— Сударыня, не угодно ли вам сесть в мою коляску?
Зардевшись от гордости и радости, я ответила «Да» весьма выразительно, бросив при этом взгляд на наблюдавшего за мной Лозена. Король подал мне руку и повел меня к экипажу с присущими ему почтением и учтивостью (у него не было в этом равных, особенно по отношению к женщинам, которые ему нравились). Прежде чем сесть в коляску, он сказал Симону вполголоса:
— Поезжай прямо, по аллеям, не обращая внимания на остальных, и постарайся, чтобы тебя потеряли из вида.
И кучеру, и придворным было известно, что это значит. Если, садясь в карету, государь не говорил: «Господа, все следуют за мной!» — то был приказ держаться на расстоянии от него.
Я поняла, куда мы направляемся, и сначала меня охватила какая-то грусть. Я любила Лозена и с гордостью принесла бы ради него жертву, отвергнув короля, но было ли это в ту минуту возможно? Разве Лозен не бросил меня и не следовало ли мне играть роль покинутой женщины? Могла ли я отвергнуть величайшего короля в мире и самого учтивого мужчину королевства ради любовника г-жи де Монтеспан? По правде сказать, я бы сочла это для себя оскорбительным.
— Сударыня, — спросил король, как только мы оказались достаточно далеко от всех и нас никто не мог услышать, — правда ли, что вы любите господина де Лозена?
Этот вопрос привел меня в смущение. Король не выносил соперников ни в настоящем времени, ни в прошлом. Отрицать то и другое казалось мне немыслимым, я не знала, что ответить, и пролепетала нечто невразумительное.
— Я достоин вашего доверия, — продолжал государь, — не бойтесь, я всегда умел хранить секреты и остаюсь таковым по сей день. Отвечайте же. Невозможно было уклониться от ответа.
— Ваше величество, мы с графом должны были пожениться, мы родственники и росли вместе в одном доме, и вы понимаете…
— Да, детские шалости, мне это понятно.
Я видела при свете луны, что король нахмурил лоб и свел брови; мне стало не по себе. Гордость всегда заставляла его величество ревновать.
— А сейчас? — продолжал он.
— О! Сейчас я больше не люблю его, государь.
Я произнесла это как нельзя более непринужденно, полагая, что это действительно так. Король улыбнулся.
— Вы в этом полностью уверены?
— Я убеждена в этом.
— А вы случайно не любите господина Монако?
Слово «случайно» показалось мне более забавным, чем выражение «что бы там ни говорили» Триссотена. Я тоже улыбнулась и сказала:
— Подобные случайности происходят не со всеми, ваше величество.
— Ах, да, я позабыл об этой сумасбродке госпоже де Мазарини.
В то время мой муж был с этой особой в Италии, после чего он последовал за герцогиней в Англию и находился при ней, пока она не прогнала его, как лакея, чтобы угодить своему давнему любовнику Сент-Эвремону и полдюжине молодых ветреников, которых она любовно опекала.
— Но если вы не любите ни господина де Лозена, ни господина де Монако, то кого же вы тогда любите, сударыня? Должны же вы кого-нибудь любить.
Вопрос был прямым, однако я не могла ответить на него столь же прямо и опустила глаза. Король взял мою руку и поцеловал ее. Как я уже говорила, он вел себя с женщинами столь же учтиво и столь же почтительно, как какой-нибудь школяр из коллежа Четырех наций. Он обходился с ними с величайшим благоговением, до тех пор пока… Об этом пойдет речь в последней главе моих мемуаров, я обещала рассказать правду о короле, и я ее расскажу.
— Не угодно ли вам сказать, кого вы любите? Если бы вам признались в любви, что бы вы на это ответили, сударыня?
— Это зависит от того, кому я должна была бы дать ответ.
— Но… вы в самом деле ответили бы?
— Да, ваше величество.
— И что же именно?
— Ваше величество не удостоили меня ответом.
— Сударыня, вы уклоняетесь от ответа на вопрос.
— Я не уклоняюсь, ваше величество, а жду вопроса.
— Разве кто-нибудь обычно поверяет мне свои сердечные тайны? Разумеется, речь может идти только обо мне.
— Ваше величество оказывает мне большую честь, но…
— Но мое предложение вам не нравится.
— Я вовсе этого не говорю.
— Но… что же в таком случае вы говорите?
— Я говорю, что не смею сказать то, о чем я думаю, и не смею помышлять о том, о чем бы мне хотелось сказать.
— Ах, сударыня! Я вынуждена признаться, что король был весьма мил.
XX
Мы прогуливались таким образом очень долго. Король был нежен и предупредителен, а также великодушен и щедр на комплименты; он не выглядел страстно влюбленным, подобно Биарицу, но проявлял по отношению ко мне довольно пылкое чувство; признаться, это вскружило мне голову. Впервые в жизни я совершенно забыла о Лозене и не вспоминала о его существовании на протяжении этих восхитительных мгновений, которые принесли удовлетворение всем моим чувствам. Я вернулась домой, будучи вне себя от радости: я уже видела мир у своих ног, представляла себя владычицей двора и всей Франции, а также грезила о невероятной славе и почестях для короля и себя. Государь любил меня! Он поклялся мне в этом, он обещал бросить Лавальер и выдвинуть меня на первое место. Он обещал, что отныне будет думать только обо мне, своей единственной любви.
Я могла рассчитывать на свою семью: отец с детства прививал мне глубокое уважение к прекрасной Коризанде, одной из милушек Генриха IV и моей прабабке, как вам уже известно. Мой брат продолжал мудрствовать с Мадам; что касается г-на Монако, то г-жа де Мазарини, утешавшая его во всех отношениях, могла превосходно утешить князя во время его кратковременного затворничества в собственных владениях. Стало быть, все складывалось как нельзя лучше. На следующий день мне предстояло стать общепризнанной фавориткой, а Лавальер — утратить свое положение; я не смыкала глаз всю ночь.
Чуть свет я занялась своим туалетом, и никогда еще мне не удавалось выглядеть столь привлекательной. Я украсила себя великолепными жемчугами, которые удивительно были мне к лицу, — их стоимость составляла не меньше шестидесяти тысяч экю. Я надела парчовую юбку и кринолин красновато-коричневого и небесно-голубого цветов, с вышивкой в виде витого позумента, впоследствии вошедшей в моду, — то был первый образец такого рода. Блондо отыскала где-то золотошвея, который разбогател благодаря мне и, надо признать, отличался изумительной выдумкой. То был Духов день, когда происходило шествие кавалеров ордена Святого Духа, шествие, в котором король столь превосходно выглядел, и когда дамы надевали на себя вдвое больше украшений, чтобы господа придворные не затмевали их своим блеском.
При моем появлении все пришли в волнение и принялись шептаться. Одни восхваляли меня, другие осуждали, и все с нетерпением ждали, что последует дальше. Всем уже было известно о моей вчерашней прогулке. Каждый обсуждал ее, исходя из своих опасений либо надежд. Бледная, расстроенная и, следует признать, отнюдь не привлекательная, Лавальер была здесь же; Мадам поджимала губы и высокомерничала; г-жа де Монтеспан смеялась неестественным смехом, притворяясь, что ей весело; Лозен же напустил на себя безразличный вид, но его глаза сверкали от бешенства.
Я приветствовала ни о чем не подозревавшую королеву. Королевы-матери уже не было в живых, она-то непременно бы обо всем узнала. Я поздоровалась с Мадам и встала рядом с ней, как мне полагалось по должности; сначала принцесса не желала со мной говорить, а затем, посмотрев на меня свысока, чрезвычайно надменно произнесла в мой адрес следующий комлимент:
— Сударыня, вы очень красивы, вас можно принять за новобрачную.
Я хотела было ответить, но тут появился король, и я забыла обо всем на свете. Его сопровождали Месье, принцы и все придворные. Отец подмигнул мне издали, давая понять, что ему все известно. Король, как обычно, не выказал мне никакого предпочтения, и это меня поразило.
Затем все направились в часовню; я сопровождала Мадам, сожалея о том, что нахожусь не там, где рассчитывала быть. Взгляд г-жи де Монтеспан заставил меня собраться с силами: она торжествовала, видя мое уныние. С гордо поднятой головой я заняла свое место; я желала быть красивой, и мне это удалось: я с радостью слышала, как все вокруг говорят об этом. Церемония завершилась, орденские цепи были розданы, все вернулись в дворцовые покои и разбрелись кто куда. Король вернулся к себе.
Я получила уже немало поздравлений и благословений по поводу зарождающейся благосклонности ко мне его величества. Безразличие короля озадачило придворных сильнее, чем меня. Я оживленно беседовала со всеми, хотя на душе у меня была смертельная тоска; внезапно ко мне подошел г-н де Марсильяк и вполголоса предложил следовать за ним. Все знали, что это доверенное лицо его величества, которому король поверяет свои сердечные тайны; он был также соперником Лозена и единственным из любимцев Людовика XIV, до сих пор лишь на короткое время впадавшим в немилость. Мне кажется, что он продержится еще долго, ибо отличается посредственностью.
Выражения всех лиц изменились, за исключением моего: мне удалось сдержать свое волнение. Я некоторое время медлила, не столько для того, чтобы насладиться всеобщим смятением, сколько для того, чтобы должным образом ввести окружающих в заблуждение. После этого я извинилась и направилась в свои покои, с тем чтобы потом свернуть в другую сторону. Господин де Марсильяк шел впереди меня. Он знал потайные ходы дворца не хуже Бон-тана, к которому мы шли. Я увидела ожидавшего меня королевского камердинера; он поклонился мне до земли. Господин де Марсильяк не уходил, и все молчали. Наконец, я решилась спросить, что все это значит. — Его величество желает вас видеть, сударыня. — Куда же мне следует пройти в таком случае?
— Бонтан вас проводит, он знает пароль для тех, кто входит через потайную дверь.
— Почему же через потайную дверь?
— Государь скажет вам об этом сам.
— Зачем же тогда вы, господин герцог, явились за мной в галерею?
— По приказу короля, сударыня.
Все это не вязалось со вчерашними обещаниями его величества. Мне хотелось вспылить, но я сдержалась: надо было досмотреть этот спектакль до конца.
— Что ж, господин Бонтан, раз я должна следовать за вами, проводите меня.
Камердинер не заставил себя упрашивать и повел меня по лабиринту совершенно темных, наполненных смрадом коридоров, не рассчитанных на платья, подобные моему; наконец, мы добрались до маленькой двери, расположенной в тупике, в той части дворца, что была предназначена лишь для слуг и куда не ступала моя нога. Я задыхалась от гнева и раз десять за время пути собиралась покинуть своего спутника. Когда мы подошли к этому входу, Бонтан остановился, достал ключ и открыл дверь; снова поклонившись, он сделал мне знак войти и произнес шепотом: — Король там.
Я вошла. В самом деле, я увидела государя, который сидел в некоем подобии кабинета с весьма роскошным убранством, но погруженного во мрак; свет проникал в комнату сверху, сквозь оконные решетки и стекла. Король пошел мне навстречу, протягивая руку; я не дала ему своей руки, ограничившись строгим реверансом.
— Ах, сударыня, вы красивее всех красавиц на свете, до чего же я рад видеть вас опять! Я снова сделала реверанс.
— В чем дело? Вы ли это? Вчера вы были совсем другой! Вы уже передумали? Неужели вы забыли…
— Я ничего не забыла, ваше величество, но, по-моему, об этом помню я одна. Король покраснел и попытался улыбнуться:
— Ах, да, вчера! Вы нетерпеливы, сударыня; я вижу, что меня не обманули: честолюбие у вас сильнее любви.
Это неожиданное высказывание, отнюдь не похожее на то, что я слышала накануне, озадачило меня. Мои враги не теряли напрасно время: они ухитрились все изменить за каких-нибудь несколько часов! Я еще не знала тогда, что накануне вечером Лавальер подстерегла своего августейшего любовника после того, как мы с королем расстались, и они пробыли вместе еще очень долго. Ее слезы, отчаяние, мольбы, не до конца угасшая страсть, боязнь скандала, а более всего привычка — все это способствовало моему поражению. К тому же — я скажу это, потому что об этом следует сказать, — король желал меня, но отнюдь не любил. Молодость и страсть влекли его ко мне, а сердце и разум отталкивали его от меня. Моя семья была слишком значительной, фаворитка из рода Грамонов, к тому же фаворитка с моим складом характера могла стать грозной силой. Король это понимал, а прежде всего он понимал, что многие этому воспротивятся, и это вызывало в нем крайнюю досаду.
Госпоже де Монтеспан пришлось проявить волю и упорство, которыми я отнюдь не обладала, чтобы утвердиться там, где она все еще пребывает, хотя и, по правде говоря, лишь в качестве изваяния. Господа де Мортемар столь же знатные господа, как и мы, но они лишены того умения плести интриги и добиваться своего силой, которым наделены мой отец и мои дяди. Толстяк Вивонн позволил своей восхитительной сестре с помощью ее чар сделать его маршалом Франции, командующим галерным флотом и губернатором Шампани, но он никогда не пытался никем повелевать, никогда не давал советов и помышлял только о том, как хорошо повеселиться и поухаживать за г-жой де Людр. Мой отец на его месте думал бы совсем о другом!
Я оказалось низвергнутой с неба на землю. Как вам известно, я гордячка и не терплю ни принуждения, ни даже тени презрения, и потому направилась к двери.
— Куда же вы? — спросил король, весьма удивившись.
— Мое место уже не здесь, раз ваше величество меня осуждает, и вы сочтете уместным, что я немедленно ухожу.
— Напротив, княгиня, садитесь и давайте поговорим. То был приказ, и я повиновалась.
Король не умел шутить и даже не умел притворяться, что он шутит. Он решил меня перехитрить, но я тотчас же поняла это и удвоила бдительность.
— Послушайте, — сказал он, — я очень виноват в ваших глазах, не так ли? Мне следовало сегодня утром, раздав орденские цепи и совершив обряд посвящения в кавалеры ордена, взять госпожу Монако за руку и провозгласить ее королевой красоты и влюбленных, как это делали во времена моего предка Филиппа Августа. Вот чего вы желали.
— Вы отменно шутите, ваше величество, но вам незачем извиняться и тем более вас не за что прощать;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103