Он привел с собой собственных клиентов. У них с Тревизаном было соглашение, что через год Мартуччи станет равноправным партнером и совладельцем практики. Ходили слухи, что Тревизан передумал и не захотел соблюдать договоренности. Со смертью Тревизана Мартуччи стал единственным и полноправным владельцем всей практики. — Судья загнул большой палец. — Шурин его — скользкий тип, чрезвычайно скользкий. Есть непроверенные данные — и меня вполне могут привлечь к уголовной ответственности за клевету, если я предам их огласке, — так вот, есть данные, что, если у кого-то возникает желание уйти от налогов на международные торговые операции или, к примеру, требуется узнать, кому дать на лапу, чтобы грузы не досматривали на таможне, то обращаются именно к нему. — И он загнул указательный палец. — У жены роман с Мартуччи. — Средний палец. — Лет пять тому назад, опять же по слухам, Тревизан ввязался в какие-то финансовые махинации с двумя типами из мафии Палермо, известными своей жестокостью. Не знаю, как именно он был с ними связан, был ли там криминал или нет, не знаю даже, работал ли он с ними добровольно или по принуждению.Слышал только, что либо они были в нем очень заинтересованы, либо он в них — тогда как раз должна была вот-вот открыться Восточная Европа, а значит, появлялись новые возможности для работы с этими странами. Считалось, что мафиози этого клана похищают и убивают детей тех, кто осмеливается отказываться от их деловых предложений. Говорят, что какое-то время Тревизан был очень напуган, но потом успокоился. — Он загнул два оставшихся пальца и заключил: — Кажется, я ответил на все ваши вопросы.Брунетти поднялся:— Спасибо, ваша честь.— Не за что, комиссар.Они не сказали друг другу ни слова ни о Роберте, умершем год назад от передозировки, ни о раке, который пожирал печень судьи Беньямино. Брунетти забрал у охраны свой пистолет и покинул здание суда. Глава 18 На следующее утро, придя на работу, Брунетти первым делом позвонил домой Барбаре Дзорци. Дождавшись гудка, он заговорил:— Доктор, это Гвидо Брунетти. Если вы дома, возьмите трубку. Мне снова нужно поговорить с вами по поводу Тревизанов. Я выяснил, что…— Да? — Она не стала тратить времени на приветствия и прочие условности, что, впрочем, вовсе не удивило Брунетти.— Я бы хотел узнать, не обращалась ли к тебе синьора Тревизан в связи с беременностью? — Не дав ей ответить, он уточнил: — Своей собственной, не дочери?— Зачем тебе это знать?— В отчете о вскрытии говорится, что ее мужу делали вазэктомию.— Как давно?— Не знаю. А это имеет значение?Повисла долгая пауза.— Нет, полагаю, что не имеет, — проговорила она наконец. — Два года назад она пришла ко мне, потому что думала, что беременна. Ей был тогда сорок один год, так что в этом не было ничего невозможного.— И что оказалось?— Она ошиблась.— Она сильно нервничала из-за этого?— Тогда я сочла, что нет — ну, по крайней мере не больше, чем всякая женщина ее возраста, считавшая, что у нее все это позади. А сейчас я бы сказала, что да, нервничала.— Спасибо, — сказал Брунетти.— И это все? — Голос выдал ее удивление.— Да.— И ты даже не спросишь, не знаю ли я, кто отец ребенка?— Нет. Я думаю, если бы ты считала, что им может быть кто-то, кроме Тревизана, ты бы сказала мне об этом во время нашей предыдущей встречи.Какое-то время она молчала, а потом протянула, словно очнувшись:— Да-а, возможно, сказала бы.— Вот и хорошо.— Наверно.— Спасибо, — сказал Брунетти и повесил трубку.Затем он позвонил в контору Тревизана и попытался договориться о встрече с адвокатом Сальваторе Мартуччи, но ему сообщили, что тот уехал в командировку в Милан и свяжется с Брунетти, как только вернется в Венецию. Никаких новых бумаг на столе не появилось, так что он принялся за составленный накануне список, параллельно обдумывая сведения, полученные от судьи.Он ни на секунду не сомневался в том, что эти сведения соответствовали действительности, и поэтому не стал тратить время на их проверку. Теперь, узнав о возможной связи Тревизана с мафией, он был склонен видеть в убийстве адвоката возмездие — таинственное и внезапное, как вспышка молнии. Судя по имени, Мартуччи южанин. «Главное, — предостерегал сам себя Гвидо, — не поддавайся влиянию предрассудков и не делай поспешных выводов, особенно если окажется, что он родом с Сицилии».Вопрос о дочери убитого и ее болтовни о том, что родители опасаются похищения, остался открытым. Сегодня утром перед уходом на работу Брунетти сказал Кьяре, что полиция уже все выяснила относительно мнимых похитителей Франчески и больше не нуждается в ее помощи. Вероятность, даже минимальная, что интерес Кьяры к предмету, имеющему отношение к мафии, каким-то образом выйдет наружу, ужасала его, и он знал, что лучший способ пригасить ее интерес — продемонстрировать ей, что самого его эта тема больше не интересует.Ход его мыслей прервал стук в дверь.— Войдите, — выкрикнул он и, подняв глаза, увидел перед собой синьорину Элеттру. Она открыла дверь и пропустила вперед какого-то мужчину.— Комиссар, — сказала она, — позвольте представить вам синьора Джорджо Рондини. Он хотел бы с вами поговорить.Мужчина, которого она представила, был выше ее на целую голову, а весил, похоже, не больше, чем она. Сходство с портретами Эль Греко, которое придавала ему худоба, усиливали темная бородка клинышком и черные глаза, сверкавшие из-под густых бровей.— Пожалуйста, присаживайтесь, синьор Рондини. — Брунетти встал, чтобы поприветствовать посетителя. — Чем я могу быть вам полезен?Пока Рондини усаживался, синьорина Элеттра отошла к двери, которую она оставила открытой, и задержалась на пороге. Она не тронулась с места, пока Брунетти не посмотрел в ее сторону, тогда она показала пальцем на спину гостя и проговорила одними губами, словно Брунетти внезапно сделался глухим: «Джорджо». Гвидо ответил почти незаметным кивком и сказал:— Спасибо, синьорина.Она вышла и закрыла за собой дверь.Некоторое время оба сидели молча. Рондини смотрел по сторонам, Брунетти глядел на список у себя на столе. Наконец Рондини произнес:— Комиссар, я к вам за советом.— Слушаю вас, синьор Рондини, — сказал Брунетти и поднял на него глаза.— По поводу судимости, — вымолвил посетитель и замолчал.— Судимости, синьор Рондини?— Ну да, из-за той истории на пляже. — И он слабо улыбнулся комиссару, как бы призывая того вспомнить нечто, давно ему известное.— Простите, но я ничего об этом не знаю. Не могли бы вы объяснить мне, о чем речь?Улыбка мгновенно исчезла с лица гостя и сменилась страдальческим, смущенным взглядом.— Так Элеттра вам не рассказала?— Боюсь, что нет, мы не говорили о вас.Заметив, что Джорджо растерялся, он добавил с улыбкой:— Разве только о той неоценимой помощи, которую вы нам оказываете, об этом мы, конечно, говорили. Мы продвинулись в расследовании исключительно благодаря вам.Тот факт, что на самом деле никаких особых подвижек не произошло, никак не означал, что Брунетти врет.Рондини молчал, и Гвидо решил его слегка поторопить:— Может быть, вы мне расскажете, что произошло, и тогда я подумаю, чем смогу вам помочь?Рондини сложил руки на коленях и стал легонько массировать правой пальцы на левой.— Как я уже сказал, речь идет о судимости. — Он поднял глаза на Брунетти, и тот ободряюще улыбнулся. — За появление в общественном месте в непристойном виде.Брунетти продолжал улыбаться, чем, кажется, слегка успокоил Рондини.— Видите ли, комиссар, — продолжил он, — летом, года два тому назад, я оказался на пляже в Альберони.Улыбка Брунетти ничуть не изменилась даже в этот момент, при упоминании этого пляжа на самой окраине острова Лидо, который был настолько популярен среди геев, что назывался в народе не иначе как «Пляж Греха». Улыбка-то не изменилась, но взгляд сделался более цепким и скользнул по фигуре и рукам Рондини.— Нет, нет, комиссар, — затряс головой Джорджо — Это не я, это все мой брат.Он замолчал, тряхнул головой, совсем смутившись, нервно улыбнулся и вздохнул:— Нет, так еще хуже. Можно мне начать сначала?Брунетти кивнул.— Мой брат — журналист. В то лето он писал статью об этом пляже и попросил меня сходить туда вместе с ним. Он говорил, что тогда все решат, что мы пара, и не станут приставать. Приставать не будут, а разговаривать не побоятся.Рондини вновь замолчал и опустил глаза, пальцы его рук нервно сплетались и расплетались.Поскольку он продолжал молчать и даже не пытался снова заговорить, Брунетти задал вопрос:— Там все и произошло?Рондини ничего не ответил, даже не поднял головы. Брунетти сделал еще одну попытку:— Этот инцидент, я имею в виду?Джорджо набрал в грудь побольше воздуха и продолжил рассказ:— Я искупался, но потом стало холодно, и я решил переодеться. Брат был далеко, беседовал с кем-то, и мне показалось, что вокруг меня никого нет. Нет, в радиусе метров двадцати от нашей подстилки действительно никого не было. Я сел, снял плавки и стал натягивать брюки, и как раз в этот момент ко мне подошли двое полицейских и велели встать. Я попытался натянуть брюки, но один из полицейских наступил на штанину, так что ничего не вышло. — Голос Рондини становился все более и более напряженным — то ли от смущения, то ли от злости.Одной рукой он принялся нервно теребить бороду.— Тогда я потянулся за плавками, но второй полицейский сватил их и мне не отдавал. — Он снова замолчал.— Что было дальше, синьор Рондини?— Я встал.— И?..— И они составили протокол о непристойном поведении.— Вы пытались с ними объясниться?— Да.— А они?— Не поверили.— А что ваш брат? Он к тому времени вернулся?— Нет. Все это произошло буквально за пять минут. Когда он пришел, они уже успели оформить бумаги и уйти.— Что вы предприняли по этому поводу?— Ничего, — сказал Рондини и посмотрел Брунетти в глаза. — Мой брат сказал, что беспокоиться нечего, что они обязаны будут поставить меня в известность, если решат дать делу ход.— И что, вас поставили в известность?— Нет. Я ничего об этом не слышал, пока два месяца спустя мне не позвонил приятель и не сказал, что видел мое имя в «Газеттино». Оказывается, по моему делу проходил судебный процесс, а я об этом понятия не имел. Мне ни извещения о штрафе не прислали, ничего. Я был в полном неведении, пока мне не прислали письмо, в котором сообщалось, что я осужден.Для Брунетти в этой ситуации не было ровным счетом ничего необычного. Речь шла о таком мелком нарушении, которое действительно нередко проскакивало сквозь щели в системе правосудия, и человека могли осудить, не предъявив ему предварительно никакого официального обвинения. Он только никак не мог взять в толк, почему Рондини решил обратиться с этим вопросом к нему.— Вы пытались оспорить решение суда?— Да, но мне было заявлено, что уже слишком поздно, что надо было шевелиться до начала процесса. Хотя и слушания-то как такового не было.Брунетти кивнул: он прекрасно представлял себе, как проходят процессы по таким делам.— А в результате получилось, что меня осудили за преступление.— За правонарушение, — поправил Брунетти.— Но все равно же осудили, — настаивал Рондини.Брунетти склонил голову набок и скептически поднял брови.— Мне кажется, вам не о чем волноваться, синьор Рондики, — сказал он.— Да, но ведь я собираюсь жениться.Тут уж Брунетти совсем растерялся:— Что-то я не пойму, а это тут при чем?— Все дело в моей невесте. — Голос Рондини снова сделался напряженным. — Я не хочу, чтобы ее семья узнала, что я был осужден за появление в непристойном виде, да еще на пляже для гомосексуалистов.— А сама невеста об этом знает?Гвидо заметил, что Рондини открыл было рот, но остановился, видимо решив поменять формулировку.— Нет, — сказал он, — все это случилось до того, как мы с ней познакомились. А потом я как-то все времени не находил ей рассказать. Да и как такое расскажешь? Для нас с братом и наших друзей этот эпизод давно стал просто смешной байкой, но ей, боюсь, это совсем не понравится. — Рондини передернул плечами, словно пытаясь стряхнуть смущение. — А ее семье не понравится и подавно.— И вы решили обратиться ко мне за помощью?— Да. Элеттра столько о вас рассказывала, сказала, что вы такой влиятельный человек, — произнес Рондини. Голос его был полон почтения и — что самое страшное — надежды.Брунетти пожал плечами, он бы вполне обошелся без этого комплимента.— Так чего конкретно вам бы хотелось?— Двух вещей. Чтобы вы изменили информацию в моем досье, — начал Рондини и, не дав Брунетти возразить, добавил: — Вам ведь это не сложно, правда?— Это значит, самовольно внести изменение в государственный документ, — проговорил комиссар, изо всех сил стараясь придать голосу суровость.— Да, но Элеттра сказала… — начал Рондини и тут же осекся.Брунетти ужаснулся при мысли о том, что последует дальше, и сказал:— Такое проще пообещать, чем сделать.Рондини поднял глаза и посмотрел на Брунетти с вызовом, но свои возражения оставил при себе.— Могу я изложить вторую просьбу?— Разумеется.— Мне нужно письмо, в котором говорилось бы, что обвинения были ошибочны и что меня оправдали в судебном порядке. А еще лучше, чтобы в этом письме содержались извинения за причиненные мне неудобства.Гвидо едва совладал с желанием сказать, что это нереально, и спросил:— Зачем вам это нужно?— Для невесты. И ее семьи. На случай, если они когда-нибудь об этом узнают.— Но если внести изменение в досье, тогда зачем вам такое письмо? — спросил он и тут же поправился: — То есть если бы удалось внести изменения?— Тут и удаваться нечему, — заявил Рондини таким уверенным тоном, что Брунетти сразу вспомнил и место работы молодого человека, и прямоугольный ящичек на столе у синьорины Элеттры.— От чьего же имени должно быть написано письмо?— Хотелось бы, чтоб от квесторе, — сказал Рондини и поспешно добавил: — Но я понимаю, это нереально.Брунетти отметил, что лишь только у его собеседника появилось ощущение, что они в принципе договорились и осталось всего-навсего обсудить технические детали, как он перестал нервно перебирать руками, а спокойно сложил их на коленях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33