Он шел шаркая и думал:
"Эх, Кола, Кола, каким верным и надежным другом ты был... Моя жизнь состоит из сплошных потерь! Люди уходят один за другим... Нас, реабилитированных политических, только в Тбилиси было не меньше двух сотен. После каждого футбольного матча мы собирались возле киностудии "Грузия-фильм". Приветст-вия, сбивчивые разговоры обо всем и ни о чем, любовь, воспоминания... Потом расходились по несколько человек - кто куда. Спаянность, взаимовыручка, верность... Мы были в ответе друг за друга, делили беды и радости. Чтобы кто-то проявил равнодушие, остался в стороне?! Такого не было. Что же произошло?.. Время, возраст, болезни прибрали постепенно всех еще в бытность мою в Тбилиси. Уходят самые близкие люди... Каково оплакивать их одного за другим?! Каждый из них уносит частичку твоей жизни... Был среди нас грузинский еврей Абрек Батошвили, человек удивительной души. Большая часть грузинских евреев уехала в Израиль. Абрек не уезжал, не мог оставить могилы своих предков. Его ремеслом была война. Под старость он уже не мог быть полезным обетованной родине. Благородство не позволяло ему стать пенсионером в стране, и без того втянутой в постоянные войны. Под конец уехал и он. Я узнал об этом в последний мой приезд с Севера, когда получил весточку с грустной фразой: "У меня здесь больше никого не осталось". Смерть, похороны, скорбный плач... Кола, Кола, тебе я могу признаться, может, оттого и сбежал я в Россию, что больше не мог этого вынести... Теперь и ты покинул меня, Кола!.. Ты отвел от меня столько бед, несчастий, и вот... Как же мне есть твое мясо?! Или на свете ничего святого не осталось?.. Даю тебе слово, слово мужчины, - я коснусь тебя только на послед-нем издыхании, клянусь Богом и святым Георгием Атоцним... Кола, а хочешь, я расскажу тебе, сколько раз спасали меня от смерти настоящие парни, такие, как ты! Ладно, перестань! Что за тирада!.. То ли смеешься, то ли плачешь, не поймешь... Тогда я тебе расскажу вот что... Да, да, расскажи-ка тот случай в "Иберии". Гостили в Тбилиси две немки: пожилая и молодая, прекрасная. Остановились в гостинице "Иверия". Днем мы возили их по городу, окрестностям, показывали, как водится, достопримечательности, а вечером я пригласил дам поужинать в ресторан "Иверия". За соседним столиком шел пир горой. Кутили пятеро парней, к тому времени уже крепко набравшихся. Едва оркестр заиграл танец, как один из них пригласил мою красотку. На следующий танец к ней подскочил другой. Она пошла и с ним. Когда перед нашим столиком вырос третий, уже вмешался я оставь, говорю, она устала. Кавалер ругнулся в ответ. Будучи сам под хмельком, я, не раздумывая, шарахнул его в челюсть. Парень, и без того нетвердо державшийся на ногах, качнулся и, падая, ухватился за скатерть соседнего столика, сдернув на пол все, что на нем было. Люди повскакали с мест. Рванулись собутыльники. На шум сбежались администратор, официанты, милицейские, дежурившие в те времена в ресторане, - словом, все. И пошел дым столбом. Насилу их оттащили, потому как парни были - будь здоров! Каждый мог бы ударом кулака свалить носорога. Покидая ресторан, они не жалели угроз в мой адрес. К тому времени закончили свой ужин и мы. Я проводил гостий до их комнат, попрощался. Вышел из гостиницы - парни в полном составе, все пятеро, стоят. Завидев меня, сомкнули ряд и двинулись. Я, Кола, прижался к стене, так хоть с тыла не подберутся. Силенок у меня хватало, но не на пятерых же бугаев... Вдруг откуда ни возьмись "Волга". Останавливается. Выходят Амиран Морчиладзе, Викентий Джмухадзе, Абрек Батошвили, Саша Папава, Тариэл Кутателадзе... Кто-то из них, то ли Абрек, то ли Викентий, окликает: "Гора, в чем дело?" Моих горланов как ветром сдуло, куда только подевались богатыри. Может, компанию узнали... Может быть... Эх, Кола, с твоей смертью забот у меня поприбавилось. Через пятьдесят-шестьдесят дней, в середине марта, я должен быть у Хабибулы! Смогу ли? Успею?.. Довольно, хватит ныть. Определим местоположение, уточним, сколько идти осталось..."
Едва Гора покончил с делами, как его мыслями снова завладел старик.
"У него необычный страх преследования. Спорим, ему за девяносто. Давай попытаемся разобраться, кто он такой. Возьмем несколько вариантов... Ну, ты даешь! Старик сам хотел все рассказать... Что бы тебе его выслушать! Тогда себя нечем было бы занять! Резонно, ничего не скажешь. Допустим, он интеллигент. Очень возможно, что и грузин... По возрасту мог бы быть Митиленичу отцом... Что, сомневаешься? Но его повадки, жесты!.. Ладно, согласен, пусть интеллигент. Скажем, из меньшевиков, член организации "Молодой марксист", участник восстания двадцать четвертого года. Сослан, а может, подпал под "высшую меру". Сбежал, укрылся в тайге. Может быть? Может! Тогда давай разберемся, какими были настроения в нашем грузинском обществе того времени, какие причины обусловили и его, в частности, арест и ссылку в Сибирь .. Да только ли его?! Десятков тысяч... Нужна общая картина .. Все мы росли в той обстановке!..
Со времен первой мировой войны жизнь грузинского народа, его интеллигенции отличали скорбь и страх. Эти чувства и сопутствовали им в жизни до самого конца. Материальные убытки никого не трогали, ведь интеллигенция искони боролась за справедливое перераспределение богатства. Она только горевала о безвременно, неправедно погибших и, перебирая мысленно трагические события, приходила в отчаяние, потому как эта бесконечная цепь несчастий была выкована собственны-ми руками. Отец сравнивал свое поколение с разбойником, обобранным до нитки, который, оставшись в чем мать родила, сам сунул голову в петлю. Я все это видел, слышал. Сначала я мучался оттого, что мучаются взрослые, потом во мне самом стал нарастать протест против насилия и несправедливости.
О чем только не голосили в том плаче великом! О том, что помешавшиеся на идеологии дилетанты, играя в свои игры, проиграли независимость, Богом ниспосланную грузинскому народу после ста двадцати лет рабства; не говоря ни о чем другом, они ликвидировали конную армию как гнездовья аристократов, и врага, не раз терпевшего поражение на поле битвы, обращавшегося в бегство, некому было преследовать. Посему он не только избежал полного уничтожения, но снова обрел силу для наступления и победы.
Прав был Эрекле Каргаретели: революция - агония отжившего, разрушение того, что должно быть разрушено. Вождем революции становится тот, кто по природе своей лишен тяги к созиданию или потерпел на этом поприще неудачу, зато умеет поднимать и увлекать за собой массы, политизировать их. Созидание нового - талант. Разрушение старого - стихия, животный инстинкт использова-ния обстоятельств. Жажда самоутверждения неодолимо влечет людей несостояв-шихся на революционное поприще, потому как их человеческие качества и возможности исчерпываются способностью разрушать. Им под силу свершить революцию, то есть смести отжившее, старое, но они не могут построить систему, государство, поскольку созидание нового - это творчество, а они лишены этой благодати. Едва ли в истории сыщутся примеры, когда вождь революции, уничтожив старую систему, сам воздвиг новую. Это удел тех, кто приходит вслед за разрушителями. Вождям - Кромвелю, Марату, Дантону, Робеспьеру, Ленину и им подобным - история уготовляет иную участь. Ни одному из поименованных не дано было создать новую систему, основать государство. Пришли другие - хорошие или плохие - иной вопрос, но новые системы и государства основали они. Взявшись строить государство, меньшевистское правительство освобожден-ной Грузки обратилось к революционной методологии - посулам, лжи, трепу, пропаганде идей. Результаты не замедлили сказаться: грузинские большевики ввели русские войска, торжественно вернули собственную родину все тому же поработителю и свое предательство сочли геройством. Тут уже большевики взялись за "строительство социализма" на свой лад, собственными, неповторимы-ми революционными методами. Они поедом ели друг друга: с захвата Грузии, во времена Сталина и потом... Впрочем, на отсутствие aппетита они и нынче не жалуются, но от физического уничтожения отказались. Что ни говори, а двадцатые годы отмечены особой жестокостью и кровопролитиями... Странное дело, сначала большевики - те, что жили в Грузии, и те, что укрывались у русских, - с обоюдно-го согласия ввели русские войска, подмяв под себя страну, потом сцепились друг с другом... Владений не поделили. Напридумывали слов, стали называться уклонистами, троцкистами... Допустим, мой старик грузин в прошлом какой-нибудь уклонист... А тебе так и хочется, чтобы он оказался грузином... Даже если окажется, тебе что с того? Интересно, всегда ли так было, что революционеры после победы начинают охоту друг на друга? Научного анализа этого явления или не существует, или я не встречал... Тут вступают в действие закономерности. Какие?! Как ты думаешь, кого они больше поубивали: друг друга или тех, кого объявили врагами револоции? Конечно, своих они больше щадили, что тут говорить... Гнев Господний навлекли на Грузию... Трагедии начались намного раньше. Разве не с первой мировой войны поселились в стране смерть и скорбь?..
Два десятка лет, предшествовавшие революции, были периодом политической борьбы, нелегальной работы, резкого обострения противостояний между партиями и различными группировками, социальной вражды и в основном насилия. Для того чтобы самоутвердиться, молодежь идет на все. Она и в мирное время агрессивна, а о смуте и говорить не приходится. Каждый едва оперившийся птенец твердо убежден, что держит в кармане панацею освобождения человечества. Неудиви-тельно, что при таком раскладе инициативу берет в свои руки насилие! Вахтанг Амилахвари и Симонина Цхведадзе росли и мужали именно в такую пору. Друзья - водой не разольешь. Детство провели в драках, защищая свою дружбу, в юности терпели нападки: что может быть общего у князя с крестьянином! Понадобилось два-три года, прежде чем к друзьям перестали цепляться, а все потому, что ни один из обидчиков не избежал трепки. Мужественные, рослые парни, они сами никого зазря не задевали и другим спуску не давали. Обычно, когда личность утверждает себя, какая-нибудь серость, притязающая на лидерст-во, рвется в драку со сверстниками-верховодами. В случае победы середняка ждет почтение и боязнь окружающих, а в случае поражения он все равно не остается внакладе, обретает славу человека бесстрашного, о таком будут говорить - ты погляди, на кого он руку поднял! Кстати, помимо прочего, парням сильным и мужественным нет покоя от таких честолюбцев. Приходится порой вразумлять какого-нибудь задиру, даже если на это нет никакой охоты. Когда разговор заходил о Вахтанге Амилахвари и Симонике Цхведадзе, дед Гора рассказывал такую историю.
В канун нового тысяча девятьсот двадцать первого года Вахтанга с несколькими друзьями по юнкерскому училищу отпустили на побывку домой. Семья Амилахвари занимала квартиру в бельэтаже. Пир был в самом разгаре, когда Вахтанг выглянул в окошко и увидел, что мимо идет Иагор Каргаретели. Вахтанг взмолился: "Дядя Гора, пожалуйста, поднимись, не то обидишь!" Дед принял приглашение и присоединился к застолью. И все было бы славно, если бы вдруг под окнами не взревел невесть откуда взявшийся духовой оркестр. В гвалте застольцы не только собеседников, но и собственных голосов не слышали. Вахтанг Амилахвари, высунувшись из окна, попросил оркестрантов переместиться куда-нибудь подальше. Музыканты, разгоряченные вином, только жару наддали в ответ. Вахтанг велел им убираться, пригрозив спуститься и намылить шеи. "Спустишься и выкусишь", - нагло отпарировал капельмейстер! Вахтанг выскочил на улицу, а застольцы в ожидании потехи сгрудились у окна. Вахтанг еще раз, крайне вежли-во, попросил оркестрантов уйти и нарвался на грубость. Вопрос разрешился всего за пару минут. Полиция сгребла всех: того, кто бил, и тех, кого били. Прервавшее-ся было застолье возобновилось, а Иагор Каргаретели, выждав время, отправился в полицию выручать Вахтанга Амилахвари. К его приходу фельдшеры уже отвозились с пострадавшими. В углу помещения грудой лежали расплющенные инструменты, а Вахтанг Амилахвари беседовал с дежурным полицейским. Прибывшему вскоре начальнику уже в дверях ударил в нос запах йода, а глазам предстала странная картина: сборище людей с перебинтованными головами, с руками на перевязи - словом, изумлению его не было границ. Тем не менее начальник был человеком воспитанным, сначала поздравил Иагора Каргаретели с Новым годом, а потом стал осматриваться, точнее, изучать обстановку. Пострада-ли двадцать два человека, а цел-невредим был один "злоумышленник". Начальник рассвирепел: до чего измельчал род людской, если одному парню удалось так лихо расправиться с двадцатью двумя, - ярость его была так велика, что он самолично вышвырнул на улицу все инструменты, а вслед за ними и оркестрантов, одного за другим... Иагор и Вахтанг возвратились к столу.
И никто не ведал тогда, что спустя месяц и двадцать пять дней никого из них, исключая Иагора Каргаретели, не будет в живых! Они погибли на Коджорской возвышенности, все семеро. Прервались жизни, подобные натянутой тетиве. Было много погибших с обеих сторон. Вырыли братские могилы. В одну опустили тех, кто приехал сюда, за тридевять земель, сражаться за "социальную справедли-вость", в другую - тех, кто несколько иначе смотрел на насаждаемую врагом справедливость. Полегли в землю отважные юноши, и даже памяти о них не осталось в сердцах людей.
Так некогда оплакивала Грузия своих сыновей, захлебнувшихся в крови прежних войн. История повторялась. В который раз! Победители почти всегда погребают воинов побежденной страны на месте гибели. Большевики грузинские поводыри русских войск - разрешили скорбящим перевезти трупы и захоронить их по собственному усмотрению. Позволением почти никто не воспользовался. Тогда двести трупов перевезли в Тбилиси и погребли их во дворе русского военного собора на Головинском проспекте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76