Брунетти был убежден: экспертиза всего лишь подтвердит то, что и так подсказывала ему интуиция.Теперь наступила очередь факса на бланке СИП. Это был список телефонов, предоставленный Джорджо по просьбе синьорины Элеттры. Он тут же переключился на мысли о Рондини, о том, как много услуг он им оказал. Гвидо вспомнил, что обещал молодому человеку написать письмо и до сих пор так и не удосужился это сделать. То, что Джорджо хочет жениться на девушке, которой может прийти в голову потребовать такой идиотский документ, приводило Брунетти в недоумение, но он давно уже признал, что ничего не смыслит в браке.А еще он так толком и не понимал, что, собственно, надеется выведать у Мары и ее сутенера. Но поговорить с ними все-таки надо. Он спустился на первый этане, где располагались три отдельных похожих на камеры помещения. Здесь обычно допрашивали подозреваемых и беседовали со свидетелями. У двери одной из комнат стоял Гравини, симпатичный молодой человек, поступивший на службу год тому назад. До этого он два года обивал пороги различных организаций в поисках работодателя, который согласился бы принять в штат двадцатисемилетнего выпускника университета с дипломом философа и без всякого опыта работы. Брунетти часто задавался вопросом, почему же Гравини принял именно такое решение, чьи философские концепции побудили его надеть форму и фуражку, нацепить на пояс кобуру с пистолетом и влиться в ряды служителей закона. Неожиданно Гвидо пришла в голову совсем уж дикая мысль: а не считает ли этот парнишка, что вице-квесторе Патта и есть воплощение платоновского правителя-философа?— Доброе утро, синьор, — выпалил Гравини и лихо взял под козырек. Брунетти еще улыбался собственным мыслям, но офицера, похоже, ничуть не удивляло такое поведение старшего по званию. Оно и понятно: философы, говорят, и к странностям окружающих относятся философски.— Кто у нас здесь? — спросил Брунетти, кивком показывая на дверь за спиной у Гравини.— Женщина, синьор, — ответил офицер и протянул Гвидо темно-синюю папку. — Здесь досье на мужчину. На нее ничего не нашлось.Брунетти взял папку и просмотрел два прикрепленных с внутренней стороны листочка. Все как всегда: драки, торговля наркотиками, сутенерство. Таких, как этот Франко Сильвестри, были тысячи. Он еще раз, повнимательнее, прочел всю информацию и вернул папку Гравини.— Сложности с задержанием были?— С ней никаких, она чуть ли не ожидала, что ее заберут. А вот мужчина попытался скрыться. Руффо и Валло оставались снаружи, они его и схватили.— Отличная работа, Гравини! Вы сами решили взять их с собой?— Вообще-то нет, синьор. — Гравини смущенно кашлянул. — Я рассказал ребятам, куда и зачем иду, и они предложили свою помощь. В нерабочее время, понимаете?— У вас с ними хорошие отношения, да?— Да, синьор, хорошие.— Ну славно, славно. Что ж, пойду поговорю с нашей задержанной.Брунетти вошел в мрачную клетушку. Свет проникал сюда сквозь маленькое грязное оконце, расположенное так высоко, что нечего было и надеяться до него допрыгнуть. Под потолком горела тусклая лампочка в шестьдесят ватт с проволочной решеткой поверх плафона.Мара сидела на краешке одного из трех стульев. Никакой другой мебели в комнате не было: ни стола, ни раковины, только три стула с прямыми спинками на усеянном бычками полу. Она подняла глаза на Брунетти, узнала его и сказала совершенно спокойным голосом:— Доброе утро.Выглядела она уставшей, словно плохо спала прошлой ночью, но то обстоятельство, что она оказалась в полиции, похоже, не слишком ее волновало. На спинке стула висел все тот же леопардовый жакет, а вот юбка и блузка были новыми (правда, такими жеваными, будто она спала в одежде). Макияж стерся, а может, она его смыла; так или иначе, без краски она выглядела гораздо моложе, почти как подросток.— Ты здесь уже не раз бывала, верно? — спросил Брунетти и уселся на один из стульев.— Больше, чем ты можешь себе представить, — ответила она. — Слушай, у тебя сигарет не найдется? Мои закончились, а легавый, тот, что за дверью ошивается, мне не открывал.Брунетти подошел к двери и постучал три раза. Когда Гравини открыл, Гвидо попросил у него сигарет, взял протянутую ему пачку и отдал ее Маре.— Спасибо, — сказала она, выудила из кармана юбки пластмассовую зажигалку и закурила. — Моя мать от этого умерла. — Она поводила перед лицом зажженной сигаретой, наблюдая за тем, как изгибается и растворяется в воздухе струйка дыма. — Я хотела, чтобы в свидетельстве о смерти так и написали, но доктора отказались. Там, где должна стоять причина смерти, они написали «рак», а надо было — «Мальборо». Она умоляла меня не начинать курить, я обещала, что не буду.— Она так и не узнала, что на самом деле ты куришь?— Нет. Она ничего не знала ни о сигаретах, ни о многом другом.— О чем, например?— Например, что я была беременна. Я была уже на четвертом месяце, когда она умерла, но это было в первый раз, я была молодая, так что она ничего не заметила.— Может, ее это, наоборот, порадовало бы, — предположил Брунетти, — особенно если она знала, что умирает.— Мне было пятнадцать.— А, — Брунетти отвел глаза в сторону, — а другие были?— Кто «другие»? — не поняла вопрос Мара.— Другие дети. Ты сказала, тот ребенок был первый.— Я сказала, что это была первая беременность. Я родила, потом у меня был выкидыш, ну а потом научилась быть осторожной.— А где сейчас твой ребенок?— В Бразилии. Живет с сестрой моей матери.— Мальчик или девочка?— Девочка.— Сколько ей сейчас?— Шесть, — сказала она и улыбнулась. На мгновенье она опустила голову, потом подняла, встретилась глазами с Брунетти, хотела что-то сказать, осеклась, но все-таки решилась: — У меня есть ее фотография, хочешь взглянуть?— Конечно, хочу, — сказал он и придвинулся ближе.Она бросила на пол сигарету и достала из-за пазухи позолоченный медальон размером с монетку в сто лир. Она нажала на защелку, открыла медальон и протянула его Брунетти. Тот слегка подался вперед, чтобы получше рассмотреть. С одной стороны он увидел туго запеленатого круглолицего младенца, с другой стороны была фотография маленькой девочки с длинными темными косичками, выглядевшей скованно и как-то официально в платьице, похожем на школьную форму.— Она ходит в школу при монастыре, — пояснила Мара, неуклюже склоняясь над фото. — Мне кажется, так лучше для девочек.— Я тоже так думаю, — отозвался Брунетти. — Наша дочка ходила в такую школу, пока не перешла в старшие классы.— А ей сколько сейчас? — спросила Мара. Она закрыла медальон и закинула его за воротничок блузки.— Четырнадцать, — вздохнул Брунетти. — Трудный возраст. — Тут только он вспомнил, что Мара рассказала ему минуту назад.Сама она, к счастью, об этом не вспомнила и согласилась:— Да, возраст непростой. Надеюсь, она хорошая девочка.Брунетти улыбнулся и сказал с гордостью:— Да, она у нас очень хорошая.— А еще дети у тебя есть?— Сын. Ему семнадцать.Она кивнула с таким видом, словно знала о семнадцатилетних мальчиках много такого, о чем предпочла бы забыть.Повисла долгая пауза.— Почему ты выбрала это? — спросил Брунетти. Мара пожала плечами:— А почему бы и нет?— У тебя же ребенок в Бразилии. Не далековато на работу ездить? — Он произнес это с улыбкой, и она не обиделась.— Так я могу заработать достаточно, чтобы отправлять тете, платить за обучение, хорошую еду, и новую школьную форму для дочки, — проговорила Мара. Голос ее звучал напряженно то ли от гордости, то ли от гнева, Брунетти так и не разобрал.— А в Сан-Паулу разве нельзя зарабатывать? Чтобы не приходилось жить так далеко от нее?— Я бросила школу, когда мне было девять. Надо было присматривать за братьями. Мать долго болела, а я была единственная девочка в семье. Потом, когда у меня родилась дочка, я стала работать в баре. — Она поймала его взгляд и ответила на незаданный вопрос: — Нет-нет, это было не такое заведение. Там я только напитки подавала.Брунетти показалось, что она не собирается продолжать, и он спросил:— Сколько времени ты там проработала?— Три года. На квартиру и еду для меня, Анны и тетушки хватало, тетя и тогда помогала мне растить дочку. Ну а больше почти ни на что.Она снова замолчала, но Гвидо показалось, что он уловил в ее интонациях желание поведать всю историю.— Что же случилось потом?— Потом появился Эдуардо, мой пылкий возлюбленный, — проговорила она с горечью и затоптала бычок, да так яростно, что на полу остались только мелкие клочки бумаги и табачная пыль.— Эдуардо?— Эдуардо Алфьери. Так он представился. Как-то вечером он увидел меня в баре, остался до закрытия, а потом подошел и спросил, не хочу ли я выпить с ним чашечку кофе. Понимаете? Не рюмку-другую спиртного, а кофе. Как будто я добропорядочная девушка, а он меня на свидание приглашает.— И что же было дальше?— А ты сам-то как думаешь? Попили мы с ним кофейку, а потом он стал приходить в бар каждый день, и всегда ждал меня после работы, и звал на кофе, и обращался вежливо и обходительно. Он так чинно со мной себя вел, что даже бабушка моя одобрила бы его. Ко мне впервые относились не как к девке, которую можно поиметь, ну я и влюбилась в него без памяти, как любая бы на моем месте.— Да, — проговорил Брунетти.— Да.— Потом он сказал, что хочет на мне жениться, но для этого мне надо поехать в Италию и познакомиться с его семьей. Он обещал сам все организовать — въездную визу, работу в Италии. Сказал, что выучить итальянский проще простого, — она горько усмехнулась, — это, пожалуй, единственное, в чем он не соврал, скотина.— Что было дальше?— Дальше я приехала в Италию. Подписала все бумажки, села на рейс компании «Алиталия» и глазом моргнуть не успела, как очутилась в Милане. Эдуардо встретил меня в аэропорту. — Она замолчала и взглянула на Брунетти спокойно и открыто. — Ты небось такие истории тысячу раз слышал.— Что-то подобное, да. Потом возникли проблемы с документами, так?Мара улыбнулась, воспоминания о ее прежней ужасающей наивности почти смешили ее.— Вот именно. Проблемы с документами. Бюрократические неурядицы. Но это ничего: он отвезет меня к себе домой, и все будет хорошо. Я была влюблена и всему верила. В тот же вечер он попросил меня отдать ему паспорт, якобы для того, чтобы на следующий день он мог оформить все бумаги для заключения брака. — Она вытащила сигарету, но передумала и засунула ее обратно в пачку. — А можно мне чашку кофе?Брунетти снова подошел к двери, постучал и попросил Гравини принести кофе и бутерброды.Он вернулся на место. Мара уже снова закурила.— После этого я видела его один раз, всего один раз. В тот же вечер он вернулся и сказал, что с моей визой что-то не так, и это серьезно, и он не сможет на мне жениться, пока все не уладится. Даже не помню, в какой момент я перестала ему верить и начала понимать, что происходит.— Почему ты не обратилась в полицию? — спросил Брунетти.На ее лице отразилось неподдельное изумление.— В полицию? Паспорт-то мой так у него и остался, а еще он показал мне одну из бумажек, которую я подписывала, — он даже к нотариусу меня тогда водил, подпись заверять; говорил, так в Италии меньше проблем будет, — так вот, в ней говорилось, что я взяла у него в долг пятьдесят миллионов лир.— А потом?— Сказал, что нашел мне работу в баре и что теперь мне надо всего-то отработать те деньги, которые он мне как бы одолжил.— И?..— Эдуардо отвел меня к владельцу бара, и тот сказал, что дает мне работу. Получала я, кажется, миллион лир в месяц. Вот только хозяин сказал, что будет вычитать из этой суммы плату за комнату над баром, в которой он позволит мне жить. Снимать другое жилье я не могла — у меня не было ни паспорта, ни визы. А еще он собирался вычитать с меня за еду и одежду. Эдуардо так и не вернул мне мои чемоданы, так что из одежды у меня было только то, в чем я приехала. В результате выходило, что мне остается пятьдесят тысяч лир в месяц. По-итальянски я тогда не говорила, но считать-то могла; я знала, что если отправить эти деньги тетке, получится меньше тридцати долларов. Для пожилой женщины и ребенка этого мало, даже в Бразилии.Раздался стук, дверь открылась. Брунетти подошел и принял из рук Гравини жестяной поднос. Мара поставила третий стул между своим и тем, который занимал Брунетти, чтобы комиссару было куда поставить поднос. Они взяли по чашке кофе, размешали сахар. Брунетти кивнул на бутерброды, но Мара мотнула головой.— Потом. Сначала закончу, — сказала она и глотнула кофе. — Я была не дура и прекрасно понимала, что меня может ожидать. Поэтому я пошла работать в бар. Трудно было только первые пару раз, потом привыкла. Это было два года тому назад.— Что же произошло за эти два года? Что привело тебя в Местре? — спросил Брунетти.— Я заболела. Воспалением легких, наверное. Ненавижу холод, — проговорила она, невольно вздрагивая от одной мысли об этом. — Пока я лежала в больнице, бар сгорел. Поговаривали, что поджог. Не знаю, но надеюсь, что так и было. А когда пришло время выписываться, пришел Франко. — Сказав это, она кивнула куда-то влево, будто была уверена, что именно там, за стенкой, его и держат. — Он заплатил по всем моим счетам и привез в Местре. С тех пор я на него и работаю. — Она допила кофе и поставила чашку на поднос.Брунетти слышал подобные истории бессчетное количество раз, но впервые он не уловил в рассказе ни единой нотки жалости к себе, ни единой попытки представить себя жертвой неумолимых обстоятельств.— Скажи, а он, — Брунетти тоже кивнул в направлении соседней комнаты, хотя Франко, как потом выяснилось, находился через коридор от них, — он имел какое-то отношение к бару в Милане или здесь, в Местре? Или к Эдуардо?Она уставилась в пол:— Я не знаю.Брунетти молчал. Тогда она добавила:— Мне кажется, он меня купил. Или мой контракт.Она подняла глаза на Гвидо и спросила:— Зачем тебе это знать?Брунетти не счел нужным ее обманывать.— Мы нашли телефон того бара, в котором ты сейчас работаешь, в ходе другого расследования. Теперь пытаемся выяснить, как это может быть связано с нашим делом.— А что это за расследование?— Этого я тебе сказать не могу, — ответил Брунетти, — но пока что оно не имеет отношения ни к тебе, ни к Эдуардо, ни к твоей истории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33