Остальные коммерсанты закивали головами в знак того, что они согласны с мнением их парламентера.
— Отлично! — начал генерал с той же насмешливой холодностью. — Но только не делайте меня ответственным за последствия, которые будет иметь ваш отказ!
— О, генерал! Неужели вы можете это думать?!
— Благодарю вас! Капитан, вы слышали? — добавил он, обернувшись к неподвижно стоявшему в дверях офицеру. — Прикажите отряду войти.
— Слушаю, ваше превосходительство.
И сказав это, офицер вышел.
На лицах торговцев отразился испуг. Это таинственное приказание навело их на серьезные размышления, и тревога их стала возрастать, когда вскоре они услышали по соседству с кабинетом генерала лязг оружия и тяжелые и мерные шаги солдат приближающего отряда.
— Что это значит, генерал? — воскликнули они в испуге. — Неужели мы попали в ловушку?
— Как так? — возразил губернатор. — Ах, извините! Я забыл сообщить вам конец полученного мною предписания; он-то, главным образом, и касается вас. Впрочем, эта ошибка будет сейчас мной исправлена. Мне приказано расстрелять всех людей, которые воспротивятся уплате контрибуции, требуемой правительством и необходимой ему для борьбы против инсургентов.
В ту же минуту дверь отворилась настежь, в комнату молча вошли пятьдесят вооруженных солдат, которые окружили торговцев.
Те были ни живы ни мертвы. Им стало казаться, что они видят страшный сон; они чувствовали себя точно во власти ужасного кошмара.
Догадываясь, что генерал не затруднится привести свою угрозу в исполнение, купцы не знали, как им выйти из этого критического положения.
Губернатор по-прежнему оставался совершенно спокоен. Лицо его было все так же приветливо, и голос его не утратил своей мягкости.
— Итак, сеньоры, — сказал он, — поверьте, что мне очень прискорбно случившееся. Капитан, уведите этих господ и поступайте с ними так, как их грустное положение того требует!
Затем, поклонившись собранию, генерал повернулся, чтобы выйти из комнаты.
— Одну минуту, by God! — воскликнул Лайонел Фишер, начиная уступать поя страхом смертельной опасности. — Нет ли какой-нибудь возможности уладить это дело?
—Я знаю только один путь к этому: заплатить!
— Я это понимаю, — возразил коммерсант, — номы, увы, разорены!
— Так что же я-то тут могу сделать? Вы слышали и видели сами, что я в этом злосчастном деле ровно не при чем!
— Увы! — воскликнули хором бедняки-торговцы. — Не можете же вы, в самом деле, лишить нас жизни, генерал. Ведь мы отцы семейств! Что будет с нашими женами и детьми?
— Мне жаль вас, но, к несчастью, только это я и могу сделать.
— Генерал, — закричали они, бросаясь на колени, — ради всего, что вам дорого, сжальтесь! Мы умоляем вас!
— Я в отчаянии от того, что случилось, и желал бы прийти вам на помощь, но, к сожалению, я не знаю способа. Кроме того, вы ведь мне ни в чем не желаете содействовать.
— Увы! — повторяли они, рыдая и ломая руки.
— Я хорошо знаю, что денег у вас нет, в этом-то именно и затруднение. Это затруднение непреодолимо, поверьте мне. Впрочем подождите, — добавил генерал, как бы озаренный новой мыслью.
Взоры несчастных, приговоренных к смерти, засветились надеждой.
Наступило долгое молчание; можно было слышать, как бились сердца в груди этих людей, знавших, что жизнь их зависит от человека, стоявшего перед ними и не спускавшего с них глаз.
— Слушайте, — сказал он, — вот все, что я могу сделать для вас, и поверьте, что, поступая таким образом, я беру на себя огромную ответственность. Вас здесь тридцать человек, не так ли?
— Да, тридцать, ваше превосходительство! — воскликнули все в один голос.
— Так вот что! Только десять из вас будут расстреляны. Вы сами выберете их среди вас, и те, которых вы выберете, будут тотчас же отведены во двор и расстреляны. Но больше не просите меня ни о чем, все равно я должен буду отказать вам. Для того, чтобы вы сделали ваш выбор, я даю вам десять минут.
Этот последний удар генерала отличался неоспоримой ловкостью: им он полностью уничтожал царившее между торговцами согласие и восстанавливал их одного против другого.
Нам хотелось бы предположить, к чести генерала, известного всем своей нелюбовью ко всякому насилию, что его угроза смертной казни была не чем иным, как средством заставить людей, открыто отказавшихся прийти на помощь правительству, представителем которого он являлся, раскошелиться, и что он не был бы так жесток, чтобы довести дело до конца и хладнокровно приказать расстрелять тридцать самых уважаемых горожан. Но, каковы бы ни были в действительности намерения генерала, американцы поверили ему на слово, а потому после двух-трех минут колебаний они один за другим объявили о своем согласии выдать деньги, и таким образом оказалось, что единственным результатом их нерешительности было то, что каждый из них должен был заплатить теперь лишних тысячу пиастров. Это было не мало, и нам должно быть понятно, что торговцы уступили очень неохотно. Но позади них стояли солдаты с заряженными ружьями, готовые каждую минуту повиноваться малейшему знаку командира, а казарменный двор был всего в нескольких шагах, и потому раздумывать было некогда.
Тем не менее генерал счел за лучшее не слишком доверять торговцам. Каждый из них по очереди, под конвоем четырех солдат и офицера, во избежание бегства, был отведен на свою квартиру и отпущен только тогда, когда у генерала оказывалось в руках две тысячи пиастров. Это происходило до тех пор, пока генерал не собрал всю назначенную им сумму.
В зале под конец остались только старик Лайонел Фишер и генерал.
— О, сеньор, — с упреком сказал Лайонел, — как это могло случиться, чтобы вам, который до сегодняшнего дня был всегда так добр к нам, пришла мысль так жестоко обойтись с нами?
Генерал рассмеялся.
— Неужели вы думаете, что я привел бы свою угрозу в исполнение? — спросил он, пожав плечами.
Негоциант в отчаянии ударил себя по лбу.
— Ах! — воскликнул он. — Мы — идиоты!
— Карай! Вы, однако, очень плохого мнения обо мне, сеньор. Я не способен на такие вещи! — добавил генерал.
— А-а! В таком случае, игра вами выиграна еще не окончательно.
— Каким образом?
— Очень просто: я ведь еще не заплатил!
— И что это значит?
— Это значит, что так как я теперь знаю, что не рискую ничем, то и платить не стану!
— Помилуйте! Честное слово, я считал вас умнее!
— Почему? — спросил Лайонел.
— Как? Вы не понимаете, что трудно решиться совершить казнь тридцати человек и привести ее в исполнение, но если дело касается только одного человека, при этом имеющего на своей совести не одно дурное дело, то его казнь должна казаться лишь актом справедливости, перед совершением которого колебаний быть не может!
— Итак, вы прикажете расстрелять меня?
— Без малейших угрызений совести!
— Хорошо, генерал! Сознаюсь, вы положительно умнее меня.
— Вы мне льстите, сеньор Лайонел.
— Нет, я только говорю то, что думаю; это была ловкая игра!
— Вы — знаток в таких делах, — ответил генерал.
— Благодарю вас, — сказал коммерсант с улыбкой. — Чтобы избавить вас от труда казнить меня, я сам себя казню. — И с этими словами он с добродушным видом вынул из своего бокового кармана бумажник, битком набитый процентными бумагами, и выложил на стол две тысячи пиастров.
— Мне остается только поблагодарить вас, — сказал генерал, пряча банкноты.
— И мне тоже, ваше превосходительство, — сказал Фишер.
— За что же?
— За преподанный вами урок, которым я постараюсь воспользоваться впредь.
— Берегитесь, сеньор Лайонел, — сказал под конец генерал, — вы можете напасть на человека с совсем иным характером, нежели у меня.
Торговец засунул свой бумажник в карман, поклонился генералу и вышел.
Было три часа; все дело было кончено за какой-нибудь час времени.
— Жалкие люди! — пробормотал про себя генерал, оставшись один. — Если бы нам пришлось иметь дело только с ними, а не с горцами и вольными стрелками, нам нетрудно было бы с ними справиться.
— Ваше превосходительство, — сказал, войдя в комнату, один из адъютантов генерала, — полковник Мелендес спрашивает, угодно ли вам будет принять его, невзирая на поздний час?
— Полковник Мелендес здесь?! — воскликнул генерал с удивлением.
— Он только что прибыл, генерал. Может ли он войти?
— Конечно, пусть войдет, пусть войдет сию же минуту!
Через некоторое время в комнату вошел полковник Мелендес.
— Наконец-то вы здесь! — воскликнул генерал, идя ему навстречу. — Я считал вас или пленным, или мертвым.
— Немного и нужно было, чтобы я стал и тем, и другим.
— О-о! Так, стало быть, то, что вы желаете сообщить мне, действительно важно?
— Очень важно, генерал!
— Caspita! Вот вам, друг мой, кресло; возьмите его и садитесь.
— Прежде всего, генерал, известно ли вам положение наших дел?
— Что вы этим хотите сказать?
— Боже мой, генерал! Только то, что, может быть, не все события последнего времени вам известны.
— До меня дошли слухи о каких-то важных событиях, но я не знаю в точности, что именно произошло.
— В таком случае слушайте! Корвет «Либертад» — в руках инсургентов.
— Не может быть! — воскликнул генерал, вскакивая с кресла.
— Генерал, — сказал молодой офицер печально, — у меня есть новость еще более важная.
— Простите, мой друг, может быть, я ошибаюсь, но мне кажется невероятным, чтобы в поездке, которую вы совершили для развлечения и из которой теперь возвратились, вы могли получить такие важные сведения!
— Инсургенты не только завладели корветом «Либертад», но они также взяли форт Пуэнте.
— О! — произнес генерал, быстро поднимаясь с кресла. — На этот раз вас ввели в заблуждение, полковник! Форт Пуэнте не может быть взят!
— Он взят после часового приступа тридцатью вольными стрелками под начальством Ягуара.
Генерал схватился за голову, и лицо его отразило невыносимое отчаяние.
— Это уже слишком! — вскричал он.
— Но и это еще не все, — продолжал полковник резким тоном.
— Что же еще ужаснее того, что вы уже сообщили, можете вы сказать мне?!
— Факт, который возбудит ваш гнев и заставит вас покраснеть от стыда.
Старый солдат положил руку на грудь как бы с тем, чтобы удержать сильное биение своего сердца, и, обратившись к полковнику, сказал:
— Говорите, друг мой, я готов вас слушать.
Полковник несколько минут молчал, отчаяние храброго генерала глубоко трогало его.
— Генерал, — сказал он, — может быть, лучше будет отложить до завтра то, что я намереваюсь сообщить вам: узнаете ли вы об этом факте несколькими часами раньше или позже — это не составит большой разницы.
— Полковник Мелендес, — возразил генерал твердо, глядя в глаза молодому офицеру, — в тех обстоятельствах, в каких мы в данное время находимся, каждая минута может стоить целого века! Я приказываю вам говорить!
— Инсургенты желают вступить с вами в переговоры, — сказал полковник прямо.
— Вступить в переговоры со мной?! — воскликнул генерал с глубокой иронией в голосе. — Эти господа делают мне большую честь! А по какому именно поводу?
— По поводу того, что они считают себя в силах овладеть Гальвестоном. Во избежание кровопролития они предпочитают вступить с вами в переговоры.
Генерал встал и порывистым шагом прошелся несколько раз взад и вперед по комнате. Потом, остановившись перед полковником, он спросил его:
— А будь вы на моем месте, что бы вы сделали?
— Я согласился бы на переговоры, — чистосердечно ответил молодой офицер.
ГЛАВА III. Отступление
После этих слов, сказанных так смело и откровенно, воцарилось тягостное молчание. Полковник первый возобновил прерванную беседу.
— Генерал, — начал он, — вы, очевидно, не знаете о тех событиях, которые случились за эти двадцать четыре часа?
— Как же я могу знать что-нибудь? Эти демоны-инсургенты организовали небольшие отряды, специально предназначенные для того, чтобы перехватывать наших разведчиков и таким образом лишать нас возможности общаться друг с другом. Из двадцати наших разведчиков, которых я послал, ни один не возвратился!
— И ни один не возвратится, будьте уверены.
— Но что же делать в таком случае?
— Вы действительно желаете знать мое мнение, генерал?
— Честное слово, я действительно желаю слышать ваше суждение по этому вопросу, потому что из всех нас вы один, кажется, знаете истинное положение вещей!
— Да, только я один… Так выслушайте меня, и пусть то, что я скажу, вас не удивляет, потому что все это — правда. Сведения, которые я имел уже честь изложить вам, были даны мне самим Ягуаром не далее как три часа тому назад в Сальто-дель-Фрайле, куда он просил меня явиться переговорить о деле, не имеющем ни малейшего отношения к политике.
— Отлично! — сказал генерал, тонко улыбнувшись. — Продолжайте, я вас слушаю с большим вниманием.
Полковник слегка покраснел, почувствовав на себе мягкий и иронический взгляд своего командира, но тем не менее продолжал:
— Вот в двух словах наше нынешнее положение. В то время как несколько смельчаков с помощью корсарского брига под американским флагом внезапно напали на корвет «Либертад»…
— Корвет «Либертад» — одно из самых лучших судов нашего флота! — воскликнул генерал, подавив тяжкий вздох.
— Да, генерал, к несчастью, это теперь свершившийся факт. И вот, пока это происходило, другие инсургенты под командой Ягуара двинулись к форту Пуэнте и овладели им без единого выстрела.
— Но это невозможно! — гневно перебил его старый солдат.
— Я говорю вам сущую правду, генерал!
— И до меня дошли слухи о том, что инсургенты снова нанесли нам урон, но я был далек от мысли о такой катастрофе!
— Клянусь вам честным словом офицера, я говорю истину! — сказал полковник.
— Я верю вам, мой друг, я знаю, насколько вы честны и заслуживаете доверия; только новость, которую вы мне сообщили, настолько ужасна, что я, против воли, желал бы иметь повод усомниться в ней.
— К несчастью, это невозможно!
Генерал, обуреваемый гневом, который он вынужден был скрывать, принялся ходить большими шагами взад и вперед по зале, сжимая кулаки и бормоча про себя какие-то отрывистые слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38