Ролан по-прежнему хранил молчание.
— Есть на свете, Ролан, прелестная девушка, которую я люблю как родную дочь. Недавно ей исполнилось семнадцать лет. Тебе двадцать шесть, ты уже бригадный генерал, еще до конца кампании ты станешь дивизионным генералом. Так вот, Ролан, по окончании похода мы возвратимся в Париж, и ты женишься на…
— Постойте, генерал, — перебил его Ролан, — вот идет Бурьенн, он ищет вас.
В самом деле, секретарь первого консула уже подходил к собеседникам.
— Это ты, Бурьенн? — не без досады произнес Бонапарт.
— Да, генерал… Курьер из Франции.
— Ну?
— Письмо от госпожи Бонапарт.
— Хорошо, давайте сюда! — сказал первый консул, поспешно вставая.
Он чуть не вырвал письмо из рук Бурьенна.
— А для меня ничего нет? — спросил Ролан.
— Ничего.
— Странно! — удивился молодой человек.
Взошла луна, и при ярком свете ее — в Италии она особенно прекрасна — Бонапарт без труда разбирал письмо.
При чтении первых двух страниц лицо его было ясно и безмятежно. Бонапарт обожал свою жену; письма, опубликованные впоследствии королевой Гортензией, служат тому неоспоримым доказательством. Чувства, волновавшие Бонапарта, Ролан пытался угадать по выражению его лица.
Но когда Бонапарт подошел к концу письма, чело его омрачилось, брови нахмурились, и он украдкой бросил взгляд на Ролана.
— О! — заметил молодой человек. — Очевидно, речь идет обо мне. Бонапарт продолжал читать и ничего не отвечал.
Окончив чтение, он сложил письмо и спрятал в боковой карман сюртука, затем повернулся к Бурьенну.
— Хорошо, — сказал он, — мы скоро вернемся. Вероятно, я отправлю курьера. Подожди меня и очини перья.
Отвесив поклон, секретарь повернул обратно по дороге в Кивассо.
Тут Бонапарт подошел к Ролану и положил ему руку на плечо.
— Мне положительно не везет, когда я собираюсь кого-нибудь женить, — усмехнулся он.
— А что случилось? — спросил Ролан.
— Свадьба твоей сестры расстроилась.
— Она отказала?
— Нет, не она.
— Как не она? Неужели лорд Тенли?!
— Да.
— Возможно ли? Он отверг мою сестру, после того как просил ее руки у меня, у моей матери, у вас, у нее самой?!
— Постой, не приходи в ярость! Попытайся разобраться, не кроется ли здесь какая-то тайна.
— Не вижу никакой тайны, это просто оскорбление.
— О! Узнаю твой буйный нрав. Теперь мне понятно, почему ни твоя мать, ни сестра не решились тебе написать. Но Жозефина нашла, что дело это важное и тебе следует о нем знать. Поэтому она сообщила мне эту новость и просила известить тебя, если я сочту уместным. Как видишь, я не колебался.
— Благодарю от всей души, генерал… А лорд Тенли объяснил причину отказа?
— Объяснил, но совершенно неубедительно.
— В чем же дело?
— Это не может быть истинной причиной.
— Почему?
— Стоит взглянуть на него и поговорить с ним пять минут, чтобы в этом убедиться.
— Но что же он сказал, в конце концов, почему взял назад данное им слово?
— Сказал, что твоя сестра не настолько богата, как он предполагал. Ролан разразился нервным смехом, свидетельствующим о крайнем раздражении.
— О! — вскричал он. — Ведь я первым делом предупредил его об этом.
— О чем?
— Что у моей сестры нет ни су. Разве мы, дети республиканских генералов, можем быть богаты?
— И что же он ответил?
— Что он достаточно богат и его денег хватит на двоих.
— Вот видишь, значит, причина отказа вовсе не в этом.
— Но согласитесь, что ваш адъютант не может стерпеть оскорбления, нанесенного его сестре, и не призвать обидчика к ответу!
— В подобных случаях, дорогой Ролан, человек, считающий себя оскорбленным, должен сам взвесить все за и против.
— Как вы полагаете, генерал, через сколько дней произойдет решающее сражение?
Бонапарт задумался.
— Недели через две или три, — ответил он.
— Генерал, прошу дать мне отпуск на две недели.
— С одним условием.
— С каким?
— По дороге ты заедешь в Бурк и узнаешь у сестры истинную причину разрыва.
— Я как раз намеревался это сделать.
— Тогда нельзя терять времени.
— Как видите, я не теряю ни минуты, — ответил молодой человек, собираясь уходить.
— Постой, постой! Ты возьмешься доставить в Париж мои депеши?
— Понимаю: я тот самый курьер, о котором вы только что говорили Бурьенну.
— Вот именно.
— Тогда пойдемте.
— Погоди. Те молодые люди, которых ты арестовал…
— Соратники Иегу?
— Да… Так вот, все они вроде бы происходят из знатных семейств, это скорее фанатики, нежели преступники. Кажется, твоя мать, выступая свидетельницей на процессе, стала жертвой хитрых козней судьи и считает себя виновницей их сурового приговора.
— Это возможно. Матушка, как вам известно, подверглась нападению разбойников и разглядела лицо их главаря.
— Теперь твоя мать через посредство Жозефины умоляет меня помиловать несчастных безумцев; это ее подлинные слова. Они подали кассационную жалобу. Ты приедешь в Париж раньше, чем кассация будет отклонена, и если сочтешь нужным, прикажешь от моего имени министру юстиции отсрочить приговор. Когда ты вернешься, мы решим окончательно, что можно сделать.
— Благодарю, генерал. Нет ли у вас других поручений?
— Нет. Только не забывай о нашем последнем разговоре.
— Насчет чего?
— Насчет твоей женитьбы.
LII. СУД
— Ну, я отвечу вам так же, как вы сами сказали только что: мы поговорим об этом по возвращении, если мне суждено вернуться.
— Черт возьми! — воскликнул Бонапарт. — За тебя я спокоен: ты убьешь и этого, как убил уже скольких других. Должен признаться, однако, что его смерть огорчит меня.
— Если вы так сожалеете о нем, генерал, пусть я буду убит.
— Не вздумай натворить глупостей, сумасброд! — оборвал его первый консул и тут же прибавил: — О тебе я буду жалеть гораздо больше.
— Честное слово, генерал, — отозвался Ролан с отрывистым смехом, — я не знаю человека, на которого было бы так трудно угодить!
И он быстро направился в Кивассо; на этот раз Бонапарт его не удерживал.
Полчаса спустя Ролан мчался в почтовой карете по дороге на Ивреа. Ему предстояло ехать до Аосты, там пересесть на мула, подняться на перевал Сен-Бернар, спуститься в Мартиньи, миновать Женеву, заехать в Бурк, а из Бурка поспешить в Париж.
Пока Ролан несется вскачь по дорогам, расскажем читателю, что произошло во Франции, и разъясним непонятные ему намеки в прощальном разговоре первого консула с его адъютантом.
Пленники, захваченные Роланом в пещере Сейзериа, провели только одну ночь в тюрьме Бурка, после чего их перевели в Безансон, где они должны были предстать перед военным судом.
Как помнит читатель, двое были тяжело ранены, так что их пришлось нести на носилках; один скончался в тот же вечер, другой — три дня спустя, уже в Безансонской тюрьме.
Таким образом, число узников сократилось до четырех: Морган, сдавшийся добровольно, целый и невредимый; Монбар, Адлер и д'Асса — эти трое хоть и пострадали во время схватки, но никто из них не был ранен серьезно.
Под этими четырьмя кличками скрывались, как мы помним, барон де Сент-Эрмин, граф де Жайа, виконт де Валансоль и маркиз де Рибье.
Пока военно-судебная комиссия в Безансоне вела следствие по делу четырех заключенных, истек срок закона, по которому ограбления дилижансов на большой дороге подлежали суду военного трибунала. С этого дня дело арестованных переходило в ведение гражданского суда.
Понимая неизбежность смертного приговора, они видели огромную разницу в том, на какой вид казни они будут осуждены.
Если смертный приговор вынесет военный трибунал, их расстреляют, если гражданский суд — их гильотинируют.
Расстрел не был для них бесчестьем, гильотина казалась позором. Поскольку теперь их должны были судить присяжные заседатели, дело передали суду присяжных в Бурке.
Итак, в конце марта узников перевели из казематов Безансона в тюрьму Бурка и судебное следствие началось.
Четверо подсудимых избрали такую систему защиты, которая крайне затрудняла его работу. Они показали, что их имена барон де Сент-Эрмин, граф де Жайа, виконт де Валансоль и маркиз де Рибье, но что они не имеют ни малейшего отношения к грабителям дилижансов, которые называли себя Морган, Монбар, Адлер и д'Асса. Они не отрицали своего участия в вооруженном мятеже роялистов, в отрядах г-на де Тейсонне: им поручали действовать на юге и востоке страны, тогда как Бретонская армия шуанов, только что подписавшая мирный договор, вела бои на западе.
Они ожидали только известия, что Кадудаль сложил оружие, чтобы сдаться властям: но извещение от их вождя еще не успело до них дойти, когда на них напали и взяли в плен.
Опровергнуть их показания было чрезвычайно трудно: разбойники, грабившие почтовые кареты, всегда были в масках, и, за исключением г-жи де Монтревель и сэра Джона, никто не видел их лиц.
Мы помним, при каких обстоятельствах это произошло: сэр Джон видел их в ту ночь, когда они его судили, приговорили к смерти и ранили кинжалом; г-жа де Монтревель увидела лицо Моргана при нападении на дилижанс, когда она металась в нервном припадке и нечаянно сорвала с него маску.
Обоих свидетелей вызвали на допрос, к следователю, обоим дали очную ставку с четырьмя обвиняемыми; но как сэр Джон, так и г-жа де Монтревель заявили, что никого из них не узнают.
Чем была вызвана такая скрытность?
Со стороны г-жи де Монтревель это было понятно: она хранила благодарность незнакомцу, который обласкал ее сына Эдуарда и заботливо оказал помощь, когда ей стало дурно.
Что касается сэра Джона, его умолчание было труднее объяснить, ибо среди четырех арестованных англичанин, без сомнения, узнал, по крайней мере, двух убийц.
Они-то сразу его узнали и невольно содрогнулись, однако не отводили от него пристального взгляда, когда, к их великому изумлению, сэр Джон в ответ на настойчивые вопросы судьи упрямо отвечал:
— Я не имею чести знать этих господ.
Амели — мы даже не упоминали о ней: есть такие тяжкие страдания, которые перо описать не в силах, — Амели, бледная, дрожащая, едва живая после роковой ночи, когда арестовали Моргана, ожидала с мучительной тревогой возвращения своей матери и лорда Тенли из кабинета следователя.
Лорд Тенли вернулся первым: г-жа де Монтревель несколько задержалась, отдавая распоряжения Мишелю. Едва завидев сэра Джона, Амели кинулась к нему.
— Ну что? — спросила она, задыхаясь.
Сэр Джон оглянулся вокруг, желая убедиться, что г-жа де Монтревель не может его услышать.
— Ни ваша матушка, ни я никого не опознали, — ответил он.
— О, как вы благородны! Как великодушны! Как вы добры, милорд! — повторяла девушка, пытаясь поцеловать ему руку.
Но сэр Джон отнял руку.
— Я только исполнил то, что обещал вам, — сказал он. — Но тише! Идет ваша матушка.
Амели отступила назад.
— Итак, матушка, — проговорила она, — вы не стали давать показаний против этих несчастных?
— Как же я могла, — возмутилась г-жа де Монтревель, — как я могла отправить на эшафот человека, который оказал мне помощь и, вместо того чтобы ударить Эду-ара, поцеловал его!
— И все же, матушка, вы его узнали? — допытывалась Амели, вся дрожа.
— Ну, конечно! — воскликнула мать. — Это блондин с черными глазами и черными бровями, тот, кто называет себя Шарлем де Сент-Эрмином.
Амели невольно вскрикнула, но тут же взяла себя в руки.
— Значит, — продолжала она, — для вас и для милорда с этим делом покончено? Вас не будут больше вызывать?
— По всей вероятности, не будут, — отвечала г-жа де Монтревель.
— Во всяком случае, — вмешался сэр Джон, — я полагаю, что подобно мне, который действительно никого не узнал, госпожа де Монтревель не изменит своих показаний.
— Конечно, нет! — подтвердила г-жа де Монтревель. — Боже меня упаси стать виновницей смерти этого несчастного! Я бы никогда себе этого не простила. Довольно с меня, что его и его товарищей арестовал Ролан!
Амели тяжело вздохнула. Однако, судя по выражению лица, она несколько успокоилась.
Она бросила благодарный взгляд на сэра Джона и поднялась в свои комнаты, где ее поджидала Шарлотта.
Шарлотта была для Амели не только служанкой, теперь она стала ее верной подругой.
С тех пор как обвиняемых перевели в тюрьму Бурка, Шарлотта каждый день заходила туда на часок проведать отца.
Весь этот час они говорили только об узниках, которым почтенный смотритель как истый роялист сочувствовал от всей души.
Шарлотта выспрашивала у него каждую мелочь, все подробности и по вечерам сообщала Амели новости о заключенных.
Между тем в замок Черных Ключей прибыли г-жа де Монтревель и сэр Джон.
Перед отъездом из Парижа первый консул велел Ролану, а потом и Жозефине передать г-же де Монтревель свое настойчивое желание, чтобы брак ее дочери был заключен в его отсутствие и как можно скорее.
Сэр Джон, отправляясь вместе с г-жой де Монтревель в замок Черных Ключей, заверил ее, что этот союз увенчает самые пламенные его желания и что, получив согласие Амели, он станет счастливейшим человеком на свете.
Поэтому г-жа де Монтревель сочла уместным утром того дня, когда ее и сэра Джона вызвали в суд как свидетелей, позволить ему побеседовать с ее дочерью наедине.
Свидание продолжалось более часу, и сэр Джон, расставшись с Амели, сразу же сел в карету с г-жой де Монтревель и отправился давать показания.
Мы уже знаем, что оба они свидетельствовали в защиту, обвиняемых, и мы видели, как Амели приняла сэра Джона, когда он возвратился.
Вечером г-жа де Монтревель сама завела с дочерью разговор о браке.
На все просьбы и увещания матери Амели отвечала, что из-за слабого здоровья хотела бы отложить свадьбу, но в этом вопросе всецело полагается на чуткость лорда Тенли.
На следующий день г-жа де Монтревель должна была уехать из Бурка и возвратиться в Париж, поскольку ее положение при г-же Бонапарт не позволяло ей отлучаться надолго.
Перед отъездом она настойчиво уговаривала дочь сопровождать ее в Париж, но Амели и на этот раз сослалась на свое недомогание. Наступили апрель и май, отрадное, живительное время года, и девушка просила позволения провести эти два месяца в замке;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95