https://wodolei.ru/catalog/vodonagrevateli/stiebel-eltron-dhc-6-63358-item/
Старческие плечи лорда Палла затряслись от бессильного гнева, и он, пустив в ход заржавевшие голосовые связки, проскрипел:
— Лорды и коллеги, сейчас мы попросим послов удалиться, чтобы посовещаться между собой. Хануман ли Тош предлагает взять воина-поэта под стражу на время переговоров, и я нахожу это разумным. Лорд Хануман просит также о личной встрече с Данло ви Соли Рингессом и предлагает поместить его у себя в соборе. Переговорам это ни в коей мере не помешает: пилот сможет каждый день являться в Академию, чтобы участвовать в них наряду с лордом Беде. Почтенному лорду мы предоставим его старую квартиру в Упплисе. Бертрам Джаспари также останется в стенах Академии, и мы предоставим ему возможность связаться со своим флотом, если он того пожелает.
Выслушав это странное решение, многие лорды запротестовали одновременно. Против высказались Бургос Харша, Людмила Катарилл, и Бертрам Джаспари тоже присоединился к недовольным.
— Лорд Палл, — сказал он, — мы с Малаклипсом Красное Кольцо оба прибыли сюда в качестве послов, и разлучать нас недопустимо.
Лорд Палл чуть ли не улыбнулся, радуясь случаю проявить наконец свою волю.
— Напротив: мы просто обязаны разлучить вас. Вы даже не представляете, как опасен для вас этот воин-поэт. Вы сами объявили себя Святым Иви Вселенской Кибернетической Церкви, и Орден не может допустить, чтобы с вами случилось что-то дурное, пока вы находитесь в Невернесе.
Сказав это, лорд Палл взглянул на Ханумана, тот кивнул Ярославу Бульбе, Ярослав махнул четырем своим божкам, а они, кряхтя и отдуваясь, подняли за ножки стул с привязанным к нему Малаклипсом на высоту плеч.
— Благодарю всех лордов за то, что пригласили меня на Коллегию. — Хануман поклонился собранию и подошел к Данло, все так же сидящему на своем стуле. — Ты идешь? — тихо произнес он.
Данло снова потрогал свою пряжку, посмотрел на Ярослава и спросил: — Разве ты не прикажешь своим охранникам связать меня жгучей веревкой?
— А разве это необходимо?
— Нет. Я… пойду сам.
Пока он раскланивался с Демоти Беде и лордами Ордена, Хануман обратился к Коллегии с заключительным словом:
— Сейчас мы переживаем момент величайшей опасности, но в то же время и момент величайших возможностей. Мы не должны забывать, что Мэллори Рингесс скоро вернется и поведет нас навстречу этим возможностям.
Он сделал знак своей охране и Данло следовать за собой. Данло выждал три удара сердца, глядя на свое отражение в блестящем черном полу и думая, что было бы, если бы отец действительно вернулся в Невернес. Потом он взял свой компьютер-образник и зашагал за Хануманом к выходу.
Глава 7
ЗАКОН ДЛЯ БОГОВ
Следуй собственной воле — это и будет закон.
Мастер Терион
В сердце Старого Города, где поднималось к небу множество старинных зданий во всей красе и силе органического камня, стоял собор, принадлежащий божкам Пути Рингесса, — великолепный ансамбль из гранитных стен, летящих контрфорсов и витражей, изображающих события из жизни Мэллори Рингесса. Христианская секта построила его в форме креста, ось которого тянулась на восемьсот футов вдоль городского квартала, а концы перекладины отходили на север и юг. Там, где короткая земная линия соединялась с длинной, символизирующей путь к небесам, в этом средоточии огня и боли, высилась колокольня. Стрельчатые шпили и лепная работа придавали ей воздушную красоту, но Хануман ли Тош занял помещение на самой ее вершине не из-за одной красоты. Оттуда, с высоты, открывался великолепный вид на площадь Данлади, кладбище, Фравашийский сквер и другие кварталы Старого Города; говорили также, что Хануман любит смотреть на ту часть Невернеса, где рингизм набрал самую большую силу.
В самом деле, треугольник, вписанный между Старгородской глиссадой, Огненным катком на севере и Академией на востоке, манил к себе рингистов со всего города, и они прилагали все старания, чтобы там поселиться. В любое время суток, даже поздней ночью, божки в золотых одеждах наводняли улицы, направляясь в многочисленные кафе или на ежевечернюю службу в собор. Хануману было, наверно, очень приятно слышать, как постукивают коньки по льду, и видеть, как его божки в золотых одеждах струятся по красным ледянкам, частенько запруживая более широкие, зеленые и оранжевые глиссады, ведущие в другие кварталы Невернеса.
Вечером того же дня, когда состоялось заседание Коллегии, Хануман пригласил Данло к себе на башню. Данло отвели, комнату-келью — в одной из соборных пристроек, в часовне, примыкавшей к главному зданию с северной стороны. Он провел там несколько долгих часов, играя на флейте и порой перекидываясь несколькими словами с Эде. Когда последние лучи заката окрасили толстые клариевые окна кельи в бледно-желтый цвет, Ярослав Бульба с еще одним бывшим воином-поэтом пришли, чтобы проводить Данло к Хануману.
Отперев стальную дверь кельи массивным ключом, они поставили Данло между собой и повели его по длинному мрачному коридору.
В затхлом воздухе пахло маслом капы, которым душились воины-поэты; пряный, отдающий мятой аромат бил в нос, заглушая запах пыли, высохших насекомых и паутины. Этими помещениями в самом низу часовни, очевидно, давно никто не пользовался. Даже теперь, когда божки из тысячи миров охотно заселили бы пустующие кельи, заняты были только две из двадцати, куда поместили Данло и Малаклипса. У двери Малаклипса, которую Данло со своими спутниками миновал по пути, стояли еще двое бывших воинов-поэтов. Как видно, пустые кельи Хануман приберегал для других узников.
В том, что он узник, Данло не усомнился ни разу, он, конечно, остается послом Содружества, и Хануман, возможно, сдержит свое обещание и позволит ему посещать переговоры в Академии — но зависеть это будет только от Ханумана. Хануман принадлежит к людям, которых отчаянные времена толкают на страшные поступки, и он способен использовать его, Данло, как инструмент, который можно сломать и выбросить вон.
Поднявшись со своими конвоирами по лестнице и пройдя через несколько крытых переходов, Данло оказался в соборе. Они прошли по нефу высотой сто восемьдесят футов — казалось, что его стены из тесаного гранита удерживает в воздухе какая-то волшебная сила. Высокие витражные окна, догорающие последними отблесками дня, представляли разные сцены из жизни Мэллори Рингесса. Один из витражей показывал, как боголюди с Агатанге врачуют страшную рану Рингесса, стоившую ему жизни. На темных волосах Мэллори ярко светилось красное пятно, напоминая, как близок каждый человек к боли, крови и смерти. Но на соседнем витраже Рингесс выходил из аквамариновых вод Агатанге с ликом сияющим, как солнечный диск, и его голубые глаза звали каждого то ли внутрь, в мир звездного света и мечты, то ли в просторы вселенной, на путь богов.
Одетые в золото божки суетились, готовясь к вечерней службе, — можно было подумать, что более важной работы в мире нет. Одни зажигали свечи и ставили снопы огнецветов в голубые вазы на застланном красным ковром алтаре, другие начищали шлемы, обеспечивающие контакт с тем, что Хануман ли Тош называл записью Старшей Эдды. Эти блестящие шлемы устанавливались точно посередине красных ковриков, устилающих весь собор. Скоро рингисты со всего города наполнят собор, расположатся на этих ковриках, наденут на себя шлемы и растворятся в генерируемых ими кибернетических пространствах. Они увидят древние звезды и прекрасный священный свет, услышат золотые голоса, шепчущие им прямо в мозг заветные тайны. После, отсоединившись от “памяти богов”, эти люди расскажут своим друзьям, что им открылись глубочайшие истины вселенной.
Данло смотрел на эти шлемы, насыщающие сознание людей своей лживой виртуальностью. Смотрел на горделивых божков, верящих, что они ведут человечество к новой фазе эволюции, — а они смотрели на него. Известие о том, что сын Мэллори Рингесса вернулся в Невернес, распространилось среди рингистов, как огонь по сухой траве. Многие говорили, что это предвещает другое, куда более важное событие, то есть возвращение самого Мэллори Рингесса. Божки смотрели на Данло в черной пилотской форме, и их лица вместе с надеждой на будущее выражали обиду на прошлое, когда Данло их предал. Они могли только догадываться, о чем Данло будет беседовать с Хануманом, но полагали, должно быть, что Хануман попытается вновь вернуть Данло на Путь Рингесса. Ведь если кто-то и способен вернуть столь дикого и опасного человека к истине, то это Светоч Пути, Хануман ли Тош.
Данло, зажатый между двумя воинами-поэтами, подошел к началу лестницы, ведущей на башню. Четверо божков, охранявших вход, поклонились Ярославу Бульбе и пропустили их. Довольно долго они поднимались по извивам лестницы, не сказав за это время ни слова. Ботинки стучали по старому камню в такт ударам сердца. Здесь пахло пылью, маслом капы и электрическим жаром плазмы. Световые шары на каждой площадке бросали багровые и синие блики на лицо Ярослава, придавая еще более глубокий блеск его жутким искусственным глазам. Воин-поэт смотрел на Данло странно, то ли пытаясь разгадать по его лицу, не представляет ли он физической угрозы для Ханумана, то ли дивясь, как и все остальные, струящемуся из глаз Данло свету.
Лестница заканчивалась узким вестибюлем, где еще двое божков охраняли дверь из черного осколочника. Данло они встретили учтивым поклоном, и один из них, крупный парень с прыщавым лицом человека, употребляющего юк, постучал в эту дверь. Когда сердце Данло отстучало пять раз, она отворилась, и на пороге возникла крошечная женщина с красными, подозрительно глядящими глазами. В ней было что-то неприятное; казалось, что, если прорвать ее лиловато-смуглую кожу, наружу хлынет сладковатый запах гниющего плода. Держалась она властно, несмотря на маленький рост.
Данло хорошо знал эту женщину. Звали ее Сурья Сурита Лал, она доводилась троюродной сестрой Бардо и была летнемирской принцессой до того, как ее знатный род подвергся гонениям. Теперь, целиком посвятив свою жизнь служению Хануману ли Тошу, она снова изображала из себя принцессу.
Видя, что воины-поэты намереваются войти в святилище Ханумана, она выставила им навстречу свою птичью лапку и распорядилась: — Только пилот. Наш Светоч сказал, что Данло ви Соли Рингесс для него не опасен. Подождите за дверью.
Сказав это, она важно взяла Данло за руку, чтобы провести его в комнату, занимавшую весь верх башни, если не считать вестибюля и примыкающей кухни. Над Данло вырос купол, составляющий и стены, и кровлю этого просторного помещения.
Купол, однако, был сделан не из клария, как следовало бы ожидать, а из какого-то матового материала с пурпурным оттенком.
По всей его окружности были прорезаны от самого Пола восьмифутовой вышины окна, но в этот вечер их закрывали ставни, как будто Хануман не желал отвлекаться на городские огни.
Хануман лучше всех известных Данло людей умел фокусировать свою волю, как увеличительное стекло фокусирует солнечные лучи. Облеченный всей силой этой воли, в своем золотом одеянии, он ждал Данло, стоя у западных окон. Когда пилот и Сурья вошли, он низко поклонился и сказал:
— Здравствуй, Данло.
— Здравствуй, Хануман. — Данло уже бывал в этой комнате, когда ее занимал Бардо, бывший в то время Светочем Пути. — Я вижу, ты произвел здесь большие перемены.
В самом деле, Хануман, сместив Бардо и выгнав его из Невернеса, постарался убрать из башни все следы его пребывания. Исчезли деревца бонсай и комнатные цветы, которые так любил Бардо. Их место заняли фравашийские ковры, светильники и старые шахматы Ханумана, расставленные на доске. Присутствовала здесь, разумеется, и всевозможная кибернетика — не только обычные мантелеты и голографические стенды, но и сулки-динамики, ранее запрещенные. И компьютеры. Хануман собирал их, как другие собирают произведения искусства или старые вина. Самые разные компьютеры: электронные, оптические, один газовый, счетные машинки с бронзовыми шестеренками и хромовыми рычажками, квантовые устройства. Над одним из окон висел ярконский ковер, сотканный из нейросхем и других компьютерных деталей. При всей объемности комнаты эти музейные экспонаты занимали ее почти целиком. Данло заметил единственный обеденный стол из осколочника, за которым могло разместиться восемь или десять человек; больше никакой мебели в комнате не было — ни платяных шкафов, ни кровати или иного места для спанья. Глядя на блестящую шапочку, покрывающую бритую голову Ханумана, Данло подумал, что он, возможно, не спит больше так, как все люди. Такие персональные компьютеры могут генерировать тета-волны, вызывающие периоды микросна не дольше пяти секунд. Данло видел, что глаза Ханумана время от времени пустеют, как ледовое поле, а затем снова возвращаются к прежней холодной дьявольской пристальности.
— Мы с тобой прошли долгий путь от площади Лави. — Хануман говорил о том давнем холодном дне, когда они с Данло впервые встретились на испытаниях при поступлении в Орден. — Извини, что заставил тебя ждать так долго. Ты, наверно, голоден, поэтому я заказал ужин. Давай пока сядем.
Хануман грациозным жестом пригласил Данло к столу, накрытому на двоих. Данло хорошо помнил последнюю трапезу, которую разделил с Хануманом: закрывая глаза, он все еще ощущал запах поджариваемого заживо снежного червяка и чувствовал боль в обожженных руках. Он хорошо помнил ту давнюю горькую ночь, однако наклонил голову, принимая приглашение.
— Знаешь, я очень рад, — сказал Хануман и добавил, обращаясь к Сурье: — Я сожалею, но ужинать мы будем одни. Будьте так добры, скажите Садире, что мы ждем.
Сурья, воображавшая себя хранительницей и советницей Светоча, надулась. Сжав свой крохотный ротик, она смотрела на Данло с недоверием, явно не желая оставлять его наедине с Хануманом, еще больше ей не понравилось, что ею распоряжаются, как посыльной. Однако, возведя послушание в добродетель (и дорожа властью; которой пользовалась, исполняя приказания Ханумана), она с поклоном ответила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— Лорды и коллеги, сейчас мы попросим послов удалиться, чтобы посовещаться между собой. Хануман ли Тош предлагает взять воина-поэта под стражу на время переговоров, и я нахожу это разумным. Лорд Хануман просит также о личной встрече с Данло ви Соли Рингессом и предлагает поместить его у себя в соборе. Переговорам это ни в коей мере не помешает: пилот сможет каждый день являться в Академию, чтобы участвовать в них наряду с лордом Беде. Почтенному лорду мы предоставим его старую квартиру в Упплисе. Бертрам Джаспари также останется в стенах Академии, и мы предоставим ему возможность связаться со своим флотом, если он того пожелает.
Выслушав это странное решение, многие лорды запротестовали одновременно. Против высказались Бургос Харша, Людмила Катарилл, и Бертрам Джаспари тоже присоединился к недовольным.
— Лорд Палл, — сказал он, — мы с Малаклипсом Красное Кольцо оба прибыли сюда в качестве послов, и разлучать нас недопустимо.
Лорд Палл чуть ли не улыбнулся, радуясь случаю проявить наконец свою волю.
— Напротив: мы просто обязаны разлучить вас. Вы даже не представляете, как опасен для вас этот воин-поэт. Вы сами объявили себя Святым Иви Вселенской Кибернетической Церкви, и Орден не может допустить, чтобы с вами случилось что-то дурное, пока вы находитесь в Невернесе.
Сказав это, лорд Палл взглянул на Ханумана, тот кивнул Ярославу Бульбе, Ярослав махнул четырем своим божкам, а они, кряхтя и отдуваясь, подняли за ножки стул с привязанным к нему Малаклипсом на высоту плеч.
— Благодарю всех лордов за то, что пригласили меня на Коллегию. — Хануман поклонился собранию и подошел к Данло, все так же сидящему на своем стуле. — Ты идешь? — тихо произнес он.
Данло снова потрогал свою пряжку, посмотрел на Ярослава и спросил: — Разве ты не прикажешь своим охранникам связать меня жгучей веревкой?
— А разве это необходимо?
— Нет. Я… пойду сам.
Пока он раскланивался с Демоти Беде и лордами Ордена, Хануман обратился к Коллегии с заключительным словом:
— Сейчас мы переживаем момент величайшей опасности, но в то же время и момент величайших возможностей. Мы не должны забывать, что Мэллори Рингесс скоро вернется и поведет нас навстречу этим возможностям.
Он сделал знак своей охране и Данло следовать за собой. Данло выждал три удара сердца, глядя на свое отражение в блестящем черном полу и думая, что было бы, если бы отец действительно вернулся в Невернес. Потом он взял свой компьютер-образник и зашагал за Хануманом к выходу.
Глава 7
ЗАКОН ДЛЯ БОГОВ
Следуй собственной воле — это и будет закон.
Мастер Терион
В сердце Старого Города, где поднималось к небу множество старинных зданий во всей красе и силе органического камня, стоял собор, принадлежащий божкам Пути Рингесса, — великолепный ансамбль из гранитных стен, летящих контрфорсов и витражей, изображающих события из жизни Мэллори Рингесса. Христианская секта построила его в форме креста, ось которого тянулась на восемьсот футов вдоль городского квартала, а концы перекладины отходили на север и юг. Там, где короткая земная линия соединялась с длинной, символизирующей путь к небесам, в этом средоточии огня и боли, высилась колокольня. Стрельчатые шпили и лепная работа придавали ей воздушную красоту, но Хануман ли Тош занял помещение на самой ее вершине не из-за одной красоты. Оттуда, с высоты, открывался великолепный вид на площадь Данлади, кладбище, Фравашийский сквер и другие кварталы Старого Города; говорили также, что Хануман любит смотреть на ту часть Невернеса, где рингизм набрал самую большую силу.
В самом деле, треугольник, вписанный между Старгородской глиссадой, Огненным катком на севере и Академией на востоке, манил к себе рингистов со всего города, и они прилагали все старания, чтобы там поселиться. В любое время суток, даже поздней ночью, божки в золотых одеждах наводняли улицы, направляясь в многочисленные кафе или на ежевечернюю службу в собор. Хануману было, наверно, очень приятно слышать, как постукивают коньки по льду, и видеть, как его божки в золотых одеждах струятся по красным ледянкам, частенько запруживая более широкие, зеленые и оранжевые глиссады, ведущие в другие кварталы Невернеса.
Вечером того же дня, когда состоялось заседание Коллегии, Хануман пригласил Данло к себе на башню. Данло отвели, комнату-келью — в одной из соборных пристроек, в часовне, примыкавшей к главному зданию с северной стороны. Он провел там несколько долгих часов, играя на флейте и порой перекидываясь несколькими словами с Эде. Когда последние лучи заката окрасили толстые клариевые окна кельи в бледно-желтый цвет, Ярослав Бульба с еще одним бывшим воином-поэтом пришли, чтобы проводить Данло к Хануману.
Отперев стальную дверь кельи массивным ключом, они поставили Данло между собой и повели его по длинному мрачному коридору.
В затхлом воздухе пахло маслом капы, которым душились воины-поэты; пряный, отдающий мятой аромат бил в нос, заглушая запах пыли, высохших насекомых и паутины. Этими помещениями в самом низу часовни, очевидно, давно никто не пользовался. Даже теперь, когда божки из тысячи миров охотно заселили бы пустующие кельи, заняты были только две из двадцати, куда поместили Данло и Малаклипса. У двери Малаклипса, которую Данло со своими спутниками миновал по пути, стояли еще двое бывших воинов-поэтов. Как видно, пустые кельи Хануман приберегал для других узников.
В том, что он узник, Данло не усомнился ни разу, он, конечно, остается послом Содружества, и Хануман, возможно, сдержит свое обещание и позволит ему посещать переговоры в Академии — но зависеть это будет только от Ханумана. Хануман принадлежит к людям, которых отчаянные времена толкают на страшные поступки, и он способен использовать его, Данло, как инструмент, который можно сломать и выбросить вон.
Поднявшись со своими конвоирами по лестнице и пройдя через несколько крытых переходов, Данло оказался в соборе. Они прошли по нефу высотой сто восемьдесят футов — казалось, что его стены из тесаного гранита удерживает в воздухе какая-то волшебная сила. Высокие витражные окна, догорающие последними отблесками дня, представляли разные сцены из жизни Мэллори Рингесса. Один из витражей показывал, как боголюди с Агатанге врачуют страшную рану Рингесса, стоившую ему жизни. На темных волосах Мэллори ярко светилось красное пятно, напоминая, как близок каждый человек к боли, крови и смерти. Но на соседнем витраже Рингесс выходил из аквамариновых вод Агатанге с ликом сияющим, как солнечный диск, и его голубые глаза звали каждого то ли внутрь, в мир звездного света и мечты, то ли в просторы вселенной, на путь богов.
Одетые в золото божки суетились, готовясь к вечерней службе, — можно было подумать, что более важной работы в мире нет. Одни зажигали свечи и ставили снопы огнецветов в голубые вазы на застланном красным ковром алтаре, другие начищали шлемы, обеспечивающие контакт с тем, что Хануман ли Тош называл записью Старшей Эдды. Эти блестящие шлемы устанавливались точно посередине красных ковриков, устилающих весь собор. Скоро рингисты со всего города наполнят собор, расположатся на этих ковриках, наденут на себя шлемы и растворятся в генерируемых ими кибернетических пространствах. Они увидят древние звезды и прекрасный священный свет, услышат золотые голоса, шепчущие им прямо в мозг заветные тайны. После, отсоединившись от “памяти богов”, эти люди расскажут своим друзьям, что им открылись глубочайшие истины вселенной.
Данло смотрел на эти шлемы, насыщающие сознание людей своей лживой виртуальностью. Смотрел на горделивых божков, верящих, что они ведут человечество к новой фазе эволюции, — а они смотрели на него. Известие о том, что сын Мэллори Рингесса вернулся в Невернес, распространилось среди рингистов, как огонь по сухой траве. Многие говорили, что это предвещает другое, куда более важное событие, то есть возвращение самого Мэллори Рингесса. Божки смотрели на Данло в черной пилотской форме, и их лица вместе с надеждой на будущее выражали обиду на прошлое, когда Данло их предал. Они могли только догадываться, о чем Данло будет беседовать с Хануманом, но полагали, должно быть, что Хануман попытается вновь вернуть Данло на Путь Рингесса. Ведь если кто-то и способен вернуть столь дикого и опасного человека к истине, то это Светоч Пути, Хануман ли Тош.
Данло, зажатый между двумя воинами-поэтами, подошел к началу лестницы, ведущей на башню. Четверо божков, охранявших вход, поклонились Ярославу Бульбе и пропустили их. Довольно долго они поднимались по извивам лестницы, не сказав за это время ни слова. Ботинки стучали по старому камню в такт ударам сердца. Здесь пахло пылью, маслом капы и электрическим жаром плазмы. Световые шары на каждой площадке бросали багровые и синие блики на лицо Ярослава, придавая еще более глубокий блеск его жутким искусственным глазам. Воин-поэт смотрел на Данло странно, то ли пытаясь разгадать по его лицу, не представляет ли он физической угрозы для Ханумана, то ли дивясь, как и все остальные, струящемуся из глаз Данло свету.
Лестница заканчивалась узким вестибюлем, где еще двое божков охраняли дверь из черного осколочника. Данло они встретили учтивым поклоном, и один из них, крупный парень с прыщавым лицом человека, употребляющего юк, постучал в эту дверь. Когда сердце Данло отстучало пять раз, она отворилась, и на пороге возникла крошечная женщина с красными, подозрительно глядящими глазами. В ней было что-то неприятное; казалось, что, если прорвать ее лиловато-смуглую кожу, наружу хлынет сладковатый запах гниющего плода. Держалась она властно, несмотря на маленький рост.
Данло хорошо знал эту женщину. Звали ее Сурья Сурита Лал, она доводилась троюродной сестрой Бардо и была летнемирской принцессой до того, как ее знатный род подвергся гонениям. Теперь, целиком посвятив свою жизнь служению Хануману ли Тошу, она снова изображала из себя принцессу.
Видя, что воины-поэты намереваются войти в святилище Ханумана, она выставила им навстречу свою птичью лапку и распорядилась: — Только пилот. Наш Светоч сказал, что Данло ви Соли Рингесс для него не опасен. Подождите за дверью.
Сказав это, она важно взяла Данло за руку, чтобы провести его в комнату, занимавшую весь верх башни, если не считать вестибюля и примыкающей кухни. Над Данло вырос купол, составляющий и стены, и кровлю этого просторного помещения.
Купол, однако, был сделан не из клария, как следовало бы ожидать, а из какого-то матового материала с пурпурным оттенком.
По всей его окружности были прорезаны от самого Пола восьмифутовой вышины окна, но в этот вечер их закрывали ставни, как будто Хануман не желал отвлекаться на городские огни.
Хануман лучше всех известных Данло людей умел фокусировать свою волю, как увеличительное стекло фокусирует солнечные лучи. Облеченный всей силой этой воли, в своем золотом одеянии, он ждал Данло, стоя у западных окон. Когда пилот и Сурья вошли, он низко поклонился и сказал:
— Здравствуй, Данло.
— Здравствуй, Хануман. — Данло уже бывал в этой комнате, когда ее занимал Бардо, бывший в то время Светочем Пути. — Я вижу, ты произвел здесь большие перемены.
В самом деле, Хануман, сместив Бардо и выгнав его из Невернеса, постарался убрать из башни все следы его пребывания. Исчезли деревца бонсай и комнатные цветы, которые так любил Бардо. Их место заняли фравашийские ковры, светильники и старые шахматы Ханумана, расставленные на доске. Присутствовала здесь, разумеется, и всевозможная кибернетика — не только обычные мантелеты и голографические стенды, но и сулки-динамики, ранее запрещенные. И компьютеры. Хануман собирал их, как другие собирают произведения искусства или старые вина. Самые разные компьютеры: электронные, оптические, один газовый, счетные машинки с бронзовыми шестеренками и хромовыми рычажками, квантовые устройства. Над одним из окон висел ярконский ковер, сотканный из нейросхем и других компьютерных деталей. При всей объемности комнаты эти музейные экспонаты занимали ее почти целиком. Данло заметил единственный обеденный стол из осколочника, за которым могло разместиться восемь или десять человек; больше никакой мебели в комнате не было — ни платяных шкафов, ни кровати или иного места для спанья. Глядя на блестящую шапочку, покрывающую бритую голову Ханумана, Данло подумал, что он, возможно, не спит больше так, как все люди. Такие персональные компьютеры могут генерировать тета-волны, вызывающие периоды микросна не дольше пяти секунд. Данло видел, что глаза Ханумана время от времени пустеют, как ледовое поле, а затем снова возвращаются к прежней холодной дьявольской пристальности.
— Мы с тобой прошли долгий путь от площади Лави. — Хануман говорил о том давнем холодном дне, когда они с Данло впервые встретились на испытаниях при поступлении в Орден. — Извини, что заставил тебя ждать так долго. Ты, наверно, голоден, поэтому я заказал ужин. Давай пока сядем.
Хануман грациозным жестом пригласил Данло к столу, накрытому на двоих. Данло хорошо помнил последнюю трапезу, которую разделил с Хануманом: закрывая глаза, он все еще ощущал запах поджариваемого заживо снежного червяка и чувствовал боль в обожженных руках. Он хорошо помнил ту давнюю горькую ночь, однако наклонил голову, принимая приглашение.
— Знаешь, я очень рад, — сказал Хануман и добавил, обращаясь к Сурье: — Я сожалею, но ужинать мы будем одни. Будьте так добры, скажите Садире, что мы ждем.
Сурья, воображавшая себя хранительницей и советницей Светоча, надулась. Сжав свой крохотный ротик, она смотрела на Данло с недоверием, явно не желая оставлять его наедине с Хануманом, еще больше ей не понравилось, что ею распоряжаются, как посыльной. Однако, возведя послушание в добродетель (и дорожа властью; которой пользовалась, исполняя приказания Ханумана), она с поклоном ответила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92