряют значение.
– Тогда дело другое, – сдался Мурниек.
– А животноводческую ферму очень хорошо устроить в Стабулниеках, – продолжал Регут. – На первое время помещений хватит. Когда скота прибавится, построим новый коровник. Заведующей фермой рекомендую назначить Ольгу Липстынь. Женщина энергичная и предприимчивая, в молодости немало помесила навоз в кулацких хлевах. Лучшей заведующей и не придумать.
– Ольга Липстынь будет неплохой хозяйкой, – пробасил Мурниек. В глубине души он мечтал видеть заведующей свою жену, но это, вероятно, никуда не годится, если жена и муж будут на руководящих должностях. Сам Мурниек был назначен завхозом. – Она, пожалуй, подойдет, – добавил он. – Только не знаю, как Ольга управится с отчетностью и всей этой арифметикой, а так она честный человек.
На его лице появилось кислое выражение, но остальные члены правления этого, вероятно, не заметили.
– Заведующим конефермой можно назначить молодого Гандриса, – продолжал Регут. – Он большой любитель лошадей; посмотрите, каких коней вырастил на своих двадцати гектарах. Хоть на ипподром посылай состязаться с заводскими.
– Гандрис в кавалерийском полку прослужил полтора года, – добавил Клуга. – У него есть книги по коневодству. Лучшего заведующего фермой мы не найдем.
На этом и порешили. Труднее оказалось найти подходящего человека на должность счетовода. Для такой работы необходимы были хоть небольшие познания по финансовому законодательству и колхозной экономике, а главное, требовался работник, на которого коллектив мог бы всецело положиться. Анна Пацеплис обещала поискать подходящую кандидатуру среди комсомольцев.
– Некоторые из них закончили среднюю школу, – сказала она. – Если у них и нет специальной подготовки, можно подучить.
– Хотя бы за счет артели, – сказал Регут. – Это окупится. И потом я хотел бы попросить, чтобы уезд прислал знающего агронома. Он нам поможет спланировать все работы и севооборот на будущий хозяйственный год. Нам будет нужен и трехлетний план, иначе из коллективного хозяйствования ничего не выйдет.
– Мне кажется, товарищ Регут, здесь нам поможет Айвар Лидум, – сказала Анна. – Он окончил сельскохозяйственное училище и занимается в Сельскохозяйственной академии. Вырос он в этих местах и хорошо знает наши условия. Он вместе с Римшей разработает все планы, какие только нужно.
– Это дело! – воскликнул Клуга. – Выходит, мы богатые люди; если немного поискать, окажется, что у нас все есть.
– Разве Лидум сможет работать и на осушке болота и в колхозе? – засомневался Мурниек.
– А это одно с другим связано, – ответила Анна Мурниеку. – Если Айвару… то есть Лидуму, будет известно направление хозяйственного развития колхоза, ему проще разработать генеральный проект мелиорации.
– Это опять правильно, – поспешил согласиться Мурниек.
Сразу после заседания Регут начал действовать.
Решение немедленно объединить крупный рогатый скот и организовать конеферму новые колхозники приняли по-разному. Многие лелеяли мечту, что вчерашнему единоличнику дадут возможность исподволь привыкнуть к переменам. Те, у кого было больше скота, некоторое время ходили задумчивые, мрачные.
– Значит, моей Пиектале так и придется привыкать к чужому корму и уходу, – вздыхала матушка Гандриене и так жалостливо гладила старую корову, будто животное собирались вести к мяснику. – Кто же теперь будет за тобой ухаживать и заботиться, Пиекталиня… чужие ведь любить не будут.
– А я думаю, что Пиектале можно преспокойно оставить дома, – сказал Петер Гандрис матери. – Ферме отдадим молодую Буренушку.
– Отдать лучшую корову! – воскликнула Гандриене и всплеснула руками. – Петер, да ты в уме? На одном подножном корму дает двадцать литров в день. Что мы станем делать с Пиектале, – скотина старая, доить-то осталось всего года два. А для фермы она будет хороша.
– Ферма тоже наша, – не соглашался Петер. – Ферме надо отдать самую лучшую корову: на первых порах нам вполне хватит молока и от буренушкиной телки – она не уступит матери.
– Ой, господи, ой… Что ты, Петер! Мало того, что двух молодых коней отдаешь колхозу… еще и самую лучшую молочную корову уводить из дому. Не к добру это, сын, вспомнишь мои слова.
– Не забудь и мои, мать, – улыбнулся Петер. – Это только к добру. Все самое лучшее надо отдать колхозу, тогда он будет процветать, и всем от этого будет польза. Я не знал бы, куда деваться от стыда, если бы мы сдали на ферму Пиектале. Ведь у соседей тоже есть глаза. Осмеют нас, скрягами назовут. Тебе этого хочется?
Старая Гандриене перестала ссориться с сыном, но не легко было у нее на сердце, когда молодую Буренушку уводили в усадьбу Стабулниеки на молочнотоварную ферму. Гандриене пошла с сыном и, отведя в сторону заведующую фермой Ольгу Липстынь, начала подробно рассказывать, какая добрая скотинка ее Буренушка:
– Когда доишь, не брыкается, молочка не задерживает ни капельки, только любит, чтобы с ней обходились ласково. Ты приглядывай за ней, Ольга, присматривай за доярками, пусть не бьют и не ругают и чтоб всегда было чистое вымя.
– Будьте покойны, матушка Гандриене… – улыбаясь, успокаивала Ольга старую крестьянку. – С Буренушкой здесь ничего плохого не случится.
– Когда-нибудь и охапочку клевера надо подкинуть, – не унималась Гандриене. – Скотинка его страсть как любит. А то одной болотной осокой можно скоро заморить… На, Буренушка, на, моя коровушка, поешь хлебца… кто тебе теперь даст полакомиться… – она отламывала по кусочку от большого прихваченного с собой ломтя и кормила корову. Уходя, Гандриене уронила несколько слезинок и долго оглядывалась на большой коровник, откуда доносилось мычание приведенных коров.
– Видел ты, Петер, каких коров привел Мурниек? – заговорила она, когда коровник скрылся из виду. – Две старые передойки, еще старше нашей Пиектале. Не отдал на ферму свою лучшую скотину. Одному господу видно, что он будет делать с тремя молодыми коровами. На позапрошлой неделе я своими глазами видела их у него в хлеву. Как же так получается: одним оставляют по корове и телке, а этому целых три дойных. Разве это порядок – каждый делает, что ему вздумается?
Петер остановился среди дороги.
– Ты правду говоришь, мать? – спросил он. – Ты точно знаешь, что у Мурииека в усадьбе остались три молодые коровы?
– С какой стати мне врать! – Гандриене даже обиделась. – Своими глазами видела. Если не успел продать, куда же им деваться? И такому человеку доверяют колхозное имущество, в таких руках будут ключи от амбара…
– Знаешь, мать, ты иди домой, а я вернусь на ферму, – сказал Петер. – Так это оставить нельзя.
– А почему обязательно тебе ввязываться в это дело? – вдруг стала сокрушаться Гандриене. – Разве другие ослепли, разве у них языка нет? Еще обозлится, врагов наживешь. Мурниек и так горластый, попробуй перекричать его.
– Я не для себя стараюсь! Это не мое личное дело, а дело всего колхоза, поэтому молчать нельзя.
Петер вернулся на ферму и разыскал Регута, который весь день провел в Стабулниеках.
– Товарищ председатель, нет у нас порядка, – начал молодой Гандрис. – Собрание постановило одно, а как доходит до дела, поступаем совсем по-другому. Так мы далеко не уедем.
– Что случилось? – спросил Регут.
Петер рассказал о Мурниеке.
– Ишь, какой ловкач… – пробурчал председатель колхоза. Лицо его помрачнело. – Я ходил к телефону, когда Мурниек привел коров. Хорошо, что сказал. Мы это дело так не оставим. Нельзя оставлять сорняки, где заметишь, сразу надо выпалывать, иначе все поле зарастет. Ну, а как, Петер, с конефермой, в Мелдерах уж был? Помещение осмотрел?
– Был, товарищ Регут… – ответил Петер. Глаза его заблестели. – Если приспособить коровник и еще кое-какие хозяйственные постройки, можно разместить около полсотни лошадей. Для жеребят, правда, придется новую конюшню строить. Когда будем собирать лошадей?
– Через несколько дней начнем. Из уезда звонил Пилаг. Сказал, что решение правительства о ликвидации коннопрокатного пункта уже принято. Так что ты держись на линии: скоро начнем хозяйничать.
Когда Гандрис ушел, Регут послал за Мурниеком и велел завхозу артели немедленно явиться на молочнотоварную ферму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86