Вы же хотите, чтобы у ее королевского высочества появился любовник, а я ничуть не лучше, чем она.
— Боже мой! Мне нет дела до ваших любовных связей, любезная герцогиня, господин де Валантинуа этого бы не допустил; он теперь стережет свои сокровища, и мы лишь вправе давать советы. Поезжайте в Фонтенбло, будьте красивой и нарядной, чтобы на вас обратили внимание и я мог бы видеть вас довольной, — больше мне ничего не надо.
Господин Монако открыл дверь и заглянул в комнату, чтобы посмотреть, кто в ней находится; он всегда так делает: можно подумать, что в его доме нет ни одного лакея и что он вынужден даже обуваться сам. Князь вошел, топая, как слон.
— Сударыня, я повстречал на лестнице господина де Пюигийема, и он сообщил мне, что вы отказались от поездки.
— Я очень плохо себя чувствую, сударь.
— Прискорбно это слышать, сударыня, следует постараться выздороветь; мне нужно, чтобы вы поехали ко двору» хотя бы на неделю, а вы, кажется, намерены остаться дома.
— Разве мне нельзя немного отдохнуть?
— Отдохнуть, сударыня? Вы отдохнете в карете, на этот раз Мадам позволит вам поехать в вашем экипаже. И все же было бы весьма неучтиво отказываться от места в ее карете, подумайте об этом. Вы сами соизволили поступить к ней на службу, вместо того чтобы уехать и править в своих владениях, не я вас к этому принуждал, и вы не помешаете мне воспользоваться вашим положением, когда мне это необходимо.
— Вы слышите, сестра?
— Мне известно, что король справлялся о вас, я знаю, что он проявил к вам интерес, и уверен, что он не откажет вам в том, о чем вы его попросите, — речь идет об одном, важном для нашей семьи деле.
«Ну и ну! — подумала я. — Они все сговорились, и я так просто не отделаюсь».
— И о чем же следует попросить?
— О присоединении к герцогству Валантинуа владения Крессе, которое было даровано госпоже Диане де Пуатье королем Генрихом Вторым и в свое время изъято из нашей жалованной грамоты. Мы с отцом уже столько лет о нем мечтаем!
— А! Так вам нужно владение госпожи Дианы! — отвечала я с улыбкой.
— А если бы, заполучив эти земли, я вдобавок заняла бы ее место, как бы вы отнеслись к этому, сударь? — Ее место! Какое, скажите на милость?
— Место любовницы короля, который находит меня красивой, который говорит обо мне и к которому вы так настойчиво меня отсылаете.
Господин де Валантинуа посмотрел меня, ошеломленный подобным заключением. Он ненадолго задумался, а затем произнес более уверенным тоном:
— Сударыня, завтра же мы отправляемся в Фонтенбло.
II
Я сильно терзалась по поводу Пюигийема, не представляя, с каким видом он встретит меня в Фонтенбло; я опасалась неожиданных выходок с его стороны, и будущее показало, что мои опасения были в высшей степени оправданными. Я села в карету вместе с Месье и Мадам, весьма озабоченная тем, что по моем приезде скажет мне на людях кузен, — присутствие свидетелей не могло его остановить.
Мы прибыли в Фонтенбло при свете факелов. Король и придворные выехали навстречу Мадам — то была великолепная кавалькада; стояла чудеснейшая погода; ужин подали в покоях королевы-матери, наполненных благоуханием цветника: все двери были открыты; уверяю вас, что это выглядело прелестно. Я заметила в толпе лицо Лозена — оно было бледным и сердитым. Поскольку я сидела за столом с их величествами, граф не приближался. Я ничего не подавала Мадам, ибо король решил, что королеве будет прислуживать ее придворная дама, а дочерям Франции — служанки; к тому же моя должность старшей фрейлины была более почетной, чем звание придворной дамы, и я ни за что бы не согласилась подавать салфетку. Госпожа Генриетта стала первой Мадам, у которой была старшая фрейлина; объяснялось это тем, что она являлась дочерью и внучкой короля — ее мать-королева была дочь нашего доброго короля Генриха IV. Заслуживает напоминания то, что муж этой великой английской королевы был обезглавлен своими восставшими подданными, а ее отец убит Равальяком. К счастью, ей не довелось дожить до смерти дочери, отравленной этим мерзавцем шевалье де Лорреном, которого следовало бы казнить на эшафоте. Королевский род Стюартов отмечен печатью рока.
Все разошлись поздно, невзирая на трудный день. Месье не отходил от меня ни на шаг, Мадам беседовала только с королем, а тот беседовал только с ней. Больно было смотреть на унылые лица моего брата и Лозена. Один кусал губы с серьезным видом, а другой был жалок и едва не плакал. По слабости нервов мой брат никогда не умел владеть собой: любое хоть немного сильное впечатление вызывало у него слезы. В армии, где Гиш проявил себя необычайным храбрецом, редко когда в его глазах не стояла слезинка. Я вернулась в отведенные мне покои, а г-н Монако решил провести остаток ночи за игрой у графини Суасонской, в доме которой люди проигрывали безумные деньги.
Я еще не легла, когда в мою туалетную комнату заглянула Блондо; она сказала, что пришел Пюигийем, настаивающий на том, что он должен непременно со мной поговорить.
— Я напрасно говорила ему, что госпожа уже разделась; он ответил, что желает вас видеть, а госпоже прекрасно известно, что если господин граф чего-то хочет…
— Пусть он войдет в мою спальню, оставайтесь поблизости, чтобы никого не подпускать к дверям, и предупредите меня, если явится господин де Валантинуа.
Признаться, мне было не по себе. Я прошла к себе, почти дрожа. Граф приблизился, взял меня за руки, не причинив мне на этот раз боли, и несколько минут смотрел на меня молча и очень пристально.
— Вы обрекаете меня на невыносимые муки, кузина, — произнес он, — вы хотите, чтобы я учинил какую-нибудь глупость. Неужели вы не могли остаться в Париже? Разве вы не могли сказаться больной?
— Господин де Валантинуа этого не допустил.
— Разве вы не могли поговорить с Месье таким образом, чтобы он отказался от своих происков? — Господин граф де Гиш велит мне вести себя иначе.
— Что вам стоило, по крайней мере, быть менее приветливой, менее любезной и кокетливой, если называть вещи своими именами, и не привлекать к себе целый рой жужжащих и сверкающих мух, неотступно следующих за вами?
— Господин граф де Пюигийем мне этого не простил бы.
— Как! — воскликнул он, охваченный яростью. — Я бы вам этого не простил, я, тот, кто жестоко страдает, видя вас в таком окружении?!
— Если бы за мной меньше увивались, то, стало быть, меня считали бы не столь красивой; то, стало быть, никто не оспаривал бы у вас вашей возлюбленной и вы бы меня разлюбили, уверяю вас. Вы были бы весьма недовольны, если бы я вела себя скромно.
— Это рассуждения в духе вашего брата Гиша, бесконечное умничанье, в ловушку которого я не дам себя заманить. Я не желаю, слышите, я не желаю терпеть подобные выходки. Я люблю вас единолично, и ни король, ни принцы не будут владеть тем, что принадлежит только мне.
— Значит, нам следует расстаться с Мадам, не так ли? Оставить эту должность, которую я получила с таким трудом?
— Конечно, что за нужда заставляет вас, госпожа герцогиня, быть служанкой у госпожи Генриетты? Вы достаточно знатная дама, чтобы прислуживали вам, а не вы служили другим.
— В таком случае, соберем вещи и отбудем в Монако — там мне будут прислуживать как следует, а я буду спокойно восседать на троне. Ну уж тогда господин де Пюигийем меня больше не увидит; господин де Пюигийем уже не вправе будет диктовать мне свою волю. Как уверяют, меня там будут окружать весьма любезные знатные люди, и мне не составит труда найти себе развлечение, не считая прогулок по Италии, которые мне предлагают совершить.
Кузен брызгал слюной от злобы и кусал губы, как он это делал обычно в подобных случаях.
— Вы сведете меня с ума.
— Выбирайте сами.
Мы долго препирались таким образом, и этот спор завершился наилучшим образом: последовал один из тех часов, которые граф умел заполнять так, что я забывала обо всем. Нет на свете более приятного и привлекательного мужчины; это отлично известно Мадемуазель, г-же де Монтеспан и многим другим женщинам. Наша связь протекала в том же духе долгие годы, в вечной борьбе между его ревностью, его самодурством и неизбежными обязанностями, сопряженными с именем, которое я ношу, с моей семьей, всем, что меня окружает, и нашей обоюдной любовью. Кузен подавлял меня, несмотря ни на что, и всячески мучил меня. Я тщетно пыталась взбунтоваться, уйти, и, более того, найти на стороне утехи, которые отдалили бы меня от него, — я всегда возвращалась и все ему прощала; я люблю его даже сейчас, когда его жестокость и неблагодарность перешли все границы. Увы! Мне недолго осталось любить графа, и лишь из-за него я сожалею о жизни, с которой мне предстоит расстаться.
После той сцены последовали несколько мирных дней. Внимание двора было всецело поглощено новым поведением короля по отношению к Мадам. Увидев ее вблизи, он понял, насколько был раньше несправедлив, не признавая ее красивейшей женщиной в мире. Он привязывался к г-же Генриетте все сильнее, она была истинной королевой и предавалась всевозможным увеселениям; они устраивались ради нее, и король находил в них удовольствие лишь из-за радости, которую они ей доставляли.
Благодаря своему выгодному положению я видела и знала все, а также во всем принимала участие. Наперекор Пюигийему с его ревностью, король и Месье относились ко мне так, что у меня появились завистники: их было предостаточно. Меня попытались поссорить с Мадам, и принцесса немедленно мне об этом рассказала, заверив, что все это делается напрасно и она никого не желает слушать.
Дело было в середине лета; Мадам купалась каждый день, и мы вместе с ней. Из-за жары мы выезжали на прогулки в карете и довольно долго оставались в воде: принцесса любила освежиться подобным образом. Затем мы возвращались обратно верхом вместе с дамами в щегольских нарядах, со множеством перьев на шляпах, в сопровождении короля и молодых придворных. После ужина мы снова рассаживались по коляскам и, под звуки скрипок, катались часть ночи вокруг канала.
Однажды вечером или, точнее, утром, когда мы вернулись, я имела честь проводить принцессу до ее спальни; когда я уже собиралась уйти, она сделала ко мне два шага и спросила, хочу ли я спать.
— Ничуть, сударыня.
— Что ж! Не желаете ли вы прогуляться по парку вдвоем, чтобы поговорить вдоволь? Сейчас дивная погода, я мечтаю о букете роз, пойдемте рвать цветы!
— Но, сударыня…
— Кто об этом узнает? Все уже заснули, от короля до поваренка, за исключением влюбленных, которые никогда не спят.
— В таком случае, сударыня, король тоже, наверное, бодрствует.
Мадам слегка покраснела и ничего не сказала в ответ. Она позвала свою горничную-англичанку, наиболее посвященную в ее сердечные дела, и велела принести накидку, а также приказала набросить другую накидку на мой наряд, уже слегка измятый после прогулки; указывая на обширный парк и лес, простиравшиеся перед нами, г-жа Генриетта сказала:
— Пойдемте, герцогиня, это будет прелестно. Мэри, — прибавила она, — закройся на ключ и не открывай никому, кроме нас. Если сюда придет Месье, притворись, что ничего не слышишь, пусть он стучит; его терпения хватит ненадолго, и он уйдет. Для всех остальных, даже для королев, я сплю.
Мадам вышла из комнаты, смеясь, словно ребенок; она тщательно закуталась в накидку и полагала, что ее невозможно узнать; в случае неожиданной встречи она собиралась выдать себя за служанку, спешащую на свидание. Наши очень широкие и очень простенькие головные уборы, принадлежавшие Мэри, могли ввести в заблуждение лишь на первый взгляд, и то если не обращать внимания на обувь и шитье на платье. Мы никого не встретили на лестнице, что было истинным подарком судьбы, и добрались до парка без происшествий. Принцесса резвилась как девочка, смеясь от радости. Она хотела заставить меня бегать вместе с ней, но я очень боялась, что нас увидят, и поспешила как можно быстрее увести ее под полог леса. Внезапно она успокоилась.
— Герцогиня, — сказала она, — и все же я пришла сюда не для того, чтобы плясать.
— Я об этом догадываюсь, сударыня, вопреки очевидности. Ведь в этом дивном месте есть чем полюбоваться, и луна сегодня вечером светит так ярко!
— Дивные места и луна нам не помешают, но давайте лучше поговорим.
— Сколько будет угодно вашей светлости.
— Скажите, госпожа де Валантинуа, только откровенно, вы меня любите?
— Я считаю этот вопрос излишним, сударыня. До того как стать госпожой де Валантинуа, я была мадемуазель де Грамон, и принцессе Генриетте Английской было угодно называть меня своей сестрой и подругой.
— С возрастом люди порой меняются.
— Разве я давала вам повод так думать?
— Нет, я не могу этого сказать, но в моем положении всегда следует опасаться обмана.
— Сударыня, я ничего не прошу у ее королевского высочества, она сама изволит…
— В таком случае, я вам верю, и мы сейчас дадим друг другу одно обещание.
— Какое? Я заранее согласна.
— Полное, безусловное доверие. Я скажу вам все, и вы ничего не станете от меня скрывать.
— Я клянусь.
— Мы начнем теперь, прямо сейчас. Для того, чтобы вас ободрить, я расскажу вам то, о чем вы и сами бы мне рассказали, а затем открою вам свое сердце. После этого мы отлично поладим. Признайтесь, что вы любите господина де Пюигийема, госпожа герцогиня.
Я и не думала это скрывать: для меня это было столь естественно, эта истина настолько укоренилась в моей жизни, что я просто ответила:
— Да, сударыня.
— Маршал и господин де Гиш знают об этой любви?
— Маршал, разумеется; что касается моего брата, он никогда мне об этом не говорил, но, должно быть, тоже знает.
— А господин герцог де Валантинуа?
— Упаси Боже, сударыня! Он об этом не догадывается.
— Тем лучше. Теперь скажите еще: господин де Пюигийем честолюбив, хочет ли он понравиться королю?
— Больше всего на свете, сударыня.
— Я беру это на себя. Король полюбит графа, и тот станет фаворитом его величества прежде, чем закончится нынешнее путешествие, — можете передать это от меня вашему кузену. Но пусть он пока об этом ничего не говорит;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103