Не то что некоторые горлопаны.
– О чем же они горлопанят? – поинтересовался Артур.
– Хотя бы об этом флаге, – пояснил Лудис. – Ты, может, помнишь. В парке на Первое мая был поднят красный флаг. К несчастью, мне в то утро приходилось проходить мимо. Начальник уезда Риекст заставил меня взобраться на дерево и снять флаг. Сейчас кое-кто хочет этот случай изобразить чуть ли не какой-то контрреволюцией. А как же я мог не полезть, когда меня заставили это сделать с оружием в руках.
– Я этот случай помню очень хорошо, – сказал Артур, – потому что в ту ночь сам водрузил этот флаг.
– Гляди, какой молодец! – порадовался старый Трей. – Какое мужество, какая ловкость! Учись у своего друга, Лудис.
– Сколько ты в тот раз получил – кажется, три лата? – спросил Артур.
– Я и не хотел брать их! – Лудис развел руками. – Насильно всучили.
– Странно, что тебя все заставляли делать насильно… – усмехнулся Артур.
– У него такой покладистый характер, – пояснил мясник.
– Это все, что вы хотели мне сказать? – спросил Артур.
– Все… – пробормотал Лудис. – Ведь ты дашь мне поручительство? Я тебя очень прошу. Помоги в этот раз. В дальнейшем ты обо мне будешь слышать только хорошее. Теперь я знаю, как жить.
– Тебе придется поискать другого поручителя, – голос Артура зазвучал резко. – Я не желаю лгать только потому, что тебя ждут неприятности. Заварил кашу – расхлебывай сам.
– Но вы же видите, что происходит недоразумение! – воскликнул старый Трей. – Мальчишка сам не знал что делал. Кроме того… – его голос понизился до шепота, а взгляд стал заискивающим и ласковым, – мы умеем отблагодарить. Если нам кто-нибудь помог, мы этого вовек не забываем. Могу доказать хоть сегодня. Моя мясная доставит вам самый лучший товар, сколько вам только потребуется, – о деньгах можете не беспокоиться. А если когда-нибудь времена изменятся, в моем доме вы всегда найдете надежное убежище. Только помогите в этот раз…
Артур подошел к двери и распахнул ее настежь.
– Вон! Торгуйте своими колбасами и костями, но оставьте в покое честных людей! Ну, быстрей, быстрей!
4
Вскоре после установления Советской власти Артур приехал в Пурвайскую волость. По заданию укома партии и уездного исполнительного комитета он должен был созвать собрание и разъяснить населению решение Верховного Совета республики о земельной реформе и национализации крупной собственности. Заодно следовало подобрать членов волостной землеустроительной комиссии и организовать подготовительные работы по проведению реформы. Комсомольской группы в волости еще не существовало, Артур решил не уезжать, пока не будут решены и эти задачи. В воскресенье утром надо было провести общее народное собрание, а после обеда созвать молодежь волости.
Не успели разойтись участники общего собрания, как в Народном доме появилась молодежь. Пришло около ста человек.
Артур рассказал им об огромных переменах, происшедших в Латвии, о замечательной роли молодежи в государственной жизни и социалистическом строительстве в старших советских республиках. Остановился и на задачах молодежи в Пурвайской волости. Земельная реформа, культурные мероприятия, механизация сельского хозяйства, борьба со старыми предрассудками, антирелигиозная пропаганда – вот какое обширное и многостороннее поле деятельности открывалось сегодня перед молодежью.
Пока Артур говорил, одна из девушек не спускала с него глаз. То была Анна Пацеплис. В Сурумах никто не знал, что она пошла на собрание. Анна заняла место в одном из задних рядов. Она не выступала в прениях, не задавала вопросов, только жадно вслушивалась в каждое слово Артура. Как и прежде, он сегодня казался ей самым благородным, умным человеком на свете. В ее памяти все еще звучали сказанные им несколько лет тому назад дружеские, ободряющие слова. Они помогли девушке не склониться перед обстоятельствами, не дали задохнуться. Сегодня, разговаривая с этими юношами и девушками, Артур снова указывал Анне путь. Ей очень хотелось идти по этому пути, только она не знала, как это сделать.
Собрание окончилось. Молодежь начала расходиться. Анна расхрабрилась и подошла к Артуру.
– Товарищ Лидум, могу я вас побеспокоить? – обратилась она к Артуру.
– Пожалуйста… – отозвался Артур, взглянув на девушку. Он не узнал ее: Анна за эти годы сильно выросла и изменилась.
– Вы меня, наверное, не узнаете? – спросила Анна. – Тогда вы работали батраком в Ургах. С тех пор прошло шесть лет…
– Анна из Сурумов! – воскликнул Артур с изумлением и пристально взглянул в лицо девушке. – Все помню, до последней мелочи, только тебя совсем нельзя узнать. Как ты выросла! Знаешь что, подожди меня несколько минут, я поговорю с ребятами, потом освобожусь до самого вечера.
– Ладно, я вас… я тебя подожду на улице.
Спустя полчаса они медленно шагали по дороге в сторону Сурумов. Артур рассказал Анне про тюремные годы и теперешнюю работу, а она в свою очередь рассказала о себе. Но в ее повествовании не было ничего примечательного: однообразная жизнь деревенской девушки, работа, учеба украдкой от домашних и вечное одиночество.
– Скажи, что. мне делать? – спросила Анна. – Я не хочу жить по-старому. Чувствую, что мое место в комсомоле. Но если я поступлю в организацию и буду участвовать в работе, дома меня будут грызть с утра до вечера.
Артур задумался.
– Дорогая Анна, – наконец заговорил он, – я, конечно, не могу тебя уговаривать и усложнять твою жизнь, которая и без того нелегка. Но если ты хочешь наконец стать свободным человеком, тебе все равно когда-нибудь придется выдержать борьбу с семьей. Не лучше ли сделать это сейчас? Может быть, тебе придется тяжело, но потом ты сможешь ходить с гордо поднятой головой и никогда не останешься одна со своими бедами и невзгодами. На каждом шагу тебя поддержат товарищи.
– Ты думаешь, что мне так и поступить?
– Да, Анна. Ведь ты выбираешь себе честный, правильный путь. На твоей стороне весь советский народ. Кого тебе бояться?
– Ладно, Артур, я так и сделаю… – обещала Анна. – Только прости, если вначале не сумею быть такой, какой должна быть настоящая комсомолка. Но я постараюсь делать все, что в моих силах, и со временем стану такой.
– Правильно, Анна, и не надо таиться. Пусть все знают, кто ты.
– Пусть знают!
Веселых и улыбающихся увидел их на дороге Айвар. Он поспешно отступил в кусты, чтобы его не заметили. Грустным взглядом проводил молодой парень этих счастливых людей. Он готов был отдать все за то, чтобы Анна согласилась пройтись с ним и так же просто и свободно разговаривала, как сейчас с Артуром. «Для Артура, наверно, это ничего не значит, а для меня…»
Дома Айвар не находил себе места. С полчаса он подбрасывал большие двухпудовые гири, пока не заныли мускулы. Устал. Немного передохнул, затем сел на мотоцикл и уехал куда-то.
Но он не поехал к Стабулниекам, где, изнывая от тоски, его ждала белокурая Майга, – там ему нечего было делать. Айвар гнал мотоцикл по неровной лесной дороге, по извилистым тропам лесорубов и охотников и все время думал об Анне.
«Каким я должен быть, чтобы она смогла стать моим другом? Что я должен совершить, чтобы взгляд Анны остановился на мне с уважением и… может быть… с любовью?»
Он не находил ответа на эти вопросы.
5
В конце августа Анну Пацеплис приняли в комсомол. Сначала организация не давала ей никаких поручений, только зачислила в политкружок и пригласила помочь украсить Дом культуры – Артур, по-видимому, рекомендовал на первых порах не слишком загружать Анну заданиями, пока семья Пацеплисов не привыкнет к ее самостоятельности.
У Анны так и не хватило смелости признаться родителям в том, что она вступила в комсомол. Ежедневно выслушивая язвительные замечания мачехи о советских людях, она понимала, что это признание вызовет бурю в Сурумах. Бруно, служивший сейчас лесничим, жил в Мелдерах и только изредка заходил в усадьбу отца, и каждый раз он выкладывал ворох ядовитых сплетен и слухов. Антону Пацеплису старший сын казался воплощением мудрости, и он подпевал ему. Анна отмалчивалась. С утра до позднего вечера она тянула тяжелую рабочую лямку, терпеливо перенося и равнодушие отца, и брань, и ненавистное шипение мачехи. После конфирмации Лавиза больше не била Анну, но ее острый, желчный язык жалил гораздо больнее, чем розги. Миловидность Анны (о которой Лавизе в последнее время приходилось слышать все чаще) всю жизнь была для нее бельмом на глазу. Она не могла примириться с мыслью, что падчерица, которую здесь заставляли работать до седьмого пота и на которую смотрели как на рабочую скотину, могла привлечь внимание людей. Чтобы Анна не зазнавалась, мачеха старалась вытравить из нее зачатки пробуждающейся гордости.
Анна пропускала мимо ушей замечания Лавизы, зная, что мачеха ее ненавидит. Отец ни разу не попытался заступиться за нее, а брат Жан был слишком молод, чтобы прийти на помощь сестре, – с ним в Сурумах не считались. Можно было подумать, что Жан равнодушен к сестре, но однажды вечером произошел такой случай. Явился Бруно, хмурый и злой.
– Где Анна? – сразу спросил он.
– Что тебе нужно от этой растяпы? – поинтересовалась мачеха.
– Позовите ее сюда, тогда услышите, что эта дура наделала! – закричал Бруно. – Пусть отец тоже идет. Ему надо знать, какие вещи творятся без его ведома в Сурумах…
Лавиза поняла, что раз уж Бруно так встревожен, значит произошло что-то чрезвычайное. Анна с Жаном в тот день копнили сено позднего укоса. Лавиза зашла за угол клети и позвала Анну.
Вся семья Пацеплисов собралась в комнате хозяина. Все смотрели на Бруно, а тот ходил из угла в угол и злыми глазами косился на Анну. Вдруг он остановился и крикнул:
– Красная! Ком-со-мол-ка!
– Что за комсомолка, Бруно? – спросил Антон Пацеплис. – Что случилось?
– Что случилось? – закричал Бруно. – В том-то и беда, что вы ничего не видите! У вас за спиной можно творить всякие безобразия: Анна вступила в комсомол! Понимаете ли вы, что это значит? Сегодня она вступает в комсомол, завтра – в партию, а послезавтра начнет помышлять о колхозе. А вы будете хлопать глазами и удивляться: глядите, какая у нас умница дочь…
Казалось, Лавиза вот-вот задохнется от злобы. Ее лицо посинело, глаза были готовы выскочить из орбит. Брызгая слюной, она закричала:
– Анька! Урод проклятый, правду говорит Бруно? Говори, подлюга!
– Да говори же… – повторил и Антон Пацеплис. – Ты и вправду это сделала? Завела дружбу с коммунистами?
Анна посмотрела на отца и тихо ответила:
– Да, отец, это верно. Я вступила в комсомол.
– О господи, господи! – визжала Лавиза. – Такой стыд, такой позор! Теперь эта красная слава прилипнет ко всей нашей семье! Антон, ты ей отец или нет? Как без твоего согласия дети творят такие вещи?
– Кто тебе позволил это сделать? – строго прозвучал голос хозяина Сурумов. – У кого ты спросила разрешение?
– Ни у кого, – ответила Анна. – Знала, что не разрешите, поэтому не спрашивала. В уставе комсомола не сказано, что при вступлении нужно разрешение родителей. Ведь вступила я, а не вы, и вам нечего волноваться.
– Дрянь… – проговорил Бруно. – Уже набралась всякого бесстыдства!
– Антон, неужели ты это так и оставишь? – закричала Лавиза. – Не покажешь свою отцовскую власть? Если ты скажешь «нет», Аньке придется выйти из комсомола. Может, тебе приятно, что дочка стала красной?
Антон Пацеплис побагровел и сердито посмотрел на Анну.
– Ты слышала? Сразу же, немедленно пойди и заяви, что ты выписываешься. Иначе не являйся домой. Я приказываю тебе это сделать, Поняла?
– Из комсомола я не уйду, – ответила Анна и смело посмотрела в глаза отцу, на Лавизу она ни разу не взглянула. – Если подымете шум… я уйду из Сурумов.
– Ну, это уж чересчур! – вскрикнула Лавиза. – Она еще грозится!
– Это только цветочки, – съязвил Бруно. – Погодите, когда Анна с годик поучится коммунистической мудрости, тогда вы узнаете.
– Так я этого не оставлю! – сказал Пацеплис. Сняв ремень, он угрожающе приблизился к Анне. – Я с тобой управлюсь. Послушаем, что ты теперь запоешь.
Анна побледнела – не от испуга, а от стыда. Отступив за стол, она крикнула:
– Не тронь меня, отец! Прошу тебя… Опомнись! Ты не смеешь меня бить. Я не выдержу, я убегу… к соседям.
Но Бруно все предусмотрел: он стоял у двери, зло ухмыляясь.
– Не убежишь, останешься здесь и получишь по заслугам.
Лавиза обежала вокруг стола и обеими руками вцепилась в волосы Анны.
– Бесстыдница! Возражать отцу! Я тебе покажу!
Она изо всей силы дергала Анну за волосы, пытаясь принудить падчерицу стать на колени, но у нее не хватало силы.
Вот тогда-то и произошло то, чего никто не ожидал. Молча выслушав грубую брань, Жан уже не мог остаться безучастным зрителем, когда мачеха начала расправу с его сестрой. Будто какая-то невидимая рука толкнула его, он одним прыжком очутился рядом с мачехой, яростно схватил ее за плечи и оторвал от Анны с такой силой, что Лавиза отлетела к стене и ушибла голову о деревянный крюк для одежды.
– Убери руки! – закричал Жан. – Ты не смеешь трогать мою сестру… ты… чужая баба! Если ты еще раз тронешь, я тебя убью, как змею! Да, да, своими руками! – потом повернулся к Бруно. Его взгляд был так страшен, что тот побледнел и на всякий случай схватился за ручку двери. – Чего ухмыляешься, шут гороховый? Хочешь получить по голове табуреткой?
В приступе гнева Жан схватил табуретку, размахнулся и бросил в Бруно.
– Сумасшедший, что ты делаешь!.. – закричал Бруно и выскочил в дверь, но угол табуретки задел его за плечо, и он завопил от боли. Рассерженный и испуганный, он побежал по двору, потирая ушибленное место.
Растерянный Антон Пацеплис с удивлением смотрел на своих детей. Жан стоял рядом с Анной и вызывающе смотрел на отца.
– Послушай, отец, если ты и дальше будешь потакать этой бабе, живи с ней в Сурумах один, – сказал он. – Мы с Анной уйдем. Ты всегда относился к нам не как отец, а как чужой. Мы больше не согласны так жить. Поступай как знаешь, только запомни: Анну и меня ты бить не смеешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86