В результате Калач попадает в оперативную тень, а с ним – согласно четвертой теореме об оперативной тени – и все сцепленные объекты: Ростов и Тихорецк. То есть тень нависает над всей группой армий «А» и над большой частью группы «Б».
19 ноября 1942 г. возможность стала реальностью.
С точки зрения военного искусства после занятия Калача и окружения сталинградской группировки ничто не может спасти южный участок немецкого фронта от коллапса. В этих условиях разыгрывается обоюдно ошибочная операция «Зимняя гроза».
Э. Манштейн наступает из одной оперативной тени в другую, что, согласно второй теореме, принести успеха не может. И не приносит. Меллентин, который пишет прочувственные слова о якобы роковой для Империи речке Аскай, просто не разобрался в ситуации. Вообще-то поздно уже спасать не только сталинградскую, но и кавказскую группировку.
Советское командование под впечатлением удара Гота на Сталинград теряет всякое психическое равновесие и отменяет наступление на Ростов («Большой Сатурн»), решив ограничиться «Малым Сатурном» – разгромом итальянцев. Для противодействия Манштейну под Сталинград перебрасываются свежие силы.
Вообще говоря, с точки зрения аналитической стратегии ничто не мешало пустить Гота в «котел». Это только ухудшало положение немцев, поскольку вся линия коммуникаций, по которым снабжалась наступающая группировка и по которой, по-видимому, собирались кормить Паулюса, вся без исключения находилась в тени. При проведении «Большого Сатурна» тень становилась смертельной. Собственно, даже паллиатив «Малого Сатурна» заставил Э. Манштейна немедленно отказаться от возобновления наступления.
Однако, оказавшись не в силах спасти Сталинград, Э. Манштейн воспользовался подаренным ему временем для консолидации позиции и организации обороны Батайска и Ростова. Группа армий «А» отходит на Ростов и Новороссийск.
Советское командование развертывает операцию «Кольцо» по уничтожению окруженной группировки.
В буквальном смысле это было худшее, что только можно было придумать. Окруженная армия Паулюса давно была небоеспособна. Поскольку Сталинград был разрушен до основания еще во время осенних боев, никакой ценности как экономический объект он не представлял, а узлом связности более не являлся. Наличие там лишенной всякой, даже теоретической, подвижности армии ничем советским войскам не мешало, для немцев же эти окруженные дивизии являлись источником многих проблем: их надо было как-то снабжать (это «как-то» стоило гитлеровцам почти всей транспортной авиации).
Дело не в том, что на уничтожение сталинградской группировки были отвлечены крупные силы, которых так не хватало под Ба-тайском и Ростовом, и даже не в людских потерях. Дело в том, что эти потери привели лишь к увеличению связности позиции противника (поскольку Сталинград в январе 1943 г., очевидно, обладал огромной отрицательной связностью для немцев) и, следовательно, были выгодны исключительно немецкой стороне.
Теперь у Манштейна появилась некоторая надежда создать новую устойчивую позицию. Для этого следовало как можно дольше удерживать Ростов, перебросить дополнительные резервы с других участков Восточного Фронта и других ТВД и молиться, чтобы за это время не развалился фронт на Кавказе.
К счастью для немецкой стороны, операция Северо-Кавказского фронта была проведена безнадежно плохо, в результате немцам удалось построить односторонне блокированную, но очень прочную позицию на Таманском полуострове («Голубая линия»), которую советское командование немедленно начало бессмысленно штурмовать, отвлекая на решение этой задачи огромные силы; 1-я танковая армия за это время вырвалась из оперативной тени Ростова и обрела некоторую свободу маневра. Советская сторона, не уловив серьезного изменения характера позиции, устойчивость которой резко возросла, продолжала наступление в прежней группировке. Э. Манштейн тонко уловил момент прохождения операцией 2-й критической точки и блестящим контрударом под Харьковом добился впечатляющего оперативного успеха. На развитие успеха сил не хватило, но линия фронта установилась на несколько месяцев. В июле под Курском Манштейн вновь попытался нарушить равновесие, но не в свою пользу.
Курская битва выглядит опровержением концепции оперативной тени или по крайней мере контрпримером к ней. Действительно, Курск находился в «тени» орловской и белгородской группировок неприятеля, тем не менее немецкое наступление полностью провалилось. Заметим, однако, что немцами была сделана очень серьезная ошибка на затратной фазе операции – танковые корпуса были использованы для преодоления хорошо подготовленной противотанковой обороны, а не для развития успеха. Тем не менее войска Э. Манштейна прорвали фронт, и для локализации наступления советскому командованию пришлось затратить непропорционально большие силы, первоначально предназначенные для наступления (Степной фронт). Иными словами, для удержания пози-ционно затененной позиции пришлось нарушить принцип экономичности. Если бы соотношение сил на всем фронте было иным, такое решение могло обойтись очень дорого.
С позиционной точки зрения выгоднее было бы очистить Курский выступ и предоставить немцам возможность наступать (а при динамике соотношения сил у них не было иного решения, если не считать немедленной капитуляции) против очень сильной и устойчивой позиции.
Подводя итог, следует заметить, что точное следование законам аналитической стратегии привело бы к выигрышу войны советской стороной не позднее осени 1943 года.
Кризис аналитичности. Риск как фактор стратегии
Понятие кризиса аналитичности связано с социальной катастрофой, известной как Первая Мировая война. Суть его заключена в невозможности достигнуть позитивного стратегического результата в условиях, когда обе стороны последовательно используют одинаковую модель войны.
Многолетний и кровавый «позиционный тупик» показал ограниченность того направления стратегической мысли, которое европейцы развивали уже несколько столетий и называли классическим. Постепенное наращивание контроля за боевыми столкновениями превратило военное искусство в строгую науку, едва ли не в раздел геометрии или инженерного дела. Планирование войны поднялось – при Мольтке-старшем и Шлиффене – до стадии математического расчета и неожиданно оказалось тупиковой ветвью развития.
Неравномерное развитие общества и его подсистем не столь опасно для цивилизации, как это может показаться. Фактически европейская культура была построена на формальном использовании традиционных системных кризисов. Однако позиционный тупик Западного фронта оказался для социума крайне неприятной неожиданностью. Совпав по времени с первой общемировой войной, то есть – с конфликтом, затронувшим все государства и большую часть социально активного населения планеты, кризис аналитичности вышел за пределы искусства стратегии и приобрел всеобщий характер.
Поражение Германии предопределило консервацию проблемы. Неизвестно, имели ли германские политики и генералы свой вариант решения; теперь мы уже вряд ли об этом узнаем.
Союзники во всяком случае не смогли придумать разумный выход, в результате кризис из разряда новых вопросов перешел в категорию вечных проблем.
Конечно, страны Антанты, особенно их военные лидеры, понимали суть происходящего. Вот почему в межвоенные годы регулярно появлялись поистине фантастические прожекты, касающиеся реорганизации армии, военного дела, государства в целом. Самым необычным из них (с позиции человека начала века) должен был показаться пакт Келлога–Бриана о юридическом запрещении войны как орудия мировой политики. Да, конечно, Европа устала от непрерывной четырехлетней бойни. Жертвы, которые все народы принесли на ее алтарь, были не просто тяжелы, но и бессмысленны. Чуть ли не две трети всех военных расходов составили пустые затраты на выпущенные в воздух артиллерийские снаряды… Пацифизм как направление общественной мысли именно после Первой Мировой войны стал политической силой.
Но мир все еще оставался многополюсным. Англия, США, Япония, Франция и Италия считались Великими державами. Германия и Россия в качестве таковых не признавались, но смогли стать ими де-факто. Неизбежные в сложном мире конфликты с обязательностью часового механизма приводили к использованию силы. В двадцатые годы «релаксационные» и окраинные войны стали печальной традицией. Война Чако весьма показательна.
Конечное, предлагаемое ненасильственное решение казалось (и до сих пор кажется любому разумному человеку) наиболее приемлемым. Но оно так и остается фантастикой. Возможно, необходимым условием для подобного развития человечества является создание единой всепланетной Империи (но даже и это условие недостаточно).
Итак, кардинальное разрешение противоречия (устранить саму систему, охваченную кризисом аналитичности, пагубным для социума – войну) оказалось неосуществимым, а пакт Келлога-Бриана стал не более чем дипломатической экзотикой. А значит, проблему всякий военачальник должен был решать сам – по мере собственных возможностей.
Подчеркнем еще раз содержание проблемы. Благодаря высокой информационной связности мира начала XX столетия уровень развития военной науки оказался в различных странах сравнимым. Поскольку аналитическая стратегия является именно наукой, она объективна, то есть управленческие решения не зависят от особенности личности командующего. Иными словами, полководцы по обе стороны реальной или воображаемой линии фронта были обречены принимать одни и те же оптимальные решения. Результатом был взаимный тупик: ни одна из сторон не могла добиться своих целей.
Возникшая позиционная структура была, как выяснилось, более устойчивой, нежели само общественное устройство: государства разваливались быстрее, чем сдвигалась линия фронта.
Интересно, что в те же двадцатые годы кризис аналитичности охватил систему, гомоморфную войне, – виртуозная техника Х. Р. Капабланки и других мастеров позиционной игры породила «миф о ничейной смерти» в шахматах. Разница заключалась лишь в том, что на поле боя позиционная ничья оборачивалась обоюдным поражением.
Какие же предлагались решения? Идей было довольно много, но какой-то смысл имели лишь три: доктрина Дуэ о воздушной мощи, концепция «глубокой операции», наконец, учение о войне идеологий. С начала тридцатых годов эти схемы (в разных сочетаниях) принимаются генеральными штабами всех Великих держав, признанных и непризнанных. Можно утверждать, что с этого момента подготовка к новой войне, ранее – несколько абстрактная, приобретает практический характер.
Сейчас мы знаем, что ни один из этих методов не оказался панацеей. Да, конечно, привнося в войну некоторый хаотический элемент, они позволяли уйти от кризиса или, вернее, расширить пространство этого кризиса. Рассмотрим результаты применения каждой из этих стратегий во Второй Мировой войне:
Доктрина Дуэ, в авторском варианте, была взята на вооружение союзниками и применена против Германии и Японии. Однако же Германия продолжала наращивать выпуск вооружений почти до самого своего краха, а для того чтобы дать Японии повод сдаться, пришлось сбросить две атомные бомбы. В стратегических налетах участвовали тысячи и тысячи тяжелых бомбардировщиков, причем добавление очередной «воздушной армии» почти никакого влияния на обстановку не оказывало. То есть, даже при явном превосходстве в воздухе одной из сторон, перед нами типичный кризис аналитичности: система (воздушная война) пожирает ресурсы (самолеты, с одной стороны, города – с другой) без какого-либо осмысленного результата. Классическая «воронка», из которой нет правильного выхода. (Хуже того, в данном случае «лекарство» оказалось страшнее болезни. Воздушная война более деструктивна для общества, нежели позиционный тупик, поскольку, как заявил в своих мемуарах кто-то из фашистских генералов, «города, а не руины являются фундаментом цивилизации».)
Глубокая операция последовательно (можно даже сказать – методично) эксплуатировалась немцами. Действия против дальнего фланга и глубокого тыла стало отличительной особенностью немецкой стратегии в эту Мировую войну. Но, несмотря на всю красоту наступлений Вермахта и на талант гитлеровских генералов, Германия проиграла. Проигрыш связан с кампанией в России, вернее, с тем, что в этой кампании аналитический кризис проявился вновь – в полной мере. Глубокая операция немцев оказалась недостаточно глубокой.
Наконец, идеологическую войну вело правительство СССР. Метод продемонстрировал свою жизнеспособность. Во всяком случае, с его помощью оказалось возможным выиграть войну. Но, увы, выиграть в том же смысле, в котором Франция насладилась триумфом в Первой Мировой. Ценой победы было необратимое отставание в цивилизационной гонке. Страна оказалась столь обескровленной, что выиграть следующую, «холодную» войну уже не смогла.
Может показаться, что был еще один метод – американский. Кроме стратегических бомбардировок Великая Западная Демократия продемонстрировала более содержательную стратегию: экономическое давление на противников и союзников, известное как «план Маршалла».
Эта оперативная схема была и проще и тоньше. Экономика – это тот козырь, который бьет все карты, если ему дать достаточно времени. Но времени может не оказаться…
Кроме того (и данное возражение гораздо более серьезно), направленное использование экономической стратегии как инструмента разрешения проблемы аналитичности приведет к новому витку кризиса, еще более деструктивному.
(Неочевидно даже, что позиционная экономическая война приведет к меньшим разрушениям в инфраструктуре, чем ядерный конфликт.)
Таким образом, Вторая (равно как, заметим, и Третья) Мировая война продемонстрировала лишь не вполне удовлетворительные способы борьбы с кризисом аналитичности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74