– Сиди дома и нянчи детей, если нет других дел, а бегать на всякие там комиссии нечего! – сказал он ей. – Тоже нашлась ораторша. Уж мы, мужчины, как-нибудь обойдемся в государственных делах без вашей помощи. До сих пор обходились и дальше не пропадем.
Анна, узнав об этом, однажды вечером пришла к Липстыню.
– В каком государстве вы живете, товарищ Липстынь? – спросила она.
– Как в каком? – удивился Липстынь, еще довольно молодой мужчина. – Где, как не в Советском Союзе.
– Ходят слухи, что вы хотите ввести в нашей волости новую конституцию, – продолжала Анна. – Советская конституция вам не подходит.
– Конституция есть конституция, и я по ней живу, так же как вы и все прочие.
– А в своей семье стараетесь поддерживать такой порядок, как у турок. Жена да убоится мужа, не так ли?
– Вы не смешивайте семейные дела с государственными! – сердито крикнул Липстынь. – Никто вам таких прав не давал.
– В Советском государстве мужчины и женщины пользуются равными правами. Ваша жена – полноправная гражданка, а не рабыня. Почему вы запрещаете ей участвовать в общественной жизни?
– Еще раз повторяю вам: не вмешивайтесь в мои семейные дела. Это мое личное дело. Я беспартийный, поэтому особенно-то мною не командуйте.
– Ну, а если ваша жена через некоторое время вступит в партию? Может, вы и это ей запретите?
– Это мы еще посмотрим… – проворчал Липстынь. – У вас совета я не спрошу. Достаточно пожили и сами знаем, что нам на пользу.
– Тогда не забудьте: вашего согласия в этом деле тоже никто не спросит.
Анна стыдила, убеждала Липстыня до тех пор, пока его не бросило в жар. Покрасневший, сердитый, он слушал парторга. Временами, когда жена тоже добавляла какую-нибудь колкость, его так и передергивало. Наконец у него вырвалось откровенное признание:
– На что же это будет похоже, если жена начнет работать в разных там комиссиях, а муж нигде? Все будут знать жену, а муж будет каким-то приложением. Прозовут мужем Липстыниене. Разве это порядок?
– Ах, вот в чем дело! – засмеялась Анна. – Да кто же вам мешает работать в комиссиях? Милости просим, хоть завтра начинайте. Общественники нам всегда нужны. Ведь это приветствовать надо, что вы не хотите отставать от жены.
Недоразумение ликвидировалось быстро и успешно: волостной актив приобрел еще одного нового члена, и он оказался отнюдь не малоценным.
2
Проработав весь день на ремонте прицепного инвентаря, Жан Пацеплис пришел под вечер домой, умылся и переоделся в лучший костюм. Сегодня он должен был идти в Народный дом на репетицию хореографического кружка и заодно хотел обменять в библиотеке книги. И там и тут ему придется встретиться с Гайдой Римша. Вообще выходило так, что Жану всюду приходилось встречаться с этой девушкой; в кружках, в библиотеке, на комсомольских собраниях и даже в МТС, где отец Гайды был старшим агрономом и где она жила, – повсюду их дороги встречались так неожиданно и просто, что даже самые завзятые любители сплетен не могли усмотреть в этом ничего подозрительного.
С весны Жан работал прицепщиком у самого лучшего тракториста – Васильева. Тот учил его обращаться с трактором и прицепным инвентарем. Жан обзавелся учебниками и уже давно усвоил технический минимум. Как большого праздника, ждал он того дня, когда сможет сесть за руль трактора «СТЗ-НАТИ» и самостоятельно провести первые глубокие борозды в каком-нибудь старом клеверище или на затвердевшей залежи. Но на этом Жан не хотел успокаиваться: если будущей зимой не случится ничего непредвиденного, он обязательно поедет на курсы. Молотилка, комбайн, сложные мелиоративные агрегаты и механизмы, которые вступят в работу следующей весной, давно заинтересовали парня, ему все надо было освоить, чтобы стать настоящим трактористом.
– Куда это опять наш инженер собирается? – иронически спросил старый Пацеплис, наблюдая за сборами сына. – Какая юбка поджидает тебя?
– Многие и разные, – ответил Жан, причесываясь перед потускневшим зеркалом на комоде. – Никак не меньше десяти.
– Так, так, так… – покачал головой Пацеплис. – Только и носится, только и бегает. А на лугу трава переспевает. Ни ангелы, ни гномы помогать не придут.
– Зачем ждать ангелов и гномов? – возразил Жан. – Давно бы скосили по утрам, если бы ты помогал.
Жан каждое утро, до ухода в МТС, косил, предоставляя отцу и мачехе сушку и уборку. Раза два в неделю он работал и по вечерам, но отцу этого казалось мало – не для того он сына растил, чтобы сейчас самому гнуть спину на тяжелых полевых работах. Несмотря на свои пятьдесят шесть лет, хозяин Сурумов был еще полон сил, ему нельзя было дать и пятидесяти, наверно потому, что он никогда не надрывался на тяжелой работе. Отвезти бидон молока на молочный завод, для виду немного покопошиться во дворе, что-нибудь починить, потормошить остальных членов семьи и несколько часов поболтать за стаканом пива с пурвайскими хозяевами о мировой политике – разве этого недостаточно для такого почтенного человека? Только прошлой зимой (из-за этой самой Анны) пришлось несколько месяцев поработать в лесу и на вывозке бревен. Но пусть Анна не думает, что так будет продолжаться вечно. Пацеплис уже говорил с фельдшером и получил хороший совет. Надо раздобыть от участкового врача Зултера свидетельство о болезни, тогда никто не заставит его работать. Правда, Зултер слыл человеком довольно самостоятельным и свидетельствами о болезни не разбрасывался, но если свезти ему кадочку масла или окорок, он станет сговорчивее и найдет у Пацеплиса какую-нибудь болезнь – не может быть, чтобы опытный врач не нашел во внутренностях любого человека какую-нибудь хворь.
Когда Жан сел за стол и стал торопливо есть, Пацеплис с Лавизой начали посмеиваться над молодым трактористом.
– Наверно, метишь в директора МТС… – говорил Пацеплис.
– Почему же нет? – ответил Жан. – Если хорошо буду работать да учиться, может быть, и стану когда-нибудь директором.
– Всю жизнь на других работать, – заговорила Лавиза. – Сам ни над чем не хозяин. Как придет старость, пойдешь с клюкой по миру.
– Неужели ни один колхоз не примет? – пошутил Жан. – Люди, которые умеют работать на машинах, всегда и везде нужны.
– Болтает, как полоумный! – крикнула Лавиза. – До тех пор будешь каркать об этих колхозах, пока не накаркаешь.
– Слыхал я, что и у нас скоро возьмутся за это, – продолжал как ни в чем не бывало Жан. – Только, чур, не прозевайте со вступлением.
Пацеплис, выпучив глаза, посмотрел на Жана.
– Ты так много не мели. Пусть идет в колхоз, кто разум потерял. А я свой век проживу и без колхоза. Да чего тут разговаривать, с колхозами в Латвии у них ничего не выйдет. Здесь не Россия. Здесь деревень нет. Латыш привык хозяйничать в одиночку.
– Кто это тебе сказал? – спросил Жан. – Может… в библии вычитал?
– Библию ты оставь в покое, греховодник! – заверещала Лавиза. – Сам живет, как язычник, даже не конфирмован… святого причастия не принимал.
– Насчет библии ты полегче, – проворчал Пацеплис. – Я верю в своего бога, а ты можешь беситься как хочешь, все равно со мной ничего не сделаешь.
Набожным Пацеплис стал совсем недавно. Всю жизнь он свои обязанности прихожанина исполнял чисто формально: раз в год платил приходский налог, у пастора венчался, крестил детей, с пастором похоронил покойных жен, но в церковь ходил раз в десять лет. Наплыв религиозных чувств начался с прошлой зимы, и цель здесь была одна: досадить Анне и Жану, а заодно и всем волостным коммунистам и комсомольцам. Зная, что Анне и Жану это не понравится, Пацеплис разыскал в оставшемся после матери хламе старую библию в деревянном переплете и сборник церковных песнопений. Теперь обе книжки постоянно лежали в комнате хозяина на столе, и песнопения открывали, когда на чету Пацеплисов находило настроение попеть, библия же все время была раскрыта на апокалипсисе – книге откровения Иоанна Богослова. Если в Сурумы заглядывали Анна или кто-нибудь из работников волисполкома, Антон Пацеплис тотчас садился к столу, для пущей важности надевал на нос очки и погружался в сосредоточенное изучение библии. Когда посетитель уходил, вслед ему звучала мелодия какого-нибудь известного церковного песнопения.
То же случилось и сейчас. Разозленный шутками Жана, Пацеплис достал книгу и, подсев к окну, медленно и торжественно затянул:
Господь бог наша крепость,
Что в бедах укрывает,
Высокий наш заступник,
К кому мы прибегаем.
Жан нервно заерзал и нагнулся над столом, делая вид, что пение его не задевает. Тогда к баритону Пацеплиса присоединился заунывный альт Лавизы.
– Хватит чудить! – не выдержал наконец Жан. – Меня все равно не обратите!
Но супружеская пара, казалось, по-настоящему воспылала ханжеским пламенем; голос Пацеплиса торжественно и угрожающе загудел, как орган, Лавиза визжала, вытаращив глаза на Жана, и каждое слово было нацелено прямо в него, как стрелы самого святого духа:
Пусть духов злых и сонмы
И нас пожрать хотят,
Мы все же божья паства –
Не одолеть им нас.
– Очень надо кому-то возиться с вами! – рассмеялся Жан и встал из-за стола. – Цирк устроили. Жаль только, никто не хочет слушать ваш концерт.
Надев пиджак, он поспешил уйти из дому, но и во дворе до него доносились голоса отца и Лавизы.
Спустя час Жан уже находился в ином мире. Обменяв в библиотеке книги, он вместе с Гайдой пошел в Народный дом, где происходили занятия хореографического кружка. Один из комсомольцев играл на рояле плясовые мелодии, шесть парней и девушек под руководством Гайды разучивали «Колесико», «Мельницу» и «Ачкуп». Они собирались еще разучить несколько русских, украинских и молдавских танцев. Коллектив Пурвайской волости хотел этой осенью участвовать в смотре художественной самодеятельности: лучшие коллективы могли рассчитывать на участие в объединенном концерте самодеятельности уезда, а отличники должны были выступить в Риге, поэтому рвение было большое.
Первой парой во всех танцах выступали Гайда и Жан. Жан старался изо всех сил; сильный, ловкий, на полголовы выше Гайды, которая тоже была не из малорослых, он почти не чувствовал веса девушки, когда поднимал ее при исполнении какой-нибудь фигуры.
Во время танца им часто приходилось переглядываться и улыбаться друг другу. Хотя это была только игра, обязательный элемент их роли, Жану каждый взгляд Гайды казался полным скрытого, ему одному понятного смысла.
Серьезно исполняя все, что предусматривалось фигурами танца, Жан не позволял себе ни малейшей вольности, а когда пляска кончалась, он становился тем же робким, молчаливым парнем, каким обычно был в обществе Гайды.
– Айзупчане уже сшили себе национальные костюмы, – сообщила Гайда во время перерыва. – У нас только у половины кружковцев есть костюмы. Если мы решили участвовать в смотре, то без одинаковых костюмов не обойтись.
Это был довольно сложный вопрос. Материал как-нибудь нашли бы, но его надо было купить, а участники кружка большими деньгами не располагали.
– Несколько костюмов можно приобрести на средства Народного дома, – сказала Гайда, – у них есть небольшой остаток от последних спектаклей. Но нам придется серьезно подумать, как приодеть остальных. Собирать пожертвования неудобно, а занять не у кого.
– Себе костюм я сделаю, – сказал Жан. – Помогите только найти портного, который знает толк. А чтобы сшить костюмы остальным, я предлагаю устроить концерт в Народном доме, когда разучим программу. Билеты платные. После концерта – танцы. Думаю, в публике недостатка не будет.
– Можно попробовать, – согласилась Гайда. – Умру, а наш кружок должен попасть на уездный отборочный концерт. За две недели надо подготовиться как следует. Итак, за работу, ребята!
И снова зазвучал рояль и пол загудел под ногами танцоров. Они репетировали еще целый час. После репетиции некоторые устали больше, чем от работы на лугу или в поле, но, когда расходились домой, снова звонко и беззаботно звучали в вечерних сумерках их молодые голоса.
Гайда в тот вечер шла домой, к родителям, поэтому у Жана была попутчица. Разговор, как обычно, пришлось поддерживать Гайде, так как Жан редко отваживался задавать ей вопросы.
– Отец говорил, что ты скоро получишь трактор? – спросила девушка, когда они вошли в лес. – В какой бригаде будешь работать?
– Наверно, у Васильева, – ответил Жан. – Его собираются назначить бригадиром вместо Себра, а того посылают учиться на курсы директоров.
– А ты учиться не думаешь?
– Конечно, думаю. Но на курсы директоров мне еще рано. Надо несколько лет поработать на тракторе и у молотилки.
– Правильно. Но думать об этом надо. Ты еще всему можешь научиться.
– Я буду учиться, Гайда… – от волнения у Жана осекся голос. Как могло случиться, что Гайда знала его сокровеннейшие мысли? Будто думала о его жизни, о его будущем… «Неужели она вспоминает когда-нибудь обо мне? Кто я такой? Простой крестьянский парень. А она окончила среднюю школу. Отец агроном. Мне очень много надо учиться и расти, чтобы догнать ее и говорить с ней, как с равной. Сбудется ли это?»
Жан Пацеплис осмеливался мечтать об этой девушке, но он долго-долго, может быть несколько лет, будет молчать об этом, бороться и расти, а когда-нибудь заговорит, и тогда… тогда или двое станут счастливыми на всю жизнь, или на свете будет одним несчастным больше.
3
Спустя несколько дней после собрания в волисполкоме Айвар с Мурниеком и Финогеновым уехали в Айзпурскую волость и встретились там с местным парторгом и председателем волисполкома. Предложение об участии крестьян этой волости в работах по осушке Змеиного болота и о социалистическом соревновании между обеими волостями встретило горячий отклик. Айвар познакомил руководителей волости с проектом и пообещал в следующее воскресенье приехать снова, чтобы участвовать в народном собрании и помочь парторгу и председателю волисполкома разъяснить населению предстоящую задачу.
В МТС они вернулись поздно вечером. Айвара ждал начальник уездного отдела Министерства государственной безопасности майор Регут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86