Все предвещало бурю.
На берегу довольно широкой реки, желтоватые и тинистые воды которой текли между крутыми, покрытыми хлопчатником берегами, в темноте блестели, как звезды, огни бивака небольшого кавалерийского отряда.
Река эта была притоком Колорадо. Люди, расположенные на ее берегу лагерем, были техасцы.
Их было всего двадцать пять человек, и именно они составляли кавалерию техасской армии.
Командовал ими Ягуар.
В то время как кавалеристы печально сидели на корточках перед огнем, лошади неподалеку от них жевали корм, привязанный к пикам; люди переговаривались между собой тихими голосами, командир же их удалился в шалаш, устроенный из ветвей и освещенный дымным светильником. Он сидел на скамье, облокотившись спиной на древесный ствол, скрестив руки на груди, устремив куда-то вдаль взгляд, и, казалось, был погружен в глубокие размышления.
Ягуар был уже не тем молодым человеком, пылким и отважным, каким мы его представили читателям. Его лицо было бледно и осунулось, брови нахмурены, глаза покраснели от лихорадки. Вера постоянно жила в его сердце, но надежда угасла.
Вокруг него начинала образовываться ужасающая пустота смерти. Самые дорогие друзья его, самые преданные защитники дела, которому он служил, гибли один за другим в этой неумолимой войне. Эль-Альферес, капитан Джонсон, Рамирес, отец Антонио были уже в могилах; судьба других была ему неизвестна — от них не было вестей. Как дуб, согнутый ветром и побитый бурей, он оставался теперь один, неустрашимый и деятельный, но уже предвидящий свою близкую гибель.
Генерал Хьюстон в задуманном им отступлении доверил командование арьергардом, самой почетной и опасной частью армии, Ягуару, и это назначение тот принял с мрачной радостью, уверенный, что, заботясь об общем спасении, он погибнет со славой.
Между тем ночь становилась все темнее и темнее, горизонт принимал вид все более угрожающий, дождь, слепой и колючий, начал рассекать серый туман. Гроза быстро приближалась и не замедлила разразиться. Солдаты с ужасом наблюдали приближение бури и инстинктивно искали убежища от этого грозного явления природы, не похожего на те опасности, к которым они привыкли.
Кто этого не видел, не может даже приблизительно представить себе американский ураган, ломающий деревья, как соломинки, выжигающий леса, срывающий горы, заставляющий реки выходить из своего русла и способный за несколько часов разрушить всю поверхность земли.
Вдруг ослепительная молния прорезала мрак, и потрясающий раскат грома прервал величавую тишину, царившую над полем. В эту минуту, часовой, стоящий на посту в нескольких шагах перед лагерем, закричал: «Кто идет?»
Ягуар вздрогнул, как от удара электрического разряда, и нагнувшись вперед, привычно схватив стоящее рядом оружие, прислушался.
На мокрой земле слышен был приглушенный топот нескольких лошадей.
— Кто идет? — закричал вторично часовой.
— Друзья! — ответил голос.
— Пропуск?
— Техас!
Ягуар вышел из шалаша.
— К оружию! — закричал он. — Не дадим захватить себя врасплох!
— Э-э! — возразил голос. — Я вижу, что не сбился с дороги, идя по следам копыт. Слышу голос Ягуара.
— Что? — вскричал тот с удивлением. — Кто вы, знающий меня так хорошо?
— By God! Друг, голос которого должен быть вам знаком.
— Джон Дэвис! — воскликнул молодой человек с нескрываемой радостью.
— Ну вот, — ответил весело американец, — я знал, что мы сможем договориться.
— Идите, идите. Пропустите, — обратился он к часовому, — это друг!
Пять-шесть всадников въехали в лагерь и спешились.
Буря усилилась, ураган пронесся вихрем по равнине, ломая деревья и вырывая их с корнем.
Техасцы заставили лошадей лечь и сами растянулись возле них на мягкой земле, чтобы как можно надежнее укрыться от шквала, с жалобным воем проносившегося над их головами.
Опустошенная равнина, освещенная фантастическим светом непрерывно мелькавших бледных молний, представляла собой зрелище, полное дикого величия, сопровождаемое электрическими разрядами, возникающими при столкновении бегущих по небу облаков, и глухими раскатами грома.
Почти три часа свирепствовал ураган, сметая все на своем пути. Наконец около часу ночи дождь стал ослабевать, ветер понемногу стих, гром гремел уже с большими промежутками, и, очищенное последним усилием бури, виднелось синее, украшенное звездами небо; ураган унесся свирепствовать в другие края.
Люди и лошади поднялись, все вздохнули свободнее, и каждый старался привести лагерь в порядок.
Это оказалось не так легко: шалаш был унесен, дрова разбросаны в страшном беспорядке. Но техасцы — люди испытанные, издавна привыкшие к опасностям и трудностям жизни в прериях. Буря, вместо того, чтобы их ослабить, изнурить, наоборот, придала им если не храбрости, которой у них было в избытке, то силы и терпения.
Не унывая, они принялись за работу, и быстрее чем за два часа все разрушения, причиненные грозой, были исправлены настолько, насколько позволяли возможности. Опять были разведены костры и выстроен шалаш.
Если бы посторонний попал в это время в лагерь, он не мог бы предположить, что за несколько часов до того здесь пронесся такой ужасный ураган.
Ягуар поспешил переговорить с Джоном Дэвисом, которого со времени его прибытия видел только мельком и не успел обменяться ни словом. Когда восстановили порядок, он пригласил американца последовать за собой в шалаш.
— Позвольте мне, — ответил тот, — привести к вам трех моих товарищей. Я уверен, вы будете рады их видеть.
— Пожалуй, — ответил Ягуар. — Кто же они?
— Я не хочу, — сказал улыбаясь Джон Дэвис, — лишить вас удовольствия самому узнать это.
Молодой техасец не настаивал, он слишком хорошо знал бывшего работорговца, чтобы усомниться в нем.
Через несколько минут Джон Дэвис, как и обещал, вошел в шалаш с тремя товарищами. Ягуар вздрогнул от радости при виде вошедших и бросился к ним, протягивая руки.
Эти были Ланси, Квониам и Черный Олень.
— О! Слава Богу! — воскликнул техасец. — Наконец-то я вас вижу! Я уже не надеялся больше на ваше возвращение.
— Почему же? — спросил Ланси. — Так как, слава Богу, мы живы, то вы могли бы всегда ожидать нас.
— Столько событий произошло со времени нашего отъезда, столько несчастий нас постигло, столько наших товарищей погибло, что, не ничего не зная о вас, я боялся, что и вас нет в живых.
— Вы знаете, мой друг, — сказал американец, — нас долго не было, поэтому мы совсем не знаем, что здесь происходило со времени нашего отъезда.
— Я вам сейчас обо всем расскажу, но вначале спрошу вас об одном.
— Говорите.
— Где Транкиль?
— В нескольких милях отсюда, это он послал меня вперед, чтобы предупредить вас о нашем прибытии.
— Спасибо, — ответил задумчиво молодой человек.
— Это все, что вы хотели узнать?
— Почти, ведь вы, вероятно, не имеете известий о…
— Известий о ком? — перебил американец, видя, что Ягуар остановился.
— О Кармеле, — сказал тот наконец, делая над собой чрезвычайное усилие.
— О Кармеле? — воскликнул с удивлением Джон Дэвис, — а где мы могли их получить? Транкиль рассчитывает, наоборот, получить их от вас.
— От меня?
— Черт возьми! Вы лучше всех должны знать, как поживает девушка.
— Я вас не понимаю.
— Ведь это совершенно ясно. Я вам не буду напоминать, каким образом после взятия асиенды дель-Меските нам удалось спасти бедное дитя, которое этот негодяй так нагло захватил; я вам напомню, что в тот самый день, когда Транкиль и я по вашему приказу отправлялись, чтобы быть рядом с Чистым Сердцем, молодая девушка в присутствии вас была доверена капитану Джонсону с тем, чтобы тот проводил ее в Гальвестон, в дом одной уважаемой дамы, согласившейся ее приютить.
— Ну и что же?
— Как, и ну что же?
— Ну да, я это прекрасно знаю, не нужно мне об этом рассказывать. Все, что меня интересует — не получали ли вы известия со времени ее отъезда в Гальвестон?
— Но это невозможно, мой друг, откуда бы мы могли их получить? Вспомните, что мы шли по пустыне.
— Правда, — ответил молодой человек с глубоким разочарованием. — Я сумасшедший, простите меня.
— Но что с вами, мой друг? Откуда эта бледность, это беспокойство, которое я читаю в ваших глазах?
— А! — сказал он со вздохом. — Это потому, что если вы ничего не знаете о донье Кармеле, то я получил о ней вести.
— Вы, мой друг?
— Да, я.
— Вероятно, уже давно?
— Нет, только вчера, — ответил он, горько усмехаясь.
— Тогда я вас не понимаю.
— Ну, так слушайте. То, что я вам расскажу, будет не длинно, но важно, я вам обещаю.
— Слушаю вас.
— Мы составляем, как вы, очевидно, знаете, арьергард армии освободителей.
— Да, я знаю, это и помогло мне найти вас по вашим следам.
— Поэтому не проходит дня, чтобы мы не обменялись несколькими пулями или несколькими сабельными ударами с мексиканцами.
— Продолжайте.
— Вчера — как видите, это было совсем недавно, прошло всего несколько часов — нас внезапно атаковали сорок мексиканских кавалеристов. Было около трех часов. Генерал Хьюстон с главными силами переправлялся через реку, у нас же был приказ сопротивляться до последней возможности, чтобы защитить переправу. Приказ этот был излишним; при виде мексиканцев мы бросились на них очертя голову, разгорелся бой. После минутной схватки мексиканцы были разбиты, отступили и обратились в бегство, оставив два-три трупа на поле битвы. У нас было слишком мало сил, чтобы преследовать врагов, а потому я дал приказ солдатам вернуться на свои места и сам приготовился сделать то же, но вдруг два беглеца — два мексиканских кавалериста — вместо того, чтобы продолжать бегство, остановились и, прикрепив свои платки к концам сабель, подали знак, что желают переговорить со мной. Я приблизился к этим солдатам, больше походившим на бандитов, и спросил, чего они хотят. Один из них, человек высокого роста, с суровым лицом, ответил мне:
«Оказать вам услугу, если вы — Ягуар».
«Да, я — Ягуар, — ответил я, — а кто вы? Как ваше имя?»
«Это вас не касается, раз у меня хорошие намерения».
«Надо еще узнать, каковы эти намерения».
«Гм! — сказал он. — Вы слишком недоверчивы, compadre».
«Ну, Сандоваль, — перебил его другой кавалерист, с голосом нежным, как у женщины, вмешиваясь в разговор, — не виляй, кончай скорее».
«Мне ничего другого и не надо, — ответил тот угрюмо, — этот сеньор заставляет меня лукавить, а я хотел бы говорить прямо».
Другой кавалерист, пожав плечами, обратился ко мне:
«Словом, кабальеро, вот бумага, которую поручила вам передать особа, очень интересующая вас».
Я схватил бумагу и уже хотел ее развернуть: у меня появилось тайное предчувствие несчастья.
«Нет, — сказал мексиканец, быстро останавливая мою руку, — прочтете, когда будете среди своих».
«Согласен, — сказал я, — но, наверное, вы не собирались даром оказать мне услугу, в чем бы она ни заключалась».
«Почему же?»
«Вы меня не знаете и не можете испытывать сочувствие ко мне».
«Может быть, — ответил кавалерист, — но не давайте никаких обещаний, пока не узнаете содержания письма».
Затем он сделал знак своему товарищу, и слегка поклонившись, оба умчались галопом, оставив меня в растерянности от странного завершения нашей беседы. Я машинально принялся складывать бумагу, доставшуюся мне таким необыкновенным образом, и все не решался раскрыть ее.
— В самом деле, — пробормотал американец, — что же вы сделали после того, как ваши собеседники покинули вас?
— Я долго провожал их взглядом, а затем несколько внезапных выстрелов, раздавшихся возле меня, так что пули просвистали мимо ушей, вернули меня к действительности. Я пригнулся к шее лошади и, вонзая шпоры в ее бока, помчался во всю прыть в лагерь. Едва приехав, сгорая от нетерпения и любопытства, я вскрыл письмо.
— И оно было?..
— От Кармелы.
— By God! — сказал американец, стукнув кулаком по столу. — Я был в этом уверен.
ГЛАВА XXI. Сандоваль
— Да, — сказал Ягуар через минуту, — это письмо было целиком написано рукой Кармелы. И знаете, что оно содержало? Хотите это узнать? Американец огляделся.
— Э! — воскликнул Ягуар с жаром. — Это не важно. Эти храбрые парни — наши друзья, и притом друзья верные и преданные. Зачем же скрывать от них то, что завтра я вынужден буду им сказать.
Джон Дэвис поклонился.
— Вы неправильно поняли мою мысль, — сказал он. — Я боюсь не тех, которые слушают здесь, а тех, которые могут подслушать снаружи.
Молодой человек покачал головой.
— Нет, нет, — сказал он, — не бойтесь никого, Дэвис, старый дружище. Никто нас не подслушает.
— Тогда читайте скорее письмо, я хочу узнать его содержание.
Несмотря на то, что предрассветные сумерки перекрасили горизонт всеми цветами радуги, свет был не настолько силен, чтобы можно было читать без дополнительного освещения. Ланси схватил светильник, у которого фитиль обуглился и не давал большого света, снял с него пальцами нагар и поднял на высоту лица Ягуара.
Последний после минутного колебания вынул из бокового кармана своей замшевой куртки грязную смятую бумагу, развернул ее и прочел:
Командиру техасских вольных стрелков, прозванному Ягуаром.
Если вы и в самом деле питаете ко мне то сочувствие, которое так часто хотели доказать, спасите меня, спасите дочь вашего друга! Выйдя из Гальвестона на поиски моего отца, я попала в руки своего самого жестокого врага. Единственная моя надежда заключается в двух людях: в вас и полковнике Мелендесе. Мой отец слишком далеко, чтобы я могла надеяться на незамедлительную помощь с его стороны. Да к тому же его жизнь для меня слишком дорога, чтобы я согласилась рисковать ей, несмотря на все, что может произойти. Я надеюсь на вас, как на Бога! Неужели вы обманете мои надежды?
Несчастная Кармела.
— Гм! — прошептал американец. — Это все?
— Нет, — ответил молодой человек, — есть еще другое письмо, приложенное к первому.
— От Кармелы?
— Нет.
— А от кого же?
— Не знаю, оно не подписано.
— И вы никого не подозреваете?
— Может быть. Но до того как я вам скажу, кого подозреваю, не лишним будет вам прочесть это второе письмо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38