Заказывал тут магазин
— Моокапек знает их и он им отомстит.— Назовите мне их главаря, если вы только знаете его имя.— Да, я его знаю. Бледнолицые называют его Красным Кедром, а индейцы Людоедом.— О! В таком случае вы уже отомщены, вождь, потому что он умер.— Мой отец ошибается.— Вы говорите, что я ошибаюсь, но я сам убил его!Индеец покачал головой.— Красный Кедр живуч, — сказал он, — лезвие ножа, которым поразил его мой отец, было слишком коротко… Красный Кедр ранен, но через несколько дней он опять будет на ногах и снова начнет убивать и скальпировать индейцев.Это известие поразило асиендадо.Враг, которого он считал мертвым, оказался жив, и асиендадо снова предстояло вести с ним борьбу.— Мой отец должен держаться настороже, — продолжал вождь. — Красный Кедр поклялся отомстить ему.— О! Я не дам ему на это времени. Он не человек, а исчадие дьявола, от которого во что бы то ни стало необходимо очистить землю, прежде чем к нему вернутся силы и он будет в состоянии начать новый ряд убийств.— Я помогу моему отцу отомстить этому врагу.— Благодарю, вождь, я не отказываюсь от вашей помощи, потому что мне, может быть, понадобится, и даже очень скоро, помощь всех моих друзей. Ну, а теперь скажите мне, что вы намерены делать?— Орлиное Перо не может больше жить вместе с бледнолицыми и поэтому удалится в пустыню; у него есть друзья среди команчей, они краснокожие и с радостью примут его.— Я не стану даже и пытаться отговаривать вас, вождь; ваше решение вполне справедливо, и если вы впоследствии точно так же отплатите белым, они не будут иметь права жаловаться на вас, потому что сами довели вас до этого. Когда отправляется мой брат?— Как только зайдет солнце.— Отдохните здесь сегодня, а завтра, если уж вы так решили, можете отправиться в путь.— Моокапек должен отправиться сегодня.— В таком случае, делайте как хотите. Есть у вас лошадь?— Нет, но я добуду себе лошадь, как только встречу какую-нибудь манаду.— Я не могу отпустить вас в такое путешествие пешком и дам вам лошадь.— Благодарю, отец мой добр, индейский вождь не забудет этого…— Пойдемте, вы сами выберете себе лошадь.— Я хочу сказать еще несколько слов моему отцу.— Говорите, вождь, я вас слушаю.— Кутонепи, бледнолицый охотник, поручил мне сообщить моему отцу важное предостережение.— Какое?— Моему отцу грозит большая опасность… Кутонепи хочет видеть моего отца как можно скорее, чтобы самому сообщить ему, в чем дело.— Хорошо, мой брат скажет охотнику, что завтра я буду на прогалине Пораженного Дуба и буду там ждать его до вечера.— Я передам слова моего отца охотнику.Затем ранчеро и краснокожий вышли из беседки и большими шагами направились к асиенде.Дон Мигель предоставил корасу самому выбрать себе лошадь, и в то время как сашем седлал лошадь по индейскому обычаю, асиендадо удалился к себе в спальню и велел сказать сыну, чтобы тот пришел к нему.Молодой человек успел уже совсем оправиться от полученной раны.Дон Мигель сказал сыну, что ему необходимо уехать на несколько дней и поручил ему управление асиендой; при этом он советовал ему главным образом не удаляться от фермы и как можно заботливее оберегать сестру.Молодой человек, радуясь в душе, что ему можно в продолжение нескольких дней наслаждаться полной свободой, обещал отцу исполнить все, что тот от него требовал.Поцеловав в последний раз сына и дочь, дон Мигель отправился в патио Патио — внутренний дворик.
.В ожидании его, вождь занимался тем, что заставлял гарцевать выбранную им для себя великолепную лошадь.Дон Мигель несколько минут любовался ловкостью и грацией индейца, которому в этом отношении мог бы позавидовать самый знаменитый мексиканский объездчик мустангов, потом он вскочил в седло, и они оба вместе поехали по направлению к Эль-Пасо, куда им необходимо было попасть, прежде чем достигнуть пустыни и добраться до прогалины Пораженного Дуба.Путешественники молча ехали рядом, погруженные каждый в свои мысли.В ту минуту, когда они вступали в Пасо, солнце садилось на горизонте в волны красноватых паров, что предвещало на ночь грозу.При въезде в городок они расстались. На следующий день, как мы уже говорили в начале нашего рассказа, дон Мигель выехал на рассвете и направился к прогалине. ГЛАВА XI. Беседа Валентин Гилуа жил или, лучше сказать, странствовал в течение пяти или шести лет по обширным пустыням Новой Мексики и Техаса.В окрестностях Рио-Пуэрко он появился в первый раз вместе с арауканским вождем; они выслеживали ягуара.Оба они считались самыми смелыми пограничными охотниками.Когда им удавалось собрать богатый запас мехов, они отправлялись продавать их в города, возобновляли там запасы пороха и пуль, покупали кое-какие необходимые предметы и снова возвращались в пустыню.Часто они нанимались на одну и даже на две недели к владельцам асиенд, чтобы избавить их от хищных зверей, опустошавших их стада; но, исполнив свою обязанность, т. е. уничтожив свирепых хищников и получив за это плату, они, несмотря на блестящие предложения асиендадос, желавших удержать их у себя на службе, снова вскидывали карабины на плечи и уходили.Валентин и его друг хранили самое глубокое молчание относительно событий своей жизни, предшествовавших появлению их в этих странах.Одно только выдавало национальность Валентина, которого товарищ его называл Кутонепи, — что на языке индейцев означает «Мужественный», — охотник носил на груди крест Почетного Легиона.Рассказы о бесчисленных подвигах обоих охотников приводили в восторг пограничных жителей, а тигров на своем веку они убили столько, что потеряли им счет.С доном Мигелем Сарате они познакомились совершенно случайно и притом самым необыкновенным образом, и с тех пор между ними установились самые дружеские отношения.Дон Мигель одной бурной ночью остался жив только благодаря необыкновенной верности глаза Валентина, который пулей в голову убил лошадь мексиканца в ту самую минуту, когда она, обезумев от страха и не повинуясь больше ни голосу, ни поводьям, неудержимо влекла своего всадника к громадной пропасти, на дно которой она и свалилась бы вместе с ним, не вмешайся Валентин.Дон Мигель поклялся, что навсегда сохранит благодарность к своему спасителю.Валентин и Курумилла сделались учителями детей асиендадо, которые, со своей стороны, сильно привязались к обоим охотникам.Дон Пабло очень часто охотился в прериях вместе со своими друзьями.Им он главным образом и был обязан верностью глаза и своим искусством обращаться со всякого рода оружием и умением объезжать лошадейДон Мигель Сарате не имел тайн от охотниковОни читали в его душе, как в открытой книге.Они без всякого за это вознаграждения исполняли все его планы, потому что эти грубые лесные бродяги ценили всего больше и всего дороже свободу пустыни.Однако, невзирая на симпатию и дружбу, столь тесно связывавшие эти непохожие друг на друга личности, несмотря на доверие, лежавшее в основе их дружбы, ни дон Мигель, ни его дети никогда не могли добиться, чтобы охотники рассказали им о своей жизни до прибытия в их страну.Дон Мигель не раз, движимый не любопытством, а только одним участием, пытался вызвать их на откровенность, но Валентин всегда умел обойти эти вопросы молчанием; он делал это так искусно, что мексиканец не мог считать себя оскорбленным недостатком откровенности с его стороны и рассердиться за это упрямое молчание.С Курумиллой дело было еще проще.Закутавшись в стоическую невозмутимость индейца, он на все вопросы ограничивался таинственным покачиванием головы и не отвечал ни слова.В конце концов асиендадо и его семья прекратили всякие расспросы и отказались от надежды проникнуть в тайну, которую их друзья умышленно и упорно от них скрывали.Это, впрочем, не имело никакого влияния на их дружбу, и дон Мигель всегда с одинаковым удовольствием встречался с охотниками, когда они возвращались с охоты в прериях, где пропадали иногда по целым месяцам.Мексиканец и охотник присели к огню, в то время как Курумилла, вооружившись своим скальпелем, снимал шкуры с ягуаров, так искусно убитых доном Мигелем— Э! Дружище, — смеясь, сказал дон Мигель, — я начал уже терять терпение и думал, что вы забыли об этом свидании, хотя сами же вы его и назначили— Я никогда ничего не забываю, вы это знаете, — серьезно отвечал Валентин, — если я не пришел раньше, то это потому, что от моего хакаля очень далеко до этой прогалины— Сохрани меня Бог от того, чтобы я стал вас упрекать, мой друг, хотя, признаюсь вам, перспектива провести ночь одному в этом лесу не имела для меня ничего особенно привлекательного, и если бы вы не явились до захода солнца, я бы непременно уехал.— И вы поступили бы очень дурно, дон Мигель, потому что мне нужно говорить с вами об очень важном деле, и кто знает, что могло бы случиться, если бы мне не удалось вас предупредить.— Вы меня просто пугаете, друг мой.— Я сейчас вам все объясню, но сначала позвольте мне вам сказать, что несколько дней тому назад вы совершили одну крупную неосторожность, последствия которой могут быть весьма серьезными для вас.— Какая неосторожность?— Я сказал «одну», а должен был сказать «две».— Я вас слушаю, — проговорил дон Мигель, в голосе которого слышалась легкая досада, — говорите, пожалуйста, яснее.— Вы поссорились с одним бандитом-американцем?— С Красным Кедром?— Да. А когда он был в ваших руках, вы дали ему возможность ускользнуть, вместо того, чтобы убить его на месте.— Это правда, я поступил нехорошо, — что делать, негодяй живуч как аллигатор; но будьте спокойны: если он когда-нибудь попадется мне под руку, клянусь вам, я уж не промахнусь.— А между тем вы уже промахнулись один раз, и в этом-то и состоит вся беда.— Я вас не понимаю.— Вы сейчас меня поймете. Этот человек один из тех негодяев, — грязная пена Североамериканских Соединенных Штатов, — которых, к несчастью, слишком много приходится видеть здесь за последние несколько лет… Не знаю, как ему удалось обмануть вашего агента в Нью-Йорке, но он сумел так хорошо втереться к нему в доверие, что последний рассказал ему все, что он знал о задуманном вами перевороте.— Он мне это сказал.— Тем лучше. Значит, в это-то время вы и закололи его кинжалом?— Да, и вместе с тем я отнял у него когти, т. е. я овладел имевшимися у него письмами, которые могли меня скомпрометировать.— Ошибаетесь! Негодяй этот — слишком опытный мошенник и не мог не предвидеть того, что случилось; у него было еще письмо, самое важное, самое компрометирующее изо всех, и этого-то письма вы и не взяли.— Я взял три письма.— Да, но их всего было четыре; но так как одно последнее письмо стоило столько же, сколько все остальные вместе, он всегда носил его при себе в кожаном мешочке, висевшем у него на шее на стальной цепочке; это письмо вам, конечно, не могло прийти в голову поискать у него на груди.— Но какое же значение оно может иметь, тем более, что я не помню, чтобы писал когда-нибудь подобное письмо? И почему вы так сильно упираете на значение его?— Письмо это — просто-напросто договор, заключенный вами с генералом Ибаньесом и мистером Вудом и подписанный вами троими.— Тысяча чертей! — вскричал пораженный асиендадо. — В таком случае, я погиб, потому что если этот человек действительно владеет этой бумагой, он непременно ею воспользуется, чтобы отомстить мне.— До тех пор, пока сердце бьется в груди, ничто еще не потеряно, дон Мигель. Положение ваше очень серьезное, я согласен, но мне приходилось бывать и в гораздо худшем положении, и все-таки я благополучно выпутывался…— Что же теперь делать?— Красный Кедр два дня уже как на ногах. Как только он почувствовал себя в силах сесть на лошадь, он сейчас же отправился в Санта-Фе, столицу Новой Мексики, и выдал вас губернатору… В этом поступке нет ничего такого, что могло бы вас удивить.— Мне остается только бежать, и как можно скорей.— Подождите; всякий человек имеет на дне сердца, в виде приманки для дьявола — по крайней мере, один из семи смертных грехов…— К чему вы мне это говорите?— Сейчас вы все узнаете. К счастью для нас, Красный Кедр имеет, как мне кажется, все семь смертных грехов, а из них скупость стоит у него, если я не ошибаюсь, на первом плане.— Ну?— Ну и случилось следующее: наш приятель хотя и выдал вас правительству как заговорщика, но побоялся расстаться с доказательствами, подтверждающими его донос… Когда генерал Итурес, губернатор, потребовал от него предоставления доказательства, Красный Кедр ответил, что согласен отдать его, но не иначе как за сто тысяч пиастров золотом.— А! — проговорил асиендадо, переводя дух. — А что сказал ему Итурес?— Генерал один из самых заклятых ваших врагов и он дорого бы дал за то, чтобы иметь удовольствие приказать вас расстрелять.— Это правда.— Но, тем не менее, он не купил письма, потому что назначенная скваттером сумма показалась ему слишком высокой, тем более что ему пришлось бы платить из своего сундука, так как правительство не признает подобных сделок.— Как же поступил тогда Красный Кедр?— Он не отказался от своего намерения и сказал генералу, что дает ему сроку восемь дней обдумать это предложение, а затем свободно вышел из ратуши.— Гм! А когда он был у генерала Итуреса?— Вчера утром, а это значит, что у вас впереди еще целых шесть дней.— Шесть дней, это слишком мало.— Э! — возразил француз, пожимая плечами. — У нас во Франции…— Ну, да ведь на то вы и французы!— Это правда; но зато у вас вдвое больше времени, чем нам нужно! Однако довольно болтать пустяки!.. Вы человек энергичный и действительно желаете добра вашей стране, поэтому не смущайтесь первой неудачей; кто знает, может быть, все это еще к лучшему!— Э! Друг мой, вы забываете, что я здесь один: генерал Ибаньес, который мог бы помочь мне в эту критическую минуту, находится в пятидесяти милях отсюда. Что я могу сделать? Ничего.— Все. Я предвидел ваше возражение и послал Орлиное Перо, сашема корасов, к Ибаньесу… Вы знаете, как быстро ездят индейцы, и я уверен, что через несколько часов он будет здесь вместе с генералом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
.В ожидании его, вождь занимался тем, что заставлял гарцевать выбранную им для себя великолепную лошадь.Дон Мигель несколько минут любовался ловкостью и грацией индейца, которому в этом отношении мог бы позавидовать самый знаменитый мексиканский объездчик мустангов, потом он вскочил в седло, и они оба вместе поехали по направлению к Эль-Пасо, куда им необходимо было попасть, прежде чем достигнуть пустыни и добраться до прогалины Пораженного Дуба.Путешественники молча ехали рядом, погруженные каждый в свои мысли.В ту минуту, когда они вступали в Пасо, солнце садилось на горизонте в волны красноватых паров, что предвещало на ночь грозу.При въезде в городок они расстались. На следующий день, как мы уже говорили в начале нашего рассказа, дон Мигель выехал на рассвете и направился к прогалине. ГЛАВА XI. Беседа Валентин Гилуа жил или, лучше сказать, странствовал в течение пяти или шести лет по обширным пустыням Новой Мексики и Техаса.В окрестностях Рио-Пуэрко он появился в первый раз вместе с арауканским вождем; они выслеживали ягуара.Оба они считались самыми смелыми пограничными охотниками.Когда им удавалось собрать богатый запас мехов, они отправлялись продавать их в города, возобновляли там запасы пороха и пуль, покупали кое-какие необходимые предметы и снова возвращались в пустыню.Часто они нанимались на одну и даже на две недели к владельцам асиенд, чтобы избавить их от хищных зверей, опустошавших их стада; но, исполнив свою обязанность, т. е. уничтожив свирепых хищников и получив за это плату, они, несмотря на блестящие предложения асиендадос, желавших удержать их у себя на службе, снова вскидывали карабины на плечи и уходили.Валентин и его друг хранили самое глубокое молчание относительно событий своей жизни, предшествовавших появлению их в этих странах.Одно только выдавало национальность Валентина, которого товарищ его называл Кутонепи, — что на языке индейцев означает «Мужественный», — охотник носил на груди крест Почетного Легиона.Рассказы о бесчисленных подвигах обоих охотников приводили в восторг пограничных жителей, а тигров на своем веку они убили столько, что потеряли им счет.С доном Мигелем Сарате они познакомились совершенно случайно и притом самым необыкновенным образом, и с тех пор между ними установились самые дружеские отношения.Дон Мигель одной бурной ночью остался жив только благодаря необыкновенной верности глаза Валентина, который пулей в голову убил лошадь мексиканца в ту самую минуту, когда она, обезумев от страха и не повинуясь больше ни голосу, ни поводьям, неудержимо влекла своего всадника к громадной пропасти, на дно которой она и свалилась бы вместе с ним, не вмешайся Валентин.Дон Мигель поклялся, что навсегда сохранит благодарность к своему спасителю.Валентин и Курумилла сделались учителями детей асиендадо, которые, со своей стороны, сильно привязались к обоим охотникам.Дон Пабло очень часто охотился в прериях вместе со своими друзьями.Им он главным образом и был обязан верностью глаза и своим искусством обращаться со всякого рода оружием и умением объезжать лошадейДон Мигель Сарате не имел тайн от охотниковОни читали в его душе, как в открытой книге.Они без всякого за это вознаграждения исполняли все его планы, потому что эти грубые лесные бродяги ценили всего больше и всего дороже свободу пустыни.Однако, невзирая на симпатию и дружбу, столь тесно связывавшие эти непохожие друг на друга личности, несмотря на доверие, лежавшее в основе их дружбы, ни дон Мигель, ни его дети никогда не могли добиться, чтобы охотники рассказали им о своей жизни до прибытия в их страну.Дон Мигель не раз, движимый не любопытством, а только одним участием, пытался вызвать их на откровенность, но Валентин всегда умел обойти эти вопросы молчанием; он делал это так искусно, что мексиканец не мог считать себя оскорбленным недостатком откровенности с его стороны и рассердиться за это упрямое молчание.С Курумиллой дело было еще проще.Закутавшись в стоическую невозмутимость индейца, он на все вопросы ограничивался таинственным покачиванием головы и не отвечал ни слова.В конце концов асиендадо и его семья прекратили всякие расспросы и отказались от надежды проникнуть в тайну, которую их друзья умышленно и упорно от них скрывали.Это, впрочем, не имело никакого влияния на их дружбу, и дон Мигель всегда с одинаковым удовольствием встречался с охотниками, когда они возвращались с охоты в прериях, где пропадали иногда по целым месяцам.Мексиканец и охотник присели к огню, в то время как Курумилла, вооружившись своим скальпелем, снимал шкуры с ягуаров, так искусно убитых доном Мигелем— Э! Дружище, — смеясь, сказал дон Мигель, — я начал уже терять терпение и думал, что вы забыли об этом свидании, хотя сами же вы его и назначили— Я никогда ничего не забываю, вы это знаете, — серьезно отвечал Валентин, — если я не пришел раньше, то это потому, что от моего хакаля очень далеко до этой прогалины— Сохрани меня Бог от того, чтобы я стал вас упрекать, мой друг, хотя, признаюсь вам, перспектива провести ночь одному в этом лесу не имела для меня ничего особенно привлекательного, и если бы вы не явились до захода солнца, я бы непременно уехал.— И вы поступили бы очень дурно, дон Мигель, потому что мне нужно говорить с вами об очень важном деле, и кто знает, что могло бы случиться, если бы мне не удалось вас предупредить.— Вы меня просто пугаете, друг мой.— Я сейчас вам все объясню, но сначала позвольте мне вам сказать, что несколько дней тому назад вы совершили одну крупную неосторожность, последствия которой могут быть весьма серьезными для вас.— Какая неосторожность?— Я сказал «одну», а должен был сказать «две».— Я вас слушаю, — проговорил дон Мигель, в голосе которого слышалась легкая досада, — говорите, пожалуйста, яснее.— Вы поссорились с одним бандитом-американцем?— С Красным Кедром?— Да. А когда он был в ваших руках, вы дали ему возможность ускользнуть, вместо того, чтобы убить его на месте.— Это правда, я поступил нехорошо, — что делать, негодяй живуч как аллигатор; но будьте спокойны: если он когда-нибудь попадется мне под руку, клянусь вам, я уж не промахнусь.— А между тем вы уже промахнулись один раз, и в этом-то и состоит вся беда.— Я вас не понимаю.— Вы сейчас меня поймете. Этот человек один из тех негодяев, — грязная пена Североамериканских Соединенных Штатов, — которых, к несчастью, слишком много приходится видеть здесь за последние несколько лет… Не знаю, как ему удалось обмануть вашего агента в Нью-Йорке, но он сумел так хорошо втереться к нему в доверие, что последний рассказал ему все, что он знал о задуманном вами перевороте.— Он мне это сказал.— Тем лучше. Значит, в это-то время вы и закололи его кинжалом?— Да, и вместе с тем я отнял у него когти, т. е. я овладел имевшимися у него письмами, которые могли меня скомпрометировать.— Ошибаетесь! Негодяй этот — слишком опытный мошенник и не мог не предвидеть того, что случилось; у него было еще письмо, самое важное, самое компрометирующее изо всех, и этого-то письма вы и не взяли.— Я взял три письма.— Да, но их всего было четыре; но так как одно последнее письмо стоило столько же, сколько все остальные вместе, он всегда носил его при себе в кожаном мешочке, висевшем у него на шее на стальной цепочке; это письмо вам, конечно, не могло прийти в голову поискать у него на груди.— Но какое же значение оно может иметь, тем более, что я не помню, чтобы писал когда-нибудь подобное письмо? И почему вы так сильно упираете на значение его?— Письмо это — просто-напросто договор, заключенный вами с генералом Ибаньесом и мистером Вудом и подписанный вами троими.— Тысяча чертей! — вскричал пораженный асиендадо. — В таком случае, я погиб, потому что если этот человек действительно владеет этой бумагой, он непременно ею воспользуется, чтобы отомстить мне.— До тех пор, пока сердце бьется в груди, ничто еще не потеряно, дон Мигель. Положение ваше очень серьезное, я согласен, но мне приходилось бывать и в гораздо худшем положении, и все-таки я благополучно выпутывался…— Что же теперь делать?— Красный Кедр два дня уже как на ногах. Как только он почувствовал себя в силах сесть на лошадь, он сейчас же отправился в Санта-Фе, столицу Новой Мексики, и выдал вас губернатору… В этом поступке нет ничего такого, что могло бы вас удивить.— Мне остается только бежать, и как можно скорей.— Подождите; всякий человек имеет на дне сердца, в виде приманки для дьявола — по крайней мере, один из семи смертных грехов…— К чему вы мне это говорите?— Сейчас вы все узнаете. К счастью для нас, Красный Кедр имеет, как мне кажется, все семь смертных грехов, а из них скупость стоит у него, если я не ошибаюсь, на первом плане.— Ну?— Ну и случилось следующее: наш приятель хотя и выдал вас правительству как заговорщика, но побоялся расстаться с доказательствами, подтверждающими его донос… Когда генерал Итурес, губернатор, потребовал от него предоставления доказательства, Красный Кедр ответил, что согласен отдать его, но не иначе как за сто тысяч пиастров золотом.— А! — проговорил асиендадо, переводя дух. — А что сказал ему Итурес?— Генерал один из самых заклятых ваших врагов и он дорого бы дал за то, чтобы иметь удовольствие приказать вас расстрелять.— Это правда.— Но, тем не менее, он не купил письма, потому что назначенная скваттером сумма показалась ему слишком высокой, тем более что ему пришлось бы платить из своего сундука, так как правительство не признает подобных сделок.— Как же поступил тогда Красный Кедр?— Он не отказался от своего намерения и сказал генералу, что дает ему сроку восемь дней обдумать это предложение, а затем свободно вышел из ратуши.— Гм! А когда он был у генерала Итуреса?— Вчера утром, а это значит, что у вас впереди еще целых шесть дней.— Шесть дней, это слишком мало.— Э! — возразил француз, пожимая плечами. — У нас во Франции…— Ну, да ведь на то вы и французы!— Это правда; но зато у вас вдвое больше времени, чем нам нужно! Однако довольно болтать пустяки!.. Вы человек энергичный и действительно желаете добра вашей стране, поэтому не смущайтесь первой неудачей; кто знает, может быть, все это еще к лучшему!— Э! Друг мой, вы забываете, что я здесь один: генерал Ибаньес, который мог бы помочь мне в эту критическую минуту, находится в пятидесяти милях отсюда. Что я могу сделать? Ничего.— Все. Я предвидел ваше возражение и послал Орлиное Перо, сашема корасов, к Ибаньесу… Вы знаете, как быстро ездят индейцы, и я уверен, что через несколько часов он будет здесь вместе с генералом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38