Между тем главная часть армии миновала развилку у креста и стала спускаться по ущелью вниз к реке, а так как дорога в этом месте была узкой, то войска шли в беспорядке, которого командиры напрасно старались избежать.
Вдруг с вершины Серро-Пардо раздался залп картечи; он проложил глубокую борозду в рядах техасцев. В ту же минуту из ущелья донесся страшный крик, и отряд дона Фелисио Паса ринулся на главные силы техасского войска. В первые мгновения техасцы старались освободить место для своей кавалерии, предполагая, что невидимый враг напал на нее с тыла, но удивление их сменилось ошеломлением и ужасом, когда они увидели, что их собственный авангард несется прямо на них, рубя своих направо и налево, с криками:
— Мексика! Мексика! Союз!
Техасцы были преданы. Началась страшная паника. Войска не могли развернуться и восстановить боевой порядок из-за того, что в ущелье было слишком тесно. Осыпаемые градом картечи сверху, поражаемые пиками и сабельными ударами стрелков дона Фелисио, солдаты стали думать только об одном, а именно — о бегстве. Почти обезумевшие, одни бросались в рукопашную, другие старались повернуть лошадей, а страшный хриплый крик: «Мексика! Мексика! Смерть бунтовщикам!» — раздавался в их ушах, как похоронный звон.
Вдруг с тыла показался полковник Мелендес со своими пятью сотнями кавалеристов; техасцы очутились между двух огней.
Тогда смятение приняло чудовищные размеры, и резня стала напоминать легендарные бойни средних веков, когда люди, опьяненные видом крови, одурманенные запахом пороха и шумом битвы, в бешенстве колют, режут и убивают только из одного лишь желания убить, наслаждаются видом своих окровавленных жертв и не только не чувствуют, что их кровожадность насыщается видом груды мертвых тел, плавающих в потоках крови, но, напротив, ощущают, что она все возрастает в них.
Бегство стало немыслимым. Какое бы то ни было сопротивление казалось еще менее возможным. Оставалось прийти к выводу, что все погибло: дело свободы должно было заглохнуть, исчезнуть навсегда под грудой трупов. Вдруг неожиданно мексиканцы стали быстро отступать, по-видимому, под чьим-то натиском сзади. Ряды их быстро раздвинулись по обе стороны, и в этом просвете показался Ягуар, величественный от воодушевлявшего его гнева и отчаяния; он мчался во главе своего верного отряда. Восторженные крики были приветствием этому чудесному появлению храброго повстанца, который для того, чтобы прибыть на помощь своим, должен был проложить себе путь через отряд полковника Мелендеса, тщетно старавшегося отбросить его и загородить ему путь.
— Друзья! — воскликнул Ягуар таким зычным голосом, что его ясно было слышно сквозь шум и грохот битвы. — Неприятель окружил нас! Нас предали! Нас завел в западню негодяй! Покажем этим мексиканцам, которые считают нас уже побежденными и поздравляют себя с легкой победой, — покажем им, на что способны такие люди, как мы! За мной! Вперед! Вперед!
— Вперед! — заревели техасцы, воодушевленные этими пылкими словами.
Ягуар направился к горе Серро-Пардо. Инстинктом военного он угадал, что гора эта может служить ключевой позицией в этой битве. Техасцы бросились за ним лавиной, оглашая воздух дикими криками. Тогда показался и отряд генерала Рубио, скрывавшийся до этих пор в кустах. Он занял вершины холмов и все дороги, и битва стала еще ожесточеннее.
Напрасные усилия! Восемь раз техасцы бросались на приступ вершины Серро-Пардо и восемь раз были отброшены к подошве горы. Напрасно Ягуар, Джон Дэвис и отец Антонио проявляли чудеса храбрости, они не могли выбить врага с занимаемой позиции. Мексиканские ядра и пули наносили техасцам страшные потери, и повстанцы, выбившись из сил, отказались, наконец, от этой бесплодной борьбы.
Их главнокомандующий, тот самый, неосторожность которого привела армию к гибели, решился на последнюю отчаянную попытку. Собрав вокруг себя всех людей, которых только мог собрать, он составил из них общую колонну и как ураган понесся с ней на приступ к месту, где стояла мексиканская артиллерия. Артиллеристы умирали под сабельными ударами один за другим, не уступая им ни пяди своей позиции, но зато остальная часть мексиканской армии, озадаченная этой неожиданной атакой, стала отступать, и этот отчаянный маневр техасцев, казалось, мог изменить исход сражения.
Техасцы завладели позицией и приготовились воспользоваться так выгодно сложившимися обстоятельствами, но, к несчастью, армия повстанцев состояла из людей деморализованных и неспособных оказать сильную и надежную поддержку своим храбрым командирам.
У мексиканцев было время оправиться, и, пристыженные своим отступлением, они снова бросились на неприятеля врукопашную и после ужасного побоища опять отбросили техасцев назад, окончательно заняв высоту и удержав за собой. Полковник Мелендес заставил, наконец, неприятеля сложить оружие. Техасцы были даже лишены возможности обратиться в бегство. Ягуар, тем не менее, не отчаивался. Если уж он не мог победить, то хотел, по крайней мере, спасти Кармелу. Но от Кармелы его отделяла сплошная стена неприятельского войска; необходимо было пробиться через нее. Молодой человек не колебался. Обернувшись лицом к врагам, он, как раненый лев, ринулся на них, призывая к себе товарищей и размахивая над головой саблей, которая все время так верно служила ему. Вдруг какой-то человек с поднятой саблей заступил ему дорогу.
— А! Дон Фелисио, предатель! — вскричал Ягуар, узнав этого человека, и одним ударом раскроил ему череп. Затем он вместе с несколькими товарищами бросился дальше, опрокидывая всех на своем пути. Ряды мексиканских войск расступались, чтобы пропустить их.
— Спасибо, брат! — с благодарностью воскликнул Ягуар, заметив, что полковник Мелендес дал своим солдатам знак пропустить его.
Полковник, не ответив ни слова, отвернулся. Побоище продолжалось еще долго. Техасцы все не сдавались. В конце концов шестьсот из них оказались пленными в руках мексиканцев, а восемьсот человек нашли смерть на поле битвы.
В тот же вечер генерал Рубио вошел со своей победоносной армией в Гальвестон. Остатки техасского войска в страхе разбежались, не надеясь уже на то, что оно когда-либо соберется снова. Дело освобождения Техаса казалось погибшим надолго, если не навсегда.
Приблизившись к развилке у креста, Ягуар нашел повозку разбитой, а большую часть ее защитников лежащими на земле убитыми. Но что было самое странное — это то, что все убитые были оскальпированы.
Транкиль, Кармела, Квониам и Ланей исчезли.
Какая же ужасная драма разыгралась на этом месте?
ГЛАВА VII. Атепетль
Техас разделен на две части густым лесом, простирающимся к северу от истока Рио-Тринидада до реки Арканзас. Лес носит название Кросс-Таймбрс. За этим лесом начинается бескрайняя Апачерия — земля апачей, — по которой бродят бесчисленные стада бизонов и диких лошадей. В центре узкой долины, окруженной с трех сторон зубчатой стеной снеговых гор, у самого берега реки Рио-Сабин, немного выше ее слияния с Вермехо, катящего свои прозрачные воды мимо холмистых берегов, покрытых карликовыми пальмами и хлопчатником, было живописно разбросано небольшое селение, или, как говорят индейцы, атепетль. Густые вершины деревьев образовали над хижинами этого атепетля зеленые купола, защищающие их от жгучих лучей тропического солнца летом и преграждающие к ним доступ холодным ветрам, дующим с гор зимой. Селение это было зимним атепетлем индейцев-команчей из племени Антилопы. Мы в нескольких словах опишем его, так как в нем будет разыгрываться несколько важных сцен из тех событий, о которых нам еще предстоит рассказать.
Хотя хижины атепетля были построены или, вернее, разбросаны по прихоти краснокожих, в нем все же был заметен некоторый порядок: все его улочки сходились к одной точке, бывшей чем-то вроде широкой площади, находившейся в центре селения. В середине этой площади виднелась огромная бездонная бочка, глубоко врытая в землю и украшенная ползучими растениями. Это сооружение называлось ковчегом первого человека. Там же был воткнут столб войны перед большой священной хижиной совета, где в важных случаях вожди племени зажигали огонь совета и курили священную трубку мира. Последняя помещалась у входа в хижину главного вождя на двух вилообразных палках, так как трубка эта никогда не должна была касаться земли.
Индейские хижины в большинстве случаев имеют сферическую форму и построены из кольев, обложенных глыбами земли и обвешанных шкурами бизонов, сшитых вместе и украшенных множеством рисунков. Рисунки эти изображают различных животных, расписанных красной краской.
У входа в каждую хижину лежали в куче маис , корм для лошадей и все зимние запасы владельцев хижины. Всюду висели на длинных кольях и раскачивались во все стороны даже при самом легком дуновении ветра шерстяные одеяла, конская сбруя и всевозможные лоскутки. То были дары набожных индейцев, принесенные ими Владыке Жизни, — дары, носящие название лекарство надежды.
Все селение, за исключением той стороны, которая подходила к реке, было огорожено высокой крепкой изгородью из огромных деревянных столбов, связанных ремнями из древесной коры. Приблизительно в шестистах шагах от селения помещалось кладбище, распространявшее на всю округу сильнейшее зловоние, издали предупреждавшее путника о том, что он приближается к жилищам какого-то индейского племени.
У первобытных жителей Америки очень странный погребальный обычай. Они обычно не хоронят мертвых, а напротив, подвешивают их, так сказать, между небом и землей. Тщательно обернув мертвеца одеялами и бизоньими шкурами, они кладут его на нечто вроде платформы, сооруженной на шестах метров двадцати высотой, и предоставляют ему постепенно разлагаться от дождя, солнца и ветра. Хищные птицы непрерывно носятся стаями вокруг этих своеобразных могил, испуская пронзительные крики и устраивая ужасное пиршество на разлагающихся отвратительных телах этих мертвецов.
Спустя два месяца после битвы при Серро-Пардо, в тот день, с которого мы снова начнем наш рассказ, приблизительно за час до захода солнца, в чудесное послеобеденное время сентября месяца, который индейцы называют Wasipi-Oni — месяц созревания овса, ехали шагом несколько всадников на прекрасных мустангах, разубранных по обычаю, принятому в прерии. Мустанги эти были ярко раскрашены и увешаны пучками перьев и множеством побрякушек. Всадники ехали по довольно неудобной и каменистой дороге по направлению к зимнему атепетлю команчей-антилоп и оживленно разговаривали между собой. Всадников было пятеро, все они были вооружены ружьями, топорами и кинжалами. На них были надеты белые коленкоровые блузы, которые носят индейские охотники, панталоны, в двух местах связанные тесьмой, меховые шапки и индейские мокасины. Но несмотря на этот наряд, обычный для индейцев, которые благодаря частому общению с американцами познакомились с зачатками цивилизации, нетрудно было узнать во всадниках белых — по их манерам и по светлому цвету их лица, цвету, который жгучие солнечные лучи были бессильны сделать таким же темным, как у коренных жителей этой страны. Немного позади всадников, шагах в двухстах, ехал шестой всадник, одетый в такой же костюм, как они, но в котором по первому взгляду можно было узнать настоящего краснокожего. Он был с непокрытой головой. Волосы его, собранные пучком на затылке, были выкрашены красной охрой и связаны ремнем из змеиной кожи, ястребиное перо, воткнутое за правым ухом, указывало на его принадлежность к высшему рангу среди соотечественников, а бесчисленные волчьи хвосты, привязанные к его пяткам, свидетельствовали о том, что это был знаменитый воин. Всадник держал в правой руке веер из целого орлиного крыла, а в левой руке — кнут с короткой рукояткой и длинным ремнем, какие обыкновенно носят индейцы-команчи. Всадники не предпринимали ни одной из мер предосторожности, обычных для тех путешественников, которые боятся засады или неожиданного нападения врага.
Судя по тому, как они разговаривали между собой, а также по тем рассеянным взглядам, которые они иногда бросали по сторонам, скорее по привычке, чем из осторожности, нетрудно было угадать, что люди эти ехали по хорошо знакомой им местности, где они были в полной безопасности от чьего-либо нападения. Между тем, если бы они не были так сильно заняты разговором и взгляд их мог бы проникнуть в глубь леса, стеной стоявшего по обеим сторонам дороги, они бы заметили в некоторых ветвях движение, вряд ли вызванное диким зверем, находившимся вблизи, и увидели бы сквозь листву два сверкающих глаза, устремленных на них с выражением лютой злобы и ненависти. Но мы повторяем, что люди эти, известные во всей этой местности бесстрашные и ловкие охотники, настолько были заняты беседой и так были уверены в своей безопасности, что оставались слепы и глухи к тому, что происходило вокруг них, и совершенно изменили привычке людей, жизнь которых часто висит на волоске из-за одного неосторожного шага или опрометчивого поступка, — привычке прислушиваться к каждому шороху, чтобы не быть захваченными врасплох.
Подъехав к селению на расстояние выстрела, всадники остановились, чтобы дать время отставшему от них индейцу подъехать к ним. И действительно, заметив, что они остановились, индеец ударил кнутом свою лошадь и почти тотчас же присоединился к спутникам. Остановившись возле них, он спокойно стал ждать, чтобы с ним заговорили.
— Что мы теперь должны делать, вождь? — спросил один из путешественников. — Как только мы обогнем выступ горы, торчащий точно мыс впереди нас, мы будем в селении.
— Наши белые братья — храбрецы, и команчи-антилопы будут счастливы принять их и сжечь порох в честь их прибытия. Вождь поедет туда один, чтобы предупредить их о прибытии гостей.
— Да, поезжайте туда, вождь! Мы подождем вас здесь.
— Хорошо! Брат мой сказал правильно.
Индеец, сильно ударив кнутом по крупу лошади, которая от этого рванулась вперед, вскоре скрылся за выступом горы, о котором говорили путешественники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38