— А если он убьет тебя?
— Я ему нужен.
— Только до завтрашнего дня. Думаю, поэтому-то он и настаивает, чтобы я осталась с ним, ведь тогда-тогда ты уже не сможешь помешать ему.
Кейн крепче прижал ее к себе. Кристал коснулась его руки.
— Я не хочу, чтобы тебя убили. Ты должен бежать. Прямо сейчас, если можешь. Мы все в долгу перед тобой, Кейн. Никто не посмеет осуждать тебя. После того, что ты сделал вчера…
— Послушай, — прервал девушку Кейн, — к тому, что произошло вчера, ни ты, ни все остальные заложники не имеют никакого отношения. Я поступил так, чтобы спасти свою задницу. Только и всего.
— Я тебе не верю, — с жаром возразила Кристал, убежденная в правоте своих слов. В Маколее Кейне живет добрый человек, и никто не сумеет доказать ей обратное, хотя сам Кейн неизменно гневается, когда она заводит об этом разговор.
— Придется поверить, раз я говорю.
— Зачем ты помогаешь Кайнсону? Он только и думает, как бы убить тебя. — Кристал больше не удавалось скрывать свое волнение.
Кейн наверняка тоже услышал тревогу в ее голосе.
— Послушай, девушка, — медленно, как бы с трудом подбирая слова, заговорил он, — не беспокойся обо мне. Мы с Кайнсоном воевали в одном полку, в шестьдесят седьмом полку штата Джорджия. Вместе, бок о бок, сражались против федералистов. Мы давно знакомы и понимаем друг друга без слов. Поэтому он и позволил мне остаться в банде.
— Но с тех пор прошло много лет. Война окончена. Кайнсон все еще сражается, но ведь Соединенные Штаты победили.
— Знаю. И незачем лишний раз напоминать мне об этом.
Это было сказано с горечью, и Кристал поначалу растерялась, но потом вспомнила, какое у Кейна было лицо, когда он пел вместе с разбойниками последний куплет песни «Герои-конфедераты».
— Расскажи мне о войне, — попросила она; ей так хотелось вызвать его на откровенный разговор. — Я ведь тогда была еще совсем маленькая и почти ничего не помню о том времени. Расскажи, как все было. Я хочу понять… — «почему ты стал таким», мысленно закончила она фразу. У Кристал возникло ощущение, будто она беседует со своим возлюбленным, нашептывает ему в темноте слова любви, зная наверняка, что у них нет будущего и завтра они наконец-то обретут друг друга в вечности. Нелепое сравнение. Они не влюбленные, между ними нет ничего общего. Он — бандит, а она — его жертва. Однако ощущение не проходило, и это внушало ей тревогу.
— Ты не погибнешь. Я этого не допущу, — вдруг заявил Кейн. Без излишнего пафоса, деловито, словно защищать ее было его прямой обязанностью.
— Но погибнешь ты, — отнюдь не безразличным тоном заметила девушка. — Если не от руки Кайнсона, так полиция до тебя доберется. Теренс Скотт вряд ли позволит, чтобы ты шиковал на его золото. — Она помолчала. — Я знаю, Кейн, какая участь меня ожидает после твоей смерти. — Кристал опять замолчала, а через некоторое время горячо прошептала: — Я не останусь с Кайнсоном.
Кейн чуть, повернул ее голову, чтобы видеть лицо, на которое теперь падал лунный свет. Они смотрели друг другу в глаза, и обоим все было ясно без слов; их души обрели взаимопонимание. Кристал не сомневалась: Кейн жаждет скрепить внезапно возникший союз их душ поцелуем. Это было заметно по тому, как замерли его губы, словно он пытался подавить клокотавшее в нем желание.
— Расскажи мне о себе, — прошептала девушка. — Как ты воевал, как жил в Джорджии.
— Да мне особо и рассказывать-то нечего.
— Прошу тебя.
Кейн изучающе воззрился на Кристал, очевидно выискивая в ее лице следы праздного любопытства. Он долго не отвечал, — наверное, не хотел говорить о себе. В какой-то момент девушке показалось, что он собрался вновь воздвигнуть между ними стену отчуждения, но потом отказался от своего намерения, — может, решил, что ничего худого не случится, если он поведает ей историю своей жизни, или просто в преддверии решающего часа захотел облегчить свою душу. Истинной причины Кристал не знала. В одном она была уверена: ее сердцу его рассказ был нужен, как хлеб умирающему от голода.
— До семнадцати лет я помогал отцу выращивать на ферме арахис. — Кейн устремил взгляд в пространство, словно мысленно перенесся куда-то далеко в прошлое. — Мы не нищенствовали, но рабов у нас не было — всю работу выполняли сами. Когда началась война, я вступил в шестьдесят седьмой полк, который формировался у нас в Джорджии, чтобы защищать свою родину. Теперь многие считают, что мною двигали иные мотивы. Вашингтон меня и мне подобных называет дьяволами, которые сражались за то, чтобы негры ходили в цепях. Но это все чушь. Мы были бедными. Я не собирался жертвовать своей жизнью ради чужих рабов.
— За что же в таком случае ты воевал? Кейн глубоко вздохнул.
— На первых порах в бой меня гнало желание не допустить к родному дому врагов. Когда приходят известия, что Потомакская армия вторглась в Виргинию, ты, глядя на свою мать, с ужасом думаешь, что скоро они заявятся и в Джорджию, уведут твоих свиней, сожгут дом. И начинаешь понимать, что это нужно как-то предотвратить. Поэтому я и взял в руки оружие.
Его голос вдруг зазвучал резко, скрипуче; в нем слышались гнев и обида — чувства, которые он давно притушил в себе, изгнал из своего сердца.
— А потом наступают холода. И тебе приходится в лохмотьях сражаться против людей в теплых и сухих синих мундирах. Ты постоянно испытываешь голод, порой довольствуешься одним червивым сухарем, а синие мундиры обжираются белой фасолью, ради которой ты готов пожертвовать правой рукой. А потом на твоих глазах убивают паренька, твоего земляка, выстрелом сносят ему голову с плеч, — голос Кейна зазвучал глуше, — потом тебе начинает казаться, что эта война ведется против тебя лично. От холода и голода ты звереешь. Война становится образом жизни. Я пошел на войну семнадцатилетним мальчишкой, а однажды проснулся, и оказалось, что мне уже двадцать один год и я — зрелый мужчина. Вся моя жизнь была отдана Конфедерации. Я сражался сам, а не платил ирландцам, чтобы они воевали за меня, как это делали янки. Но за четыре года многое переменилось, и я уже не понимал, за что сражаюсь. В войне погибли мой отец и два брата, и единственное, чего мне хотелось, — это вернуться домой и позабыть все, что со мной случилось.
— Однако Шерман опередил тебя, — продолжила его мысль девушка, вспомнив разговор с Кейном в один из предыдущих дней. К горлу подступил комок. Ее саму война вообще никак не затронула. О горе и бедах, причиненных войной, она узнала только от Кейна. Он еще повзрослеть не успел, когда от него потребовали принести в жертву отчизне все, что у него было. Он принес эту жертву и, как оказалось, напрасно: он отстаивал изжившие себя идеалы и принципы.
Кейн продолжал говорить, как будто совершал обряд очищения.
— Сначала моя мать потеряла младшего сына, потом средний сын, Уолкер, сложил свою голову за «звезды и полосы». Она не вынесла горя. Моя мать была простой женщиной из семьи железнодорожных рабочих, живших в Манчестере. Ей было непонятно, во имя чего развязали войну между штатами, кто что отстаивает, какие права. Белые, черные — все это ей было безразлично. Она жила только ради своей семьи, и, когда Уолкер погиб, она в отчаянии выпила стакан опия и заснула вечным сном. Ей так и не довелось узнать, что она овдовела. — Кейн умолк. Кристал догадывалась, что он вновь переживает боль невосполнимых потерь.
Погруженный в раздумья, Кейн опустил подбородок ей на голову, и они долго сидели в тишине, каждый размышляя о своем. Вдруг Кристал почувствовала, как Кейн трется подбородком об ее макушку; он нежился в ее волосах. Девушке хотелось как-то дать понять Кейну, что она глубоко тронута его рассказом и теперь многое для нее прояснилось, но нужные слова не шли на ум, язык не повиновался. А потом он провел тыльной стороной ладони по ее губам.
Кристал взглянула на Кейна. И в лунном свете было заметно, что его черты подернуты печалью. Медленно приближая к ней свое лицо, он зашептал:
— Ты видишь перед собой разбойника. Он разговаривает с тобой, обуреваемый желанием поцеловать тебя. Не позволяй ему этого, девушка. Не надо…
И смял ее губы своими.
Его поцелуй, как она и ожидала — был горячий, чувственный; он заставил ее желать только его одного, и ничего больше. А губы у него и вправду были жесткие, и она упивалась их неподатливостью; это лишний раз подтверждало, что Кейн наделен силой, которой сама она не обладала. Ее разум, тело, душа требовали, чтобы она не поддавалась соблазну, — ее это погубит. Однако, подчиняясь зову изголодавшегося по ласке одинокого сердца, она раскрыла свой рот навстречу языку Кейна, с восторгом ощущая, как его рука, скользнув ей под ягодицы, притянула ее к груди; теперь они оба стояли на коленях.
Он накрыл ее рот своим, целуя нижнюю губу, зубами царапая нежную розовую плоть на внутренней стороне, языком разжимая ее зубы. Рассудок подсказывал ей, что надо бежать. На то были миллионы причин, а в пользу того, чтобы остаться, ни одного толкового аргумента. С этим человеком у нее нет будущего, и завтрашний день, скорей всего, положит конец их едва завязавшимся взаимоотношениям. Одного из них наверняка убьют: если не ее, так его уж точно.
Язык Кейна проник ей в рот. В недрах ее существа разрастался стон. Но ведь они — родственные души. Их обоих заставили отказаться от своего «я»: его — война, ее — Дидье. А вдруг еще не все потеряно и они смогут измениться. Может быть, если она доверится ему…
— У меня было много женщин, Кристал, — обжег ее ухо возбужденный, быстрый шепот Кейна, наконец-то оторвавшегося от ее губ. — Но мои чувства к тебе — нечто большее, чем просто физическое влечение. Так сильно я еще никогда и никого не желал. Я понял это, как только увидел тебя.
Кристал содрогнулась, вспомнив, как она испугалась, когда Кейн в дилижансе приподнял ружьем ее вуаль. Он по-прежнему внушал ей страх, но сейчас этот страх потонул в волнах испепеляющей страсти, ничтожным комочком забился в дальний уголок ее сознания, ожидая, пока она утолит голод души и вновь обретет способность размышлять здраво и реагировать на иные ощущения.
— Господи, как бы я хотел иметь нормальную кровать, чтобы я мог овладеть тобой, как твой муж, по-человечески, а не здесь, на холодной земле.
Кристал едва не вскрикнула. Все происходило слишком быстро. Она ведь даже не может ему сказать, что у нее никогда и не было мужа.
— Маколей, — выдохнула девушка, но Кейн прервал ее шепот поцелуем.
Он опустил Кристал на одеяло, накрыв ее фигурку своим длинным мускулистым телом. Она была в смятении, мысли путались. Заключив ее лицо между своими сильными ладонями, Кейн с жадностью целовал девушку, словно никак не мог насладиться вкусом ее губ. Кристал едва успевала переводить дыхание, но она и не хотела дышать. Пусть лишит ее всего; даже воздуха, лишь бы в ней не угасало это неистовое желание, которое, судя по тому, как его огненный язык вонзался ей в рот, как его обжигающие пальцы скользили по ее шее, он обещал удовлетворить сполна.
— Я не дам тебя в обиду, девушка. Не тревожься о завтрашнем дне, — прошептал ей на ухо Кейн. Потом его ладонь поползла к ее груди и сжала упрятанную под корсет маленькую округлость.
Ее это должно бы возмутить — прежде, если кто-то из мужчин позволял себе подобное, она кипела от негодования, — но его прикосновения воспринимались как нечто естественное, привычное. Кейн трогал, ласкал ее, как любящий мужчина свою возлюбленную, и она, зная, что он гораздо сильнее ее, с еще большим блаженством купалась в его нежности.
Словно подчиняясь какому-то внутреннему голосу, Кристал неосознанно поднесла свою руку к его лицу. Ей хотелось ощупать его всего, запечатлеть в своем сердце каждую черточку, каждую клеточку его существа. Ее пальцы коснулись его прямой переносицы, погладили щетинистый подбородок, и, наконец, один из них, скользнув под платок на шее, побежал по шраму. В спине закололо, едва она напомнила себе, что это за рубец. Но шероховатая кожа была теплой; под чуткой подушечкой ее пальца пульсировала жизнь. И это было самое главное. Ни о чем другом сейчас она думать не хотела.
— Там больше не болит, — спокойно произнес Кейн.
— Мне все равно, что это было за преступление, — всхлипнув, прошептала девушка. — Я не стану спрашивать.
— Почему же? Спрашивай. Я невиновен. Кристал не поверила ему, но, чтобы не терзаться сомнениями, уткнулась лицом в его плечо. Она не желала слышать никаких объяснений. Он что-то скрывает, впрочем, как и она сама. Трудно предположить, что за человек Маколей Кейн, но лучше этого и не знать. Так спокойнее. Во всяком случае, пока.
Кейн приподнялся на локтях и убрал с лица упавшую ей на глаза белокурую прядь, а потом неожиданно взял ее правую руку и опалил губами розу на ладони.
— Расскажи, как это случилось, Кристал, — прошептал он. От слов Кейна девушка похолодела.
Она вырвала свою руку. Этим поцелуем он разбудил все ее страхи, заставил с новой силой ощутить свою беззащитность. Его поцелуй запечатлелся на ее ладони еще одним клеймом.
За нее обещано крупное вознаграждение. Властям Вайоминга об этом, скорей всего, ничего не известно, но тому, кто выдаст ее правосудию, деньги заплатят независимо от того, где она была схвачена: здесь или б Нью-Йорке. Против нее выдвинуто ложное обвинение, ее считают убийцей своих родителей, за это и разыскивают — вот и все, что она может сказать Кейну. Не исключено, что ничего страшного и не произойдет, если она посвятит его в свою тайну в надежде, что он поймет ее и проявит милосердие, однако голос разума советовал не доверяться этому человеку. Он — разбойник и, возможно, не устоит перед искушением большими деньгами. Или просто решит, что ей лучше томиться в психиатрической лечебнице «Парк-Вью», чем в одиночестве скитаться по Вайомингу. Он выдаст ее, не подозревая, что, действуя из добрых побуждений, подписал ей смертный приговор.
— Расскажи мне, Кристал.
— Не надо, прошу тебя, — едва слышно промолвила девушка, вдруг оробев от того, что у них с Кейном складываются такие близкие отношения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49