По мере того как апачи падали, их товарищи сдвигались все ближе, тогда как команчи теснее стягивали круг, в котором были заперты их враги.
Восходящее солнце осветило поле ужасной битвы.
Сорок команчей пало.
Из отряда апачей оставалось на ногах не более десятка людей, причем все они были более или менее тяжело ранены.
Чистое Сердце с болью отвернулся от этой страшной картины. Напрасно хотел он вступиться, чтобы спасти последних оставшихся в живых апачей.
Команчи, опьяненные запахом крови и пороха, разъяренные сопротивлением, оказываемым их врагами, не слушали его распоряжений, а потому остальные апачи были умерщвлены и оскальпированы.
— А! — закричал Черный Олень с победным жестом, показывая на изуродованное до неузнаваемости тело. — Вожди будут довольны. Наконец-то Голубая Лисица мертв!
Действительно, грозный вождь был распростерт на груде трупов команчей, его тело было сплошь покрыто ранами. Его сын, едва достигший юношеского возраста, лежал у его ног. К поясу Голубой Лисицы была привязана отрубленная недавно голова, что редко случается у индейцев, берущих обычно только волосы своих врагов. Голова эта принадлежала отцу Антонио.
Бедный монах, отправившийся из селения за несколько дней до Транкиля, был, очевидно, схвачен и убит апачами.
Как только, лучше скажем, не битва, а резня была окончена, индейцы поторопились отдать последний долг тем из своих, кто нашел смерть в этой стычке. Когда глубокие могилы были вырыты, тела бросили туда без обычных похоронных обрядов, выполнить которые не позволяли обстоятельства, но позаботившись о том, чтобы оружие было похоронено вместе с павшими. Потом на могилы навалили камни для защиты от хищных зверей. Что касается апачей, то их бросили там, где они лежали, не заботясь о них более.
Затем отряд, поредевший почти вполовину, печально пустился в путь к Техасу.
Победа команчей была полной, это правда, но куплена она была слишком дорогой ценой, чтобы индейцы могли радоваться. Избиение апачей далеко не возмещало в их глазах смерть сорока команчей, не считая тех, которые, вероятно, должны были умереть в дороге от полученных ран.
ГЛАВА XXV. Последний этап
Теперь, дойдя до последних страниц нашей книги, мы не можем подавить чувства сожаления при мысли о сценах крови и убийств, которые вынуждены были разворачивать перед глазами читателя. Будь этот рассказ создан нашим воображением, многие сцены были бы изменены или сокращены. К несчастью, независимо от нашего желания, мы должны были передавать события так, как они происходили, хотя и старались сгладить некоторые подробности, чтобы не оскорбить чувства читателя.
Если нас упрекнут за постоянные описания битв, в которых участвуют наши герои, мы ограничимся следующим ответом. Мы описываем нравы той расы, которая тает с каждым днем под давлением цивилизации, против которой она напрасно борется.
Этой расе по роковому велению судьбы предназначено вскоре совсем исчезнуть с лица земли; ее нравы и обычаи перейдут тогда в область легенд, и, сохраненные в преданиях, не преминут быть извращенными и стать непонятными. Таким образом, наш долг как историков — описать ее такой, какой она была и какой останется и впредь. Поступить иначе было бы с нашей стороны обманом, на который наши читатели по справедливости могли бы сетовать.
Закончив это отступление, возможно слишком длинное, но отнюдь не излишнее, а необходимое, вернемся к рассказу.
Мы поведем теперь читателя к крайним аванпостам мексиканской армии. Эта армия, состоявшая вначале из шести тысяч человек, насчитывала сейчас не более тысячи пятисот, считая и подкрепление в пятьсот человек, приведенное генералом Косом. Стало быть, непрерывные победы, одерживаемые Санта-Анной над техасцами, стоили жизни ровным счетом пяти тысячам солдат.
Это сомнительное торжество заставляло президента крепко призадуматься; он начинал понимать неслыханные трудности войны против разъяренного народа и не мог смотреть без страха на ужасные последствия, которые для него приобрело бы поражение, если бы неуловимые враги, которых он так долго преследует, решились бы его подстеречь и разбить.
К несчастью, несмотря на опасения генерала Санта-Анны, было уже слишком поздно отступать, надо было испытать судьбу до конца, а главное, скорее покончить с войной.
Две воюющие армии разделяло расстояние не более пяти миль. Авангард мексиканской армии под командой полковника Мелендеса состоял из двухсот человек регулярных войск. На расстоянии около мили от этого авангарда расположился отряд, состоящий из всякого сброда, собирающий сведения о движении армии.
Это были просто-напросто степные разбойники, во главе которых находился наш старый знакомый Сандоваль, которого незадолго перед тем мы видели у Ягуара. Мы также слышали о странной сделке, заключенной ими.
Мексиканская армия не питала уважения к вышеупомянутому Сандовалю и его товарищам, не доверяя их честности, но все же генерал Санта-Анна был вынужден полагаться на этих плутов по причине их неоспоримых способностей как проводников и особенно как разведчиков.
Генерал был вынужден закрывать глаза на их ежедневные проступки и предоставлять им действовать по-своему, так как нуждался в них. Не замедлим отметить, что разбойники благополучно злоупотребляли данной им волей-неволей свободой и, не задумываясь, позволяли себе самые невероятные прихоти, о которых мы воздержимся рассказывать более подробно.
Эти бродяги стояли, как мы сказали, лагерем перед мексиканской армией. Так как они никогда не избегали доставлять себе удовольствия, если к этому представлялся случай, то не нашли ничего лучше, чем расположиться в селении, обитатели которого скрылись при их приближении и дома которых они разрушили, чтобы добыть дров для своих бивачных костров. Между тем, случайно или нет, один дом или, вернее, хижина избежала общего разрушения и стояла одиноко. Она не только уцелела и была не повреждена, но и имела часового перед дверью.
Впрочем, часовой, казалось, совершенно не заботился о данном ему приказе. Замученный жгучими лучами солнца, отвесно падавшими ему на голову, он преудобно расположился в тени навеса напротив дома и, положив возле себя ружье, курил, спал и мечтал, ожидая, когда его смена окончится и один из товарищей придет его сменить.
Этот дом служил в настоящее время жилищем доньи Кармелы, и мы попросим читателя войти в него вместе с нами.
Молодая девушка, грустная к задумчивая, небрежно покачивалась в гамаке, висевшем перед окном, открытым, несмотря на жару. Ее глаза, покрасневшие от слез, были неподвижно устремлены на пустынную, накаленную солнцем равнину я песок, блестевший, словно алмазы. О чем думала бедная девушка, пока слезы, которые она и не думала утирать, текли по ее побледневшим щекам, оставляя бледные следы? Может быть, в ее годы, когда воспоминания еще не заходят далее вчерашнего дня, она с горечью вспоминала веселые дни в венте дель-Потреро, когда, защищенная Транкилем и Ланси, этими двумя преданными сердцами, она чувствовала, что все улыбалось ей, а будущее казалось прекрасным и спокойным. Может быть, она думала о Ягуаре, к которому испытывала нежную дружбу, или о полковнике
Мелендесе, чья любовь, почтительная и глубокая, заставляла ее мечтать, как мечтают все молодые девушки.
Но, увы, теперь все исчезло. Прощайте прекрасные сны, где были Транкиль и Ланси, и Ягуар, и полковник Мелендес. Она была одна, без друга, без защиты, во власти человека, один вид которого приводил ее в ужас.
Между тем спешим заметить, что человек, которого мы нарисовали такими мрачными красками, Белый Охотник За Скальпами, такой страшный, говоря по справедливости, казался совершенно изменившимся. Тигр стал овцой перед молодой девушкой; для нее он находил неслыханные внимание и мягкость. Он не только шел навстречу всем ее желаниям (хотя бедное дитя никогда не осмелилось его ни о чем просить), но и старался угадать, что бы могло ей понравиться, и тогда исполнял это с беспримерной готовностью. Иногда он простаивал целые часы, скрестив руки, опершись о стену, устремив на нее взгляд с неописуемым выражением, не произнося ни слова; затем удалялся, качая головой, подавлял вздох и шептал;
— Боже мой! Боже мой! Если бы это была она.
Было что-то трогательное в боязливой и смиренной скорби этого страшного человека, заставлявшего всех дрожать перед собой и трепетавшего перед ребенком. Она же, с эгоизмом страдающих, даже не замечала впечатления, производимого ею на эту сильную и твердую натуру.
Дверь открылась, вошел Белый Охотник За Скальпами. На нем была все та же одежда, держался он так же прямо, но на лице его не было уже видно того выражения надменной и неумолимой жестокости, которое мы наблюдали раньше; глубоко ввалившиеся глаза потеряли блеск, придававший его взгляду такую гипнотическую силу.
Девушка даже не повернулась при звуке шагов Охотника За Скальпами.
Тот довольно долго стоял неподвижно, ожидая, вероятно, что она заметит его присутствие. Но девушка не двигалась.
Тогда он решил заговорить.
— Донья Кармела, — сказал он, стараясь смягчить звук своего голоса, — донья Кармела.
Она не отвечала, продолжая смотреть на равнину.
Охотник За Скальпами вздохнул, затем сказал громче:
— Донья Кармела!
На этот раз девушка услышала. Нервная дрожь пробежала по ее телу, и, обернувшись, она резко спросила:
— Чего вы от меня хотите?
— О! — воскликнул он, заметив ее лицо, залитое слезами. — Вы плачете?!
Молодая девушка покраснела и лихорадочным жестом провела платком по лицу.
— Ну, так что! — прошептала она, стараясь оправиться. — Что вам надо, сеньор? — спросила она. — Боже мой, если мне суждено быть вашей невольницей, нельзя ли хоть эту комнату оставить в моем распоряжении!
— Я хотел доставить вам удовольствие, — сказал он, — известив вас о посещении известной вам особы.
Горькая усмешка сжала губы молодой девушки.
— Кто станет беспокоиться обо мне? — сказала она со вздохом.
— Извините меня, сеньорита, у меня было доброе намерение. Часто, когда вы, как сегодня, бываете задумчивы и погружены в себя, некоторые имена без конца срываются с ваших губ.
— Ax! Это правда, — возразила она. — Значит, не только мое тело в плену, но вы хотели бы заковать и мои мысли?
В ее голосе звучали такой сдержанный гнев и горечь, что старик вздрогнул, и синеватая бледность покрыла его лицо.
— Хорошо, сеньор, — продолжала молодая девушка, — отныне я буду осторожнее.
— Как вам будет угодно, — ответил он, подавляя душевную боль, — повторяю, я хотел доставить вам радость, приведя полковника Мелендеса, но если я ошибся, то вы его не увидите, сеньорита.
— Как! — воскликнула она вскакивая. — Что вы сказали сеньор? Какое вы имя произнесли?
— Имя полковника дона Хуана Мелендеса.
— Вы его привели?
— Да.
— Он здесь?
— Он там и ждет вашего разрешения войти.
Молодая девушка с минуту смотрела на него с выражением крайнего изумления.
— Но значит… вы любите меня?! — воскликнула она, вспыхнув.
— Она еще спрашивает! — грустно прошептал старик. — Вы хотите видеть полковника?
— Сейчас, о, сейчас! Но раньше я хочу понять вас, знать, наконец, что думать о вас!
— Увы! Повторяю вам, сеньорита, я вас люблю, я вас люблю до обожания. О! Успокойтесь, в этой любви нет ничего обидного для вас: я люблю вас за неслыханное, сверхъестественное сходство с одной женщиной, умершей — увы! — в тот день, когда моя дочь была похищена индейцами. Дочь, которую я потерял, которую не увижу никогда, была бы ваших лет, сеньорита. Вот тайна моей любви к вам, моих постоянных усилий быть ближе к вам. О! Позвольте мне любить вас, обманывая самого себя. Глядя на вас, я думаю, что вижу мое бедное, дорогое дитя, и это заблуждение дарит -мне счастье. О! Сеньорита, если бы вы знали, что я вынес и как страдаю от этой неизлечимой раны, сжимающей сердце, вы бы сжалились надо мной!..
Когда старик произносил эти слова с волнением и страстью, лицо его преобразилось — оно было наполнено такой добротой и скорбью, что молодая девушка невольно почувствовала себя растроганной. Протягивая ему руку, она сказала мягко и нежно:
— Бедный отец!
— Благодарю вас за это, — ответил он сдавленным от волнения голосом, и по лицу его потекли слезы. — Благодарю вас, сеньорита, мне кажется, что теперь я уже не так несчастлив.
После минутного молчания, отерев слезы, он мягко спросил:
— Хотите, чтобы он вошел?
Она улыбнулась.
Старик бросился к дверям и широко распахнул их. Полковник вошел и подбежал к молодой девушке.
Охотник За Скальпами вышел из комнаты, притворив за собой двери.
— Наконец-то, — вскричал полковник радостно, — я вас нашел, дорогая Кармела!
— Увы! — сказала она.
— Да, — возразил он с живостью, — я вас понимаю, но теперь вам нечего опасаться. Я сумею спасти вас от тяготеющего над вами рока и вырвать из рук вашего похитителя.
Молодая девушка положила руку ему на плечо и, нагнувшись, взглянула с восхитительным выражением задумчивости.
— Я — не пленница! — воскликнула она.
— Как? — спросил он с удивлением. — Разве этот человек не увез вас?
— Я не говорю этого, мой друг, я говорю только, что я — не пленница.
— Я вас не понимаю, — сказал он.
— Увы! Я сама себя не понимаю.
— И вы думаете, что если бы вы захотели выйти отсюда и последовать за мной в лагерь, этот человек не удерживал бы вас?
— Уверена.
— В таком случае уедем, донья Кармела, я найду вам подходящее убежище, пока не отыщется ваш отец.
— Нет, друг мой, я не уеду. Я не могу следовать за вами!
— Как! Кто же вам мешает?
— Не говорила ли я вам, что сама себя не понимаю. Час тому назад я была бы счастлива следовать за вами, теперь — не могу.
— Что же произошло с тех пор?
— Послушайте, дон Хуан, я буду откровенна с вами: я вас люблю, вы это знаете, и считаю за счастье быть вашей женой. Но если бы даже все мое счастье зависело от того, покину ли я эту комнату или нет, я не выйду из нее.
— Бог мой! Извините меня, донья Кармела, но я скажу, что это безумие, это сумасбродство!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38