— Чего вы хотите, Руперто? — спросил его Сандоваль.
— Чего я хочу? — ответил тот коснеющим от обильного возлияния языком. — Я требую слова.
— Всем молчать! — повелительно сказал атаман. — Говорите, Руперто! Никто не станет перебивать вас, даже если вы будете говорить до восхода солнца.
— Карамба! — воскликнул техасец со смехом. — Я вовсе не намереваюсь так долго испытывать ваше терпение.
— Поступайте как вам угодно, compadre, вы — мой гость и, кроме того, старый знакомый. Это дает вам право делать все, что вы захотите.
— Благодарю вас за любезность, атаман! Я прежде всего должен от себя лично и от имени моих спутников выразить вам искреннюю благодарность за ваше гостеприимство.
— Довольно, довольно об этом! — небрежно сказал Сандоваль.
— Нет, нет, не довольно, — напротив! Не каждый день можно найти в прериях такое обильное угощение, как ваше, и надо быть неблагодарным, как монах, чтобы не признать этого!
— Ха-ха! — усмехнулся атаман. — Разве сегодня, когда я вас встретил, вы не говорили, что посланы ко мне монахом Антонио?
— Да, это так.
— Это достойный монах! — заметил Сандоваль. — Он напоминает мне его преподобие Джона Симмерса, который был повешен за двоеженство. Это был святой человек! Я помню, что, стоя возле виселицы, он произнес великолепную назидательную проповедь, исторгнувшую слезы из глаз большинства присутствовавших. Но возвратимся к отцу Антонио. Надеюсь, с ним не произошло никакого несчастья и он совершенно здоров?
— Когда я расстался с ним, он был абсолютно здоров, но вполне могло случиться, что в настоящую минуту он серьезно болен и даже мертв.
— Праведный Боже! Это внушает мне беспокойство, compadre. Объяснитесь.
— Все очень просто. Техасцам наскучило беспрестанное лихоимство мексиканцев, они подняли восстание и хотят завоевать независимость.
— Это я уже знаю.
— Вам, без сомнения, известно также и то, что все лучшие люди Техаса стали под знамя независимости, а потому и отец Антонио, собрав небольшой отряд, присоединился к инсургентам.
— Это довольно умно, — произнес атаман с улыбкой.
— Не правда ли? О, отец Антонио ловкий политик!
— Да, да! Доказательством тому может служить то обстоятельство, что в начале восстания он часто сам не знал, к какой партии принадлежит.
— Что же вы хотите, — возразил Руперто небрежно, — всякому трудно сориентироваться в начале народной смуты. Но теперь, дело другое!..
— А! Теперь он, по-видимому, знает, к кому податься.
— Вполне. Он примкнул к повстанцам. В день моего отъезда инсургенты двинулись навстречу мексиканскому войску, намереваясь дать сражение. Вот почему я и сказал, что все может случиться и отец Антонио в настоящее время может оказаться болен или даже мертв.
— Надеюсь, что его не постигло такое несчастье.
— Я тоже надеюсь… За несколько минут до выступления в поход отец Антонио, по-видимому, сильно заинтересованный в судьбе этого раненого кабальеро, не желая оставлять его одиноким и беспомощным во власти мексиканцев в том случае, если повстанческая армия потерпит поражение, поручил мне отвезти его к вам, уверенный в том, что вы заботливо отнесетесь к его другу и примете его хорошо во имя старой вашей приязни к нему самому.
— Он был прав, рассчитывая на меня. Я не обману его доверия. Кабальеро! — добавил он, обратившись к старику, который во время этого разговора оставался холоден и непроницаем. — Вы теперь знаете нас, вы знаете, что мы степные разбойники. Мы предлагаем вам гостеприимство прерий, гостеприимство чистосердечное, неограниченное. Мы предлагаем его вам, не спрашивая, кто вы и что делали до того времени, когда ступили на нашу территорию.
— А что вы потребуете за это? — спросил старик, холодно поклонившись главарю шайки.
— Ничего, сеньор — ответил тот. — Мы ничего у вас не спросим, даже вашего имени! Мы изгнанники и беглецы, а все беглецы, каковы бы ни были причины, которые привели их сюда, имеют право сесть у нашего очага. А теперь, — добавил Сандоваль, взяв бутылку и наливая вино в стакан, — выпьем за ваше счастливое прибытие к нам, сеньор! Не откажите!
— Одну минуту, кабальеро! Прежде чем ответить на ваш тост, я, если позволите, скажу несколько слов.
— Мы слушаем вас, сеньор.
Старик поднялся во весь свой богатырский рост и обвел присутствующих настороженным, пристальным взглядом. Глубокое молчание царило в зале. Всеми присутствующими овладела необъяснимая тревога, все ждали.
Наконец Охотник За Скальпами заговорил, и лицо его, до тех пор холодное и строгое, смягчилось, чего никто не мог ожидать от этого человека.
— Сеньоры кабальеро, — сказал он, — ваша откровенность заставляет и меня быть откровенным, ваше великодушие, ваш великолепный прием вынуждают меня сказать вам, кто я. Когда приходишь с просьбой о покровительстве к таким людям, как вы, не следует ничего скрывать. Да, я — беглец! Да, я — изгнанник. Но то и другое случилось со мной по моей собственной воле. Я завтра же, если этого захочу, могу возвратиться в то общество, которое никогда меня не изгоняло из своей среды. И это не иллюзия, не преувеличение с моей стороны. Я остаюсь в прерии, чтобы выполнить задачу, которую поставил перед собой. Я хочу отомстить, отомстить беспощадно, и ничто, даже смерть последнего из моих врагов не может утолить во мне жажду мести. Это безумное сновидение, страшный кошмар, но я не устану искать удовлетворения до последней минуты моей жизни. Я буду умирать с великим сожалением о том, что недостаточно отомстил. Вот цель моей жизни, вот причина того, что я покинул жизнь людей цивилизованных, чтобы начать существование, которое является уделом диких зверей. Месть! Теперь вы знаете, что движет мной. Когда я скажу вам свое имя, вы узнаете меня вполне.
Голос раненого, сначала тихий, постепенно становился громче из-за переполнявших его чувств, а под конец сделался отрывистым и дрожащим. Присутствующие, невольно поддавшись его волнению, слушали этого странного человека, затаив дыхание, боясь проронить хотя бы слово. Он раскрывал им тайну своей жизни, заставил вибрировать в их сердцах единственную живую струну, так как и у них была лишь одна цель, одно желание — отомстить обществу, которое отторгло их от себя, как гнилой плод.
Эти люди должны были понять сильный и мстительный характер говорившего, восхититься им, даже завидовать ему. Его характер был сильнее, чем тот, которым они сами обладали.
Когда Охотник За Скальпами кончил говорить, все, точно сговорившись, встали и, опираясь дрожавшими руками о край стола, наклонились, ожидая с лихорадочным нетерпением, чтобы старик назвал себя.
Но по странной случайности раненый, казалось, мгновенно забыл, что происходило вокруг него, и не мог вспомнить ни того, что говорил, ни места, где находился. Голова его поникла, он взялся правой рукой за лоб, устремил глаза в землю и, казалось, напрасно старался отогнать нахлынувшие на него тяжелые воспоминания, успокоить ту кровоточащую рану, которой так неосторожно коснулся.
Сандоваль несколько минут наблюдал за ним с выражением сострадания и наконец тронул его рукой за плечо. Это прикосновение возвратило старика к действительности. Он выпрямился, точно от удара электрического тока, и бросил вокруг себя растерянный взгляд.
— Что вы хотите от меня? — спросил он хрипло.
— Назвать вам ваше имя? — ответил медленно атаман.
— А-а! — воскликнул тот. — Так вы его знаете?
— Десять минут назад еще не знал…
— А теперь?
— Теперь я его угадал.
По бледным губам старика пробежала ироническая улыбка.
— Вы думаете, что угадали правильно? — спросил он.
— Я в этом уверен. В пустыне нет двух таких людей, как вы. Вы демон, если вы не Белый Охотник За Скальпами!
При упоминании этого имени точно электрический ток пробежал среди бандитов.
Старик гордо поднял голову.
— Да, — сказал он твердо. — Я Белый Охотник За Скаль-
Во время этой продолжительной беседы бандиты, от безделья и просто побуждаемые к тому любопытством, стали постепенно заполнять зал. Услышав имя, которое привыкли уважать, и увидев наконец человека, к которому испытывали тайный страх, они разразились громовым «ура!», которое звучное эхо пещеры повторило бесчисленное количество раз, заставив своды пещеры дрожать, как от землетрясения.
Белый Охотник За Скальпами сделал жест, желая водворить молчание.
— Сеньоры кабальеро, — сказал он, — я очень благодарен вам за ваше дружеское приветствие. До сих пор я отказывался примкнуть к какому бы то ни было обществу. Я решил жить в одиночестве и совершить без посторонней помощи дело мщения, которому я себя посвятил. Но после того, что произошло, я обязан изменить обещанию, данному самому себе. Тот, кто получает, должен отдавать! Отныне я ваш, если только вы сочтете меня достойным вашей дружбы.
При этом предложении крики радости удвоились, бандиты дошли до неистовства.
Сандоваль нахмурился, он понимал, что авторитет его поколеблен. Но он был слишком ловок и хитер, чтобы дать кому-нибудь прочесть в своей душе опасения, которые его волновали. Он решил обойти препятствие и одним ловким ударом снова вернуть власть, ускользавшую, как он это инстинктивно чувствовал, от него. Подняв стакан, он воскликнул громко:
— Пью за здоровье Белого Охотника За Скальпами, друзья!
— За здоровье Белого Охотника За Скальпами! — подхватили разбойники с энтузиазмом. Переждав первые минуты всеобщего ликования, главарь приказал всем замолчать, но никто его не слушал. Обильное возлияние, которому предавались разбойники, дало себя знать. Но мало-помалу крики стихли, как море после бури, воцарилось спокойствие, и слышно было только неясное, отрывистое бормотание людей, объяснявших что-то друг другу на ухо. Сандоваль поспешил воспользоваться моментом затишья, чтобы заговорить снова.
— Сеньоры кабальеро, — сказал он, — я хочу сделать вам предложение, которое, как мне кажется, понравится всем.
— Говорите, говорите! — закричали бандиты.
— Наше товарищество, — продолжал Сандоваль, — основано на полном равенстве всех его членов, которые и выбирают между собой человека, наиболее достойного стать вожаком.
— Да, да! — воскликнули разбойники.
— Да здравствует Сандоваль! — раздалось несколько голосов.
— Дайте говорить, не перебивайте! — кричало большинство.
Сандоваль небрежно оперся о стол и с напускным спокойствием во взгляде следил за происходящим, в то время как на самом деле сердце его бешено колотилось от страха. Он знал, что играет в опасную игру, и заранее взвесил все шансы за и против. А потому, хотя усилием воли он и придал своему лицу спокойствие и непроницаемость мраморного изваяния, все же в душе жестоко страдал.
Когда молчание снова воцарилось в зале и атаман мог надеяться, что его услышат, раздался его твердый голос:
— Вы оказали мне честь, выбрав меня своим предводителем, и этой чести, мне кажется, я был до сих пор достоин.
Он остановился, как бы затем, чтобы услышать ответ. Ропот одобрения был приятен его слуху.
— К чему он ведет? — угрюмо пробормотал Урс.
— Сейчас узнаешь, — ответил Сандоваль, который услышал его. Затем продолжал:
— В общих интересах я считаю своим долгом сложить с себя это звание. Среди нас есть человек, более чем я достойный стать вашим вожаком, человек, одно имя которого способно навести ужас на наших врагов. Словом, я предлагаю вам выбрать вместо меня Белого Охотника За Скальпами.
Тут только Сандоваль узнал, какие чувства в действительности питали к нему его товарищами. Из двухсот разбойников, собравшихся в пещере, почти две трети тотчас встали на его сторону, отказавшись принять отставку, из остальных большая часть была ни за, ни против, и только тридцать или сорок человек с криками радости приняли предложение атамана передать власть Белому Охотнику За Скальпами. Но, как всегда бывает в подобных случаях, эти тридцать или сорок человек криками и воплями увлекли бы за собой других, и таким образом могли заручиться большинством голосов, если бы Белый Охотник За Скальпами не счел нужным вмешаться.
Старый авантюрист нимало не домогался позорной чести быть избранным главарем этой шайки негодяев, которых он в глубине души презирал и которых только благодаря сложившимся обстоятельствам и по необходимости признал своими товарищами. Напротив, он решил расстаться с ними немедленно, как только раны его заживут и он будет в состоянии снова вести кочевую жизнь. Поэтому в тот момент, когда крики и брань носились в воздухе, принимая все более и более угрожающие размеры, когда несколько бандитов, истощив все доводы, стали выхватывать ножи и пистолеты и между лишенными всякого нравственного чувства людьми, неспособными подчиняться чувству долга, едва не разгорелось ужаснейшее побоище, он встал и энергично запротестовал против предложения Сандоваля. Он заявил, что домогается только чести сражаться бок о бок с ними и разделять их опасности, признавая себя полностью неспособным быть их предводителем.
Такое сильное сопротивление со стороны Охотника За Скальпами не могло не оказать своего действия — разбойникам пришлось уступить. Тогда, бросившись в другую крайность, разбойники стали умолять Сандоваля остаться их атаманом. Сандоваль после того, как заставил их долго упрашивать себя, чтобы убедить в искренности своего поведения, кончил тем, что сдался на их просьбы. Он согласился наконец сохранить власть, которую втайне, несколько минут назад, так боялся утратить.
Мир был восстановлен как по волшебству. Пока разбойники выпивали целые реки вина, празднуя счастливое завершение дела, атаман отвел своих гостей в одно из отделений пещеры, где те наконец могли отдохнуть.
Между тем Сандоваль, который (справедливо или нет) считал в течение нескольких минут, что из-за Белого Охотника За Скальпами ему угрожает опасность потерять власть, в глубине души не простил этого и решил отомстить при первом же случае.
ГЛАВА XIII. Беседа
Как мы уже знаем, Транкиль и Чистое Сердце удалились при первой возможности и возвратились в домик охотника, где Эусебио уже приготовил все, чтобы принять их достойным образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38