— Так вот, сударь, разрешите вам доложить, что я приехал в Бурк собирать сведения о тех, которые назывались Соратниками Иегу, а не Соратниками Иисуса.
— Но что может означать название «Соратники Иегу»? Я привык всегда доискиваться до истины.
— Я тоже, сударь. Поэтому-то я и не путаю разбойников с большой дороги с апостолами.
— В самом деле, это было бы неблагочестиво.
— А между тем, сударь, вы принимали эту версию, и пришлось мне, поэту, приехать к вам, чтобы избавить от заблуждения вас, историка.
— Я готов выслушать ваши объяснения, сударь, — отвечал магистрат, поджимая губы.
— Они очень краткие и простые. Иегу был царем Израиля, которому пророк Елисей повелел истребить дом царя Ахава. Елисеем именовали Людовика Восемнадцатого, Иегу называли Кадудаля, домом Ахава — Революцию. Вот почему грабители дилижансов, похищавшие казенные деньги с целью поддерживать войну в Вандее, назывались Соратниками Иегу.
— Сударь, я счастлив, что в мои годы могу узнать что-нибудь новое.
— Ах, сударь, мы всегда что-нибудь узнаем, во всякое время, в любом возрасте: в течение жизни мы познаем людей, после смерти познаем Бога.
— Но в конце концов, — проговорил мой собеседник, пожимая плечами, — чем я могу быть вам полезен?
— Так вот, сударь, четверо молодых людей, главари Соратников Иегу, были казнены в Бурке, на Бастионной площади.
— Прежде всего, сударь, у нас в Бурке казнят не на Бастионной площади, а на Рыночной.
— Теперь, сударь, последние пятнадцать или двадцать лет… это верно… после Пейтеля. Но прежде, особенно во времена Революции, казнили на Бастионной площади.
— Возможно.
— Так оно и есть… Этих четырех молодых людей звали Гюйон, Лепретр, Амье и Ивер.
— Первый раз слышу эти имена.
— А между тем в свое время они гремели, особенно в Бурке.
— И вы уверены, сударь, что эти люди были казнены именно здесь?
— Уверен.
— Откуда у вас такие сведения?
— От одного человека, чей дядя, жандармский капитан, присутствовал при казни.
— А как зовут этого человека?
— Шарль Нодье.
— Шарль Нодье! Романист, поэт!
— Будь он историком, я не стал бы настаивать на своем, сударь. Недавно, во время путешествия в Варенн, я узнал цену историкам. Я настаиваю именно потому, что Нодье — поэт и романист.
— Воля ваша, но мне ничего не известно из того, что вас интересует, и я осмелюсь сказать, что если вы приехали в Бурк для того, чтобы собрать сведения о казни господ… Как вы их назвали?..
— Гюйон, Лепретр, Амье и Ивер.
— … то вы напрасно предприняли это путешествие. Вот уже двадцать лет, сударь, как я роюсь в городском архиве, но не встречал ничего похожего на то, о чем вы мне рассказываете.
— Городской архив, сударь, не имеет ничего общего с судебным архивом; быть может, в судебном архиве я разыщу то, что мне требуется.
— Ах, сударь, если вы хоть что-нибудь найдете в судебном архиве, это будет неслыханной удачей. Судебный архив, сударь, это хаос, сущий хаос! Вам придется просидеть здесь добрый месяц… а то еще и дольше…
— Я рассчитываю провести здесь всего один день, сударь. Но если я сегодня раздобуду нужные мне сведения, вы позволите мне поделиться ими с вами?..
— Да, сударь, да, сударь, да. И вы мне окажете огромную услугу.
— Она будет не больше той, в надежде на которую я к вам явился; я сообщу вам нечто вам еще неизвестное, вот и все!
* * *
Вы, конечно догадываетесь, что, выходя из дома магистрата, я был полон решимости во что бы то ни стало раздобыть сведения о Соратниках Иегу: это было вопросом чести.
Я взялся за Милье так, что ему некуда было деваться.
— Слушайте, — сказал он, — у меня есть шурин-адвокат.
— Его-то мне и надо! Идемте к вашему шурину!
— Но сейчас он находится в здании суда.
— Идемте в суд!
— Но я должен вас предупредить: ваше появление наделает там шуму.
— Ну, так идите вы один. Объясните ему, в чем дело; пусть он займется розысками. А я отправлюсь осматривать окрестности города: мои наблюдения послужат основой для описания местности. Если угодно, мы встретимся с вами в четыре часа на Бастионной площади.
— Прекрасно.
— Я как будто проезжал через лес.
— Сейонский лес.
— Браво!
— Вам требуется лес?
— Он мне необходим.
— Тогда позвольте…
— Что такое?
— Я провожу вас к своему приятелю господину Ледюку; он поэт, а на досуге ведет надзор.
— За чем же он надзирает?
— За лесом.
— Есть ли в этом лесу какие-нибудь руины?
— Картезианский монастырь; правда, он не в лесу, но в каких-нибудь ста шагах от него.
— Ну а в самом лесу?
— Там находятся развалины так называемого дома послушников; он имел прямое отношение к монастырю и сообщается с ним подземным ходом.
— Отлично!.. Теперь, если вы мне укажете какую-нибудь пещеру, вы прямо меня осчастливите.
— У нас есть пещера Сейзериа, но она находится по ту сторону Ресузы.
— Это неважно. Если пещера не придет ко мне, я уподоблюсь Магомету и пойду к пещере. А покамест идемте к господину Ледюку.
Через пять минут мы были уже у г-на Ледюка. Узнав, в чем дело, он предоставил себя, свою лошадь и коляску в полное мое распоряжение.
Я принял все это. Есть люди, которые так охотно оказывают услуги, что вам легко и приятно их принимать.
Первым делом мы посетили картезианский монастырь. Именно таким я его представлял: казалось, он был построен по моему заказу. Заброшенный монастырь, заросший сад, нелюдимые жители. Благодарю тебя, случай! Оттуда мы пришли к дому послушников, связанному с монастырем. Я еще не знал, как этим воспользоваться, но, несомненно, он мог мне весьма пригодиться.
— Теперь, сударь, — обратился я к своему любезному проводнику, — мне нужна живописная местность, немного мрачная, осененная высокими деревьями, где-нибудь на берегу реки. Имеется ли у вас такая в окрестностях?
— А вам зачем?
— Хочу построить там замок.
— Какой замок?
— Карточный замок, черт возьми! Мне нужно поселить тем целую семью: образцовую мать, меланхоличную дочь, сынишку-сорванца и садовника-браконьера.
— У нас есть место, которое называется Черные Ключи.
— Прелестное название!
— Но там нет замка.
— Тем лучше, потому что мне пришлось бы его снести.
— Так едемте на Черные Ключи!
Мы двинулись дальше. Через четверть часа мы остановились около сторожевого поста и вышли из коляски.
— Пойдемте по этой тропинке, — предложил г-н Ледюк, — она приведет нас куда следует.
И действительно, тропинка привела нас к месту, где росли высокие деревья, в тени которых поблескивали три или четыре ручейка.
— Вот что называют Черными Ключами, — пояснил г-н Ледюк.
— Здесь будут жить госпожа де Монтревель, Амели и маленький Эдуард. Теперь скажите, что это за селения я вижу перед собой?
— Здесь, поблизости, Монтанья; подальше, на пригорке, Сейзериа.
— Это там находится пещера?
— Да. Откуда вы знаете, что в Сейзериа есть пещера?
— Продолжайте. Скажите, пожалуйста, как называются другие селения?
— Сен-Жюст, Треконна, Рамасс, Вильреверсюр.
— Превосходно!
— С вас достаточно?
— Да.
Я вынул записную книжку, набросал план местности, затем написал на нем названия селений, которые перечислил мне г-н Ледюк.
— Готово, — заявил я.
— Куда мы теперь поедем?
— Церковь в Бру, вероятно, на нашем пути?
— Совершенно верно.
— Так посетим церковь в Бру.
— Она тоже понадобится вам в романе?
— Разумеется. Ведь у меня действие будет разыгрываться в местности, которая может похвалиться шедевром архитектуры шестнадцатого века, — так неужели я не воспользуюсь этим памятником?
— Едем в Бру, к церкви.
Через какие-нибудь четверть часа ризничий ввел нас в церковь и мы оказались внутри гранитного футляра, где хранились три мраморные драгоценности, именуемые гробницами Маргариты Австрийской, Маргариты Бурбонской и Филибера Красивого.
— Как случилось, — спросил я ризничего, — что эти великолепные произведения искусства не были уничтожены во времена Революции?
— Ах, сударь, членам муниципалитета пришла в голову прекрасная мысль.
— Какая?
— Они задумали превратить церковь в склад фуража.
— Вот как! И мрамор был спасен сеном! Вы правы, друг мой, это была блестящая мысль!
— Замысел муниципалитета не подсказывает ли вам еще какую-нибудь идею? — поинтересовался г-н Ледюк.
— Право же, подсказывает, и будет досадно, если я не найду ей применения!
Я взглянул на часы.
— Три часа. Едем к тюрьме. В четыре часа у меня назначено свидание с господином Милье на Бастионной площади.
— Постойте… еще одно…
— Что именно?
— Вы прочли девиз Маргариты Австрийской?
— Нет… Где же он?
— Да повсюду, а прежде всего на ее гробнице.
— «Fortune, infortune, fort: une» note 1.
— Правильно.
— Но что означает эта игра слов?
— Ученые толкуют так: «Судьба жестоко преследует женщину».
— Попробуем разгадать.
— Давайте сперва восстановим девиз на латинском языке, в его первоначальном виде.
— Давайте, это хорошая мысль.
— Так вот «Fortuna infortunat…».
— Как, как? Infortunat?
— Нуда…
— Это весьма похоже на варваризм.
— Что поделаешь!
— Мне нужно объяснение.
— Так дайте же его!
— Вот вам оно: «Fortuna, infortuna, forti una» — «Счастье и несчастье для сильного равны».
— А ведь в самом деле это, может быть, правильный перевод!
— Еще бы! Вот что значит не быть ученым, друг мой! Если обладаешь здравым смыслом, то, поразмыслив, проникаешь в суть вещей лучше всякого ученого… Больше вам нечего мне сказать?
— Нет.
— Так едемте к тюрьме.
Мы сели в коляску, вернулись в город и остановились у ворот тюрьмы.
Я высунулся из экипажа.
— Ах, — воскликнул я, — мне ее испортили!
— То есть как это испортили?
— Ну, конечно, в те времена, когда там сидели мои заключенные, она выглядела совсем по-другому. Можно поговорить с тюремным смотрителем?
— Разумеется.
— Так побеседуем с ним.
Мы постучали в дверь. Нам отворил мужчина лет сорока. Он узнал г-на Ледюка.
— Здравствуйте, милейший, — обратился к нему г-н Ледюк. — Вот мой ученый друг.
— Будет вам! — прервал я его. — Что за дурная шутка!
— Он утверждает, — продолжал г-н Ледюк, — что тюрьма теперь совсем не такая, какой была в прошлом веке.
— Это правда, господин Ледюк, ее перестроили в тысяча восемьсот шестнадцатом году.
— Так, значит, теперь внутри все расположено по-другому?
— Ну, конечно, сударь, все изменилось.
— А можно достать старый план?
— Да. Господин Мартен, архитектор, думается, мог бы вам его раздобыть.
— Что, он родственник господина Мартена, адвоката?
— Родной брат.
— Прекрасно, милейший; я получу этот план.
— Тогда нам здесь больше нечего делать? — спросил г-н Ледюк.
— Решительно нечего.
— Так я могу вернуться домой?
— Мне будет жалко с вами расставаться — только и всего.
— Вы, верно, и без меня найдете бастион.
— Он в двух шагах.
— Какие у вас планы насчет сегодняшнего вечера?
— Если угодно, я проведу его у вас.
— Отлично! К девяти часам милости прошу на чашку чая.
— Приду.
Я поблагодарил г-на Ледюка. Обменявшись рукопожатиями, мы расстались. Спустившись по улице Стычек (названной так после стычки, имевшей место на площади, к которой она приводит) и миновав сад Монбюрон, я оказался на Бастионной площади. Она имеет форму полукруга; теперь там городской рынок.
Посредине этого полукруга возвышается памятник Бита работы Давида д'Анже. Биша, облаченный в сюртук (к чему такой чрезмерный реализм?), стоит, положив руку на грудь мальчика лет десяти, совершенно обнаженного (к чему такой крайний идеализм?), а у ног Биша лежит мертвое тело. Это запечатленный в бронзе труд физиолога «О жизни и о смерти…»
Я созерцал этот памятник, отразивший основные недостатки и достоинства творчества Давида д'Анже, когда кто-то коснулся моего плеча. Я обернулся: передо мной стоял г-н Милье. Он держал в руке какую-то бумагу.
— Ну, как? — спросил я его.
— Победа!
— Что же это такое?
— Протокол совершения казни.
— Чьей казни?
— Ваших грабителей.
— Гюйона, Лепретра, Амье?..
— И Ивера.
— Дайте же мне его!
— Вот он.
Я взял бумагу и прочитал:
«Протокол исполнения смертной казни
Лорана Гюйона, Этьена Ивера,
Франсуа Амье, Антуана Лепретра, осужденных 20 термидора VIII года и казненных 23 вандемьера IX года.
Сего дня, 23 вандемьера IX года, правительственный комиссар при суде, получив ночью от министра юстиции пакет, в котором содержится изложение процесса и приговор, присуждающий к смерти Лорана Гюйона, Этьена Ивера, Франсуа Амье и Антуана Лепретра, а в одиннадцать часов вечера — решение Кассационного суда от 6-го числа текущего месяца, отклоняющее жалобу на приговор от 20 термидора VIII года, письменно предупредил между семью и восемью часами утра четверых осужденных о том, что приговор будет приведен в исполнение сего дня в одиннадцать часов утра. В промежутке времени между восемью и одиннадцатью часами вышеупомянутые четверо осужденных, находясь в тюрьме, выстрелили сами в себя из пистолетов и нанесли себе удары кинжалами. Лепретр и Гюйон, согласно показаниям свидетелей, скончались, Ивер был тяжело ранен и находится при смерти, Амье — смертельно ранен, но еще в сознании. Все четверо в таком состоянии были доставлены к гильотине и, живые или мертвые, гильотинированы. В половине двенадцатого судебный исполнитель Колен передал протокол об исполнении смертной казни в муниципалитет, дабы их имена были внесены в книгу, куда вписываются умершие.
Жандармский капитан вручил мировому судье протокол, удостоверяющий то, что произошло на его глазах в тюрьме, между тем как я, лично не присутствовавший при сем, заверяю сведения, полученные мною от свидетелей сего события.
Бурк, 23 вандемьера IX года. Подписано: Дюбо, секретарь суда».
Да! Выходит, что прав оказался поэт, а не историк! Жандармский капитан, который передал мировому судье протокол, описывающий все происходившее на его глазах в тюрьме, был родным дядей Нодье. Этот протокол совпадал с рассказом, запечатлевшимся в памяти юного Нодье. Спустя сорок лет этот точно переданный рассказ был опубликован в превосходном труде, озаглавленном «Воспоминания о Революции».
В судебном архиве сохранились бумаги, отразившие весь ход юридической процедуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95