Изменение фазы развития подразумевает перенастройку всей совокупности общественных связей (личных, профессиональных, конфессиональных и пр.), что означает, в частности, полный слом не только юридической системы, но и положенной в ее основу морали. Такая эволюция социума требует от личности развитой инновационной толерантности.
Информационная революция с неизбежностью будет сопровождаться насыщением обыденной жизни виртуальными конструктами. Рано или поздно это приведет к созданию мира высокой виртуальности. В таком мире выполняется принцип относительности: невозможно каким-либо экспериментом установить, находится ли наблюдатель в Текущей Реальности или в Текущей Виртуальности. Насколько можно судить, подобное смысловое перемешивание будет восприниматься обывателем как острая форма утраты идентичности.
Суть проблемы состоит в том, что постиндустриальному обществу отвечает только постиндустриальный человек. Нет никаких оснований считать, что обучить и воспитать носителя постиндустриальной культуры проще, нежели строителя коммунизма.
Фазовый барьер, как и любой острый системный кризис, характеризуется тем, что естественные действия людей и гомеостатические реакции систем оказываются направленными не на разрешение, но на развитие кризиса. Вместо инновационной толерантности во всех наблюдаемых обществах растет инновационное сопротивление, вместо борьбы за связность пространства технологий усугубляется пропасть между естественными и гуманитарными научными исследованиями. Вместо уникальности культивируются самые архаичные формы идентичности. Вместо поиска новой трансценденции повсеместно возрождаются старые религиозные культы.
Напряженность в жизнеобеспечивающих структурах со-циосистем нарастает, и постепенно эти структуры начинают сдавать. С начала 1970-х годов весь рост экономики носит либо случайный, либо спекулятивный характер. Инвестиционный «перегрев» индустрии знаний привел к упадку промышленных отраслей экономики в развитых странах и переносу индустриальной «камбиевой» зоны в Китай. Огромные средства, вложенные в развитие системы образования, обернулись прогрессирующим снижением качества этого образования до уровня, не обеспечивающего поддержание индустриальных производств.
Это явление обернется острым «кадровым голодом»: постиндустриальные технологические цепочки, создаваемые ныне в США, Японии, Западной Европе, будут потреблять высококвалифицированный потенциал во всевозрастающем количестве, в то время как система образования не сможет обеспечить грамотными выпускниками даже традиционные области производства.
Не приходится сомневаться, что этот кризис будет разрешен за счет импорта кадров. Это, однако, приведет к ослаблению цивилизационной идентичности Европы. В конечном счете где-то и кем-то обязательно будет произнесена фраза К. Еськова:
«Страны, не способные обеспечить себя человеческими ресурсами, не могут считаться серьезными военными противниками» [Еськов, 2000].
«Постиндустриальный барьер» обретет форму почти хантингтоновской войны цивилизаций.
В наиболее вероятной версии Реальности эта война будет проиграна, а индустриальное общество демонтировано (см. карту 12.1).
Однако поражение не является фатальной предопределенностью. Существует вероятность того, что Евроатлантический Мир-экономика сумеет изыскать достаточные ресурсы и устоять в войне цивилизаций.
Когнитивный мир вместо постиндустриального
Индустриальная фаза столь насыщена противоречиями, что ее преходящий характер очевиден. Первая попытка очертить контуры следующей фазы была предпринята Ф. Энгельсом, который при содействии К. Маркса предложил концепцию пролетарской революции и бесклассового общества [Энгельс, 1937–1938]. Модель Ф. Энгельса, длительное время остававшаяся теоретической основой социального конструирования, сыграла значительную роль в переходе от капиталистической к госмонополистической формации.
Этот переход сопровождался мировыми войнами и привел к институциализации векового конфликта между евроатлантической (прежде всего американской) и социалистической советской культурой. Поскольку противоборствующие стороны овладели оружием массового поражения, развитие конфликта вызвало острую тревогу, в том числе и на уровне элит.
Попыткой выйти из пространства векового конфликта стала разработанная в 1960-е годы (как несколько запоздалый ответ на модель Ф. Энгельса) теория постиндустриального общества (У. Ростоу, 3. Бжезинский и др.).
Теория опиралась на концепцию первичного, вторичного и третичного производств. Под первичным производством понималось непосредственное изготовление материальных благ, прежде всего продуктов питания. Вторичное производство создавало условия для такого изготовления: орудия труда в самом широком смысле этого слова, в том числе промышленные предприятия и обеспечивающие их работу инфраструктуры.

Карта 12.1 Версия катастрофы
Наконец, для третичного производства характерен переход к удовлетворению нематериальных потребностей. Речь шла прежде всего о преимущественном развитии сферы услуг. Позднее под третичной экономикой стали понимать создание информационного обеспечения любых форм производственной и непроизводственной деятельности.
В социальном плане концепция постиндустриализма предусматривала господство корпоративных структур, создание единого правового и административного пространства, преодоление прямых и явных форм классового антагонизма.
В последние десятилетия XX века концепция постиндустриализма приобрела популярность, что вызвано быстрым прогрессом вычислительной техники и возникновением представлений о виртуальной реальности. В настоящее время ряд развитых государств и межгосударственных объединений поставили своей задачей преодоление противоречий индустриального мира и переход к постиндустриальному обществу.
Представляется тем не менее, что теория постиндустриального общества неадекватно отражает особенности наступающей фазы развития.
Начнем с того, что крайне неудачным является название. Понятие постиндустриальный можно понять буквально. В этом случае оно означает то, что находится за индустриальной фазой. Иными словами, семантический спектр оказывается вырожденным: предлагаемый термин фактически не несет в себе информации. Индустриальную фазу можно назвать посттрадиционной; с формальной точки зрения это верно, но такое название не содержит отсылки к ключевым особенностям фазы.
Если читать термин постиндустриальный в категориях постмодернизма, что наверняка не подразумевалось ни Ростоу, ни Гэлбрейтом, ни Бжезинским, он означает: «то, что заключает в себя все формы индустриализма и все индустриальные смыслы». Такое определение информативно и емко, но совершенно недостаточно. Не подлежит сомнению, что следующая фаза содержит все индустриальные смыслы, подобно тому как индустриальная фаза содержала в себе все традиционные смыслы. Однако сутью следующей фазы являются новые, неиндустриальные смыслы, чего термин постиндустриальный не отражает, вне всякой зависимости от того, в какой понятийной системе его воспринимать.
Концепция постиндустриализма, как в значительной степени и представления Ф. Энгельса о бесклассовом обществе, есть взгляд на будущее с позиции индустриальной фазы. С методологической точки зрения это означает ограниченность всех построений теории рамками индустриализма. Иными словами, находясь внутри индустриальной фазы, аналитик способен правильно выстроить проекцию следующей фазы на индустриальное пространство. Само по себе это только полезно, но зачастую приводит исследователей к отождествлению такой проекции и самой фазы.
Представим себе, что на рубеже Высокого Средневековья и Возрождения хороший европейский аналитик осознает ограниченность традиционных способов хозяйствования и попытается представить себе следующую фазу развития как способ преодоления этой ограниченности.
Очень быстро он просчитает структурообразующее противоречие между владеющей землей аристократией и обрабатывающими землю крестьянами. Это противоречие проявлялось в массовых крестьянских восстаниях и, что гораздо важнее для аналитика, в неэффективности хозяйствования, слабой освоенности ряда земель, медленном внедрении новых культур и образцов техники. Особое внимание теоретик обратил бы на то, что любые эксперименты по введению товарного монокультурного производства сопровождались деградацией всех форм экономической жизни в регионе.
Это приведет аналитика к концепции: «земля принадлежит тому, кто ее обрабатывает» – со всеми сопутствующими смыслами: ликвидации сословий, равенства людей перед законом, понятия о естественных правах человека, ликвидации цеховых ограничений и цеховой структуры в ремесле. Заметим, однако, что ведущую роль во всех этих процессах, будет, по мнению теоретика, играть Римская католическая церковь.
Понимая всю выгодность и даже необходимость монокультурного земледелия, ученый придет к выводу об активизации товарообмена. Вероятно, он сможет даже вычислить необходимость всепланетной системы обмена денежного кредита, соответствующей транспортной сети. Гениальный теоретик сможет додуматься до ассигнаций и банковских структур. При тщательном анализе экономического обеспечения крестовых походов подобные прозрения вполне возможны.
Иными словами, он сумеет разработать концепцию сельскохозяйственного капитализма и выстроить модель аграрного капиталистического государства с ведущей ролью Церкви, равенством граждан перед церковным законом и свободной торговлей.
Нет никаких сомнений в том, что подобное исследование вскрывает важные особенности индустриальной фазы развития и даже строит проекцию индустриального мира на традиционную экономику. Однако с нашей сегодняшней точки зрения в подобной «крестьянской утопии» отсутствует главное: представление о крупном фабричном производстве и его господстве в промышленности. То есть именно то, что делает индустриальную фазу индустриальной и структурирует все ее существование.
Глобальный проект ЕС
Хотя глубина и всеобщность кризиса индустриальной фазы развития в полном объеме не осознана мировыми элитами, демографическая, экономическая и социальная динамика последней четверти XX столетия внушает им серьезное беспокойство (см. карту 12.2). Рефлексия возникших и возникающих проблем была положена в основу нескольких альтернативных стратегических замыслов, которые ныне и определяют положение на мировой шахматной доске. Эти замыслы удобно рассматривать в проектном пространстве.
Будем называть проект одной из национальных элит глобальным, если он оперирует не только с собственными (национальными) ресурсами и смыслами, но и с заимствованными.
Будем называть проект когнитивным, если он работает с экзистенцией (трансцендентными смыслами, уникальностями). При этом локальные когнитивные проекты работают только с собственной экзистенцией – пример, еврейский национальный когнитивный проект, в то время как глобальные «втягивают» в себя и преобразовывают чужие трансценденции.
Поскольку работа с чужими трансценденциями подразумевает рефлективное отношение к собственным, разумно предположить, что глобальный когнитивный проект подразумевает тензорную трансценденцию.
Практически невозможно регистрировать локальные когнитивные проекты. Глобальных же, насколько можно судить, всего четыре, причем два из них носят скорее постиндустриальный характер.
Строго в рамках индустриального когнитивизма действует геоэкономический Запад. Для лидеров ЕС содержанием происходящих в мире изменений является переход от государств к негосударственным, региональным структурам, преобразование высших форм индустриальной экономики (хай-тек) в первичные формы экономики постиндустриальной (хайест-тек), отказ от идентичности в пользу социальной коммунабельности. Эти задачи Германия, являющаяся сердцем и двигателем глобального европейского проекта, выполняет последовательно и методично.
Немецкие конструкторы Единой Европы, разумеется, понимают, что ЕС экономически неэффективен в долговременном масштабе и политически неустойчив. Но эта геополитическая структура позволяет Германии выиграть время и усиливает ресурсную базу глобального проекта. Распад ЕС, когда он произойдет, также будет утилизирован и использован во благо постиндустриализации.

Карта 12.2. Европейская версия
Следует иметь в виду, что, хотя Германия и считает себя единственным субъектом проекта, ситуация в Европе достаточно сложная и в развивающейся игре все имеют свои шансы. Ирландия создала лучшую в Европе инновационную систему и ввела у себя законодательство, практически освобождающее от налогов когнитивные формы деятельности. Великобритания дальше всех продвинулась в биоинженерии. Франция и страны Бенилюкса сосредоточили в своих руках управленческие технологии ЕС, Германия имеет наиболее развитую экономику и наиболее пассионарное население. Одна из этих стран реализует постиндустриальный проект, присвоив ресурсы остальных.
Само создание ЕС не слишком впечатляет: и правовая, и административная система Союза подчеркнуто ортодоксальны и в конечном итоге малопригодны для практической эксплуатации. Однако в воспитании социальной коммуникабельности архитекторы Единой Европы добились впечатляющих результатов. Им, например, удалось естественно включить инвалидов в социальную ткань. «Определенный социальный шок у меня вызвала картина, когда компания молодежи гуляла в обществе двух девушек в колясках, причем нормально себя чувствовали и сопровождающие, и инвалиды. Проблема инвалидов решается их полной интеграцией в общество и деятельность и наличием удобных способов передвижения на колясках во все пространства, куда обычные люди могут зайти на своих ногах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74