И верно, когда их связанные вместе тела перекинули через парапет и Элиана повисла вниз головой над разверзнутой пропастью смерти, она впала в забытье. Страх перестал терзать ее погрузившуюся в сумерки душу, мысли затуманились… На какую-то долю секунды ей почудилось, что ее жизнь, похожая на чистую, сияющую, медлительную реку, плавно вливается в величавое море вечности.
И когда она полетела вниз под свист и улюлюканье толпы, последние блуждающие огоньки сознания погасли, Элиана уже ничего не чувствовала: ни удара о воду, ни мгновенного погружения в ее холодную темную глубину.
Далеко за поворотом Сены, возле каменного моста тихо рябила вода. В этом месте с берега намыло щебень и образовалась отмель, заканчивавшаяся полосою суши, простиравшейся на сто или более футов вперед и огороженной гранитной стеною. Выше начинались Елисейские поля, мрачные и пустынные в этот час; оттуда доносился шум ветвей и веяло сыростью.
Если бы какой-то прохожий рискнул появиться здесь сейчас, он смог бы увидеть внизу человека, который вытащил из воды что-то белое, своей неподвижностью напоминавшее мраморную статую, и бережно опустил на песок.
Это был молодой мужчина, а нес он безвольное женское тело, облаченное в изорванную светлую одежду.
Положив свою ношу на землю, он на мгновение замер, пытаясь перевести дыхание, а потом склонился над женщиной.
Ее тонкая рубашка прилипла к коже, волосы намокли, потемнели и распрямившимися прядями покрывали жемчужно-белые плечи. Молодой человек отбросил в сторону массу шелковистых, тяжелых, как водоросли, волос девушки и прильнул ухом к ее груди. Уловив слабое дыхание, вновь поднял ее на руки и побрел вдоль берегового откоса в сторону Елисейских полей.
Вокруг стояло безмолвие; ветер пустился странствовать куда-то на своих быстрых крылах, и воздух казался таинственным эликсиром, испив которого можно было стать таким же невидимым и легким.
…Те, кто ехал с Бернаром в одной повозке, в эту минуту уже прибыли на площадь, где должна была состояться казнь, но молодой человек избежал жестокой участи быть обезглавленным. Упав в Сену, он тотчас перерезал веревки и, проплыв немного под водой, спрятался в тени моста, а после выбрался на берег, вытащив за собой бесчувственную Элиану. Это стоило немалых сил и еще не означало, что он спасся. Теперь ему, человеку, осужденному на смерть, нужно было найти пристанище в безумствующем Париже, и как можно скорее, ибо каждая минута отсрочки вела обратно к концу.
Бернару некуда было податься: он никого здесь не знал, при нем не осталось ни единого су, и вряд ли кто принял бы его просто из милосердия, на свой собственный страх и риск.
Выбора не было. Оставалось уповать на судьбу.
Руки и ноги Элианы совсем закоченели, и Бернар поспешил выйти поближе к жилью.
На окраине улицы он заметил небольшую готическую церковь: ее главный вход был заколочен, но в окне пристроенного к левому крылу флигеля горел слабый свет.
Бернар, пошатываясь, приблизился к дверям и, не выпуская из рук Элиану, постучал.
Дверь приоткрылась, в узком проеме показалось лицо человека, мужчины лет пятидесяти.
– Кто вы? Что вам нужно? – встревожено произнес он.
– Простите, вы – священник? – еле слышно проговорил Бернар, с трудом удерживая на весу безвольное тело.
Мужчина, не зная, кто перед ним, молчал, однако не спешил захлопнуть дверь и ждал, что еще скажет молодой человек.
– Если вы священник или просто добрый христианин, умоляю, помогите нам!
Мокрый с головы до ног, он весь дрожал от холода и невероятного напряжения душевных и физических сил.
– Что ж, входите, – в замешательстве промолвил мужчина. Он широко открыл дверь и попытался помочь Бернару внести Элиану в помещение.
– Эта женщина жива? – спросил он.
– Пока да, – Бернар тяжело дышал, – но если не дать ей согреться…
– Идите сюда, – позвал мужчина и провел Бернара в небольшую комнату, где горел камин и стояли деревянный стол, стулья, комод и кровать. Над кроватью темнело распятие, и рядом, на стене, мерцал огонек лампады – словно знак присутствия небесных сил.
Элиану уложили на постель; Бернар снял с нее мокрую рубашку и обтер тело простыней, которую дал ему хозяин дома. Молодая женщина была прекрасна, но Бернар, казалось, не замечал этого – он обращался с нею как врач с пациенткой.
Он заботливо укрыл Элиану одеялом, потом повернулся к хозяину.
– Вы дадите нам приют на некоторое время? Хотя бы до завтра?
– Откуда вы?
– Нас везли на гильотину, но мы совершили побег. Мужчина в изумлении покачал головой.
– Разве такое возможно? – А после прибавил: – Это не очень надежное убежище, но вы можете остаться, если хотите.
– Вы здесь один?
– Есть еще женщина, прислуга, но она не проболтается.
– Вы священник? – повторил Бернар свой вопрос.
– Да, священник, но уже без прихода. Как видите, церковь закрыта. Наша вера погибла.
– Неправда, – сказал Бернар, – она жива. Она живет во многих человеческих сердцах и будет жить еще долго.
– Я схожу за дровами, – промолвил священник, – подброшу в камин, чтобы было теплее. А вы садитесь поближе к огню.
Когда он вернулся, молодой человек попросил:
– Не могли бы вы накормить ее, когда она придет в себя? И неплохо было бы напоить ее чем-нибудь горячим…
– Я накормлю вас обоих, – сказал священник. – Есть суп, правда, постный, но это все же лучше, чем ничего. Сварю кофе. И еще у меня сохранилась бутылка церковного вина.
– Я очень благодарен вам, отец мой, – коротко произнес Бернар.
– Женщине, наверное, понадобится одежда? – сказал священник. – Когда Селеста придет, я попрошу ее принести какое-нибудь платье.
Потом приблизился к кровати и взглянул на Элиану.
– Какая молодая и красивая! Надеюсь, с ней все будет хорошо…
– Да, – ответил Бернар и спросил: – Отец мой, есть у вас ножницы или хотя бы нож?
Священник внимательно посмотрел на молодого человека кроткими усталыми глазами и подал ему нож.
Бернар резким движением отхватил седую прядь, мелькнувшую в гуще белокурых волос Элианы, и бросил в огонь.
– Не хочу, чтобы она увидела это, когда проснется, – пояснил он.
Священник ничего не сказал и вышел за дверь, а Бернар опустился на колени и стал смотреть на Элиану. Сейчас ее лицо выглядело очень спокойным. Это был не обморок, она просто спала.
Внезапно молодым человеком овладела потаенная, щемящая нежность, он наклонился к Элиане и запечатлел на ее лбу трепетный, целомудренный поцелуй.
Настал вечер. Элиана сидела на постели, закутавшись в одеяло, распущенные волосы спадали поверх него шелковистой волною. Золотой свет свечи стекал ей на плечи, сиял надо лбом и обводил тонкой каймою нежное, спокойное лицо. Сейчас она походила на свернувшуюся на камне золотистую змейку, красивую, но пугающе непонятную, готовую ускользнуть в загадочные дебри своего таинственного мира.
Три часа назад она наконец приподняла веки и уставилась на Бернара бездонным взором, а потом, осознав, что произошло, заплакала то ли от тяжести пережитого, то ли от облегчения, и слезы в ее глубоких темных глазах напоминали ему росинки, спрятавшиеся в чашечках черных тюльпанов.
Она выпила кофе и немного вина, поела супу, и ее губы порозовели, а на щеках появился румянец.
Бернар сидел на стуле, поставив локоть на согнутое колено, подперев подбородок рукой, и глядел на Элиану. Они разговаривали.
– Я все понимаю, – говорила молодая женщина, – но как вам удалось сделать так, что у повозки сломалось колесо и мы остановились у моста? Откуда вы знали об этом?
Мгновение Бернар с изумлением смотрел на нее, а потом от души рассмеялся.
– Да что вы, Элиана! Разве я сумел бы это устроить! Молодая женщина растерялась.
– Зачем же вы взяли нож? Ваш план – в чем он заключался? В темных глазах Бернара вспыхнули веселые искры.
– Не было никакого плана. А нож я взял просто так, на всякий случай.
– Выходит, вы солгали мне? Зачем?
Он перестал улыбаться и посмотрел на Элиану долгим взглядом, выражавшим какие-то непонятные для нее чувства: смесь веры и печали, нежности и сочувствия.
– Я пытался успокоить вас, хотел вселить хотя бы каплю надежды, чтобы отдалить и сократить часы того ужаса, какой вы должны были пережить.
– Значит, вы сами не верили в возможность побега? Стало быть, все произошло случайно?
– Кто знает! Позвольте еще раз процитировать Вольтера: «…случайности не существует – все на этом свете либо испытание, либо наказание, либо награда, либо предвозвестие».
– Вы верите в Бога и в то же время почитаете Вольтера?
– Я не приверженец догматов – только и всего. Библия – светлый идеал, Революция – жестокая крайность. А я стараюсь руководствоваться принципом золотой середины. Основы мира незыблемы, но сам он изменчив, как жизнь и как время.
– Вы верите в судьбу? – спросила Элиана.
– Да, верю. И никогда не отчаиваюсь. Если чего-то уже не исправить, я говорю себе: «Hoc erat in fatis».
– По-моему, вы вовсе не склонны покоряться обстоятельствам.
Бернар улыбнулся.
– Нет. Просто я считаю, по возможности нужно следовать зову души и сердца. Так проще сохранить верность собственной истине. А что касается судьбы… Да, Элиана, я готов испить ее чашу до дна, будь там сладкое вино или смертельный яд.
– Вы образованный человек, – сказала Элиана, глядя на него внимательно и серьезно, – кто ваши родные?
Когда молодой человек начал рассказывать о своей семье, в его взгляде появилась таинственная глубина – память унесла его в былое, туда, где рядом с ним находились самые близкие и дорогие люди, голос его звучал тихо и задушевно:
– Мой отец – француз, парижанин. Он приехал на Корсику в 1766 году и там повстречал мою мать – она происходит из старинного, но обедневшего флорентийского рода. Отцу было тридцать шесть лет, а матери – всего шестнадцать, и он влюбился в нее до безумия. Она настоящая корсиканская красавица: высокая, стройная, темноволосая, смуглая, с огромными глазами. Не знаю, как они объяснялись в ту пору: мать плохо понимала французский, а говорила только по-итальянски. Возможно, то был язык любви, тот безмолвный язык, на котором, наверное, говорят душистые травы на склонах гор, ласкающий кожу бриз или розы в вечернем саду. Мой отец был состоятельный дворянин, офицер, и родители матери дали согласие на брак. Через год после свадьбы родился я, а в 1768 году, когда на Корсике вспыхнуло восстание против французов, отец увез нас на материк. Мои сестры появились на свет уже в Париже. Сейчас Корделии восемнадцать лет, Розалинде – шестнадцать, а Аделаиде пошел четырнадцатый. Все похожи на мать: одна красивее другой. Отец умер в 1782 году, мне тогда было пятнадцать лет. Перед смертью он сказал: «Позаботься о матери и сестрах, Бернар, – они женщины, а значит, нуждаются в защите». Он завещал мне поступить в Парижскую военную школу, и я окончил ее, получил чин поручика. – Он на мгновение замолчал, потом произнес с сожалением и теплотою: – Я очень любил и уважал своего отца. Он был строг, но справедлив, знал, что такое долг, умел заботиться о своих близких. Ну а дальше… Так получилось, что когда все это началось, я был за границей, а мать и сестры остались в Париже. От них перестали приходить письма… И я решил вернуться сюда, хотя многие говорили мне, что это бесполезно, что я безумец, что меня ждет смерть.
– Знаете, Бернар, – несколько мгновений спустя задумчиво промолвила Элиана, – когда-то один человек сказал мне, что мужчина не может жить ради женщины, что дело, идея, долг для него превыше всего. Что вы на это ответите?
Он пожал плечами.
– Я не спешу судить этого человека, потому что мне не приходилось делать такой выбор, и я не знаю, как поступил бы на его месте. Возможно, мужчина и не может жить ради женщины, но ради любви к ней, настоящей любви, он бывает готов пойти на что угодно.
– Вы ничего не узнали о матери и сестрах? – спросила Элиана.
– Ничего. В нашем доме поселились чужие люди, они понятия не имели о том, кто жил там прежде; знакомых не осталось – кто уехал, кого казнили… А попытка выяснить что-либо у властей закончилась арестом – меня задержали как эмигранта, а значит изменника, и бросили в тюрьму.
– Помните, вы говорили о цыганке? – встрепенувшись, произнесла молодая женщина – Вы не спросили ее о судьбе своих родных?
В глазах Бернара промелькнуло тревожное выражение, он мотнул головой, словно пытаясь отогнать навязчивое видение.
– Спросил. Она сказала, что они мертвы, все четверо. Если… если это так, то… я не переживу.
Сказав это, он уронил голову на руки, и Элиана внезапно вспомнила лицо Этьена, боль и муку в его глазах и то, как он говорил ей: «Вы черствая и бездушная, Элиана, от вас не дождешься сочувствия!»
– О нет, Бернар! – промолвила она, касаясь рукою его волос. – Пожалуйста, не надо отчаиваться! Поверьте, все будет хорошо!
Он поднял голову.
– Да, конечно. Простите. Вы же тоже беспокоитесь об отце. Будем надеяться, что они живы и вскоре обретут свободу. Мы постараемся помочь вашему отцу и что-нибудь узнать о моей семье. А потом… Нам нужно как-то выбраться отсюда.
Они помолчали.
– Знаете, я очень люблю Париж, – сказала Элиана, и в ее глазах промелькнула искра прежней мечтательности. – Я вспоминаю цветущие террасы и павильоны на бульваре Капуцинов, парк Монсо с его искусственными гротами, пагодами, скалами – я гуляла там в детстве с родителями и сестрой. А аттракционы на бульваре Тампль, кафе на набережной Сены! Всякий человек видит Париж своими глазами, кому-то он кажется величественным, монументальным, а другому – возвышенным, романтичным. Бывало, я шла по этим сказочным улицам, и мне не верилось, что я живу здесь, что этот город – мой. Я люблю его до слез, он – в моем сердце. О нет, я не хочу уезжать!
– У вас лицо ангела, Элиана, – прошептал Бернар, а потом внезапно взял руку молодой женщины в свою и поцеловал.
Она не смутилась и не стала препятствовать. Казалось, она впервые заметила, какие у него выразительные глаза, длинные черные ресницы, что его густые темные волосы красиво блестят, а лицо выглядит очень привлекательным…
– Если б я могла что-нибудь сделать для вас, – сказала Элиана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63