Нет, тупые, без всякой мысли. Мертвые. Я где-то видел такие глаза. Сколько ему лет? Он очень стар, похоже, ему за восемьдесят, а может, просто выглядит плохо, на самом деле ему меньше. Он уже и речь перестал понимать. Когда же бежал - сорок лет назад или пятьдесят? А бежал ли? Может, убил человека, укрылся в лесу и спятил от одиночества?.. Какие у него глаза!.. Вспомнил, где я видел такие глаза. Множество! В лагерях. И то раньше, теперь такие глаза встречаются реже, но все же встречаются! Может, поговорить с ним? Ухо попривыкнет, научится понимать, говорить...
Я расскажу ему про глаза, почему они делаютст такими, где я встречал людей с такими глазами...
"Послушай, я расскажу тебе о глазах, таких, как у тебя. Нет, ты явно не чокнутый. Вон, как ты внимательно слушаешь и стараешься понять.
Значит, так: о том, что лагеря придумали сразу же после революции, это всем известно. В них бесшумно, незаметно уничтожали людей, объявленных контрой, классовыми врагами. Понятно, что люди нормальные - физически и нравственно - не могли вынести лагерных условий и погибали. С их смертью общество "оздо-ровлялось". Так и было задумано. Но кое-кто выживал. Надо полагать, мастера заплечных дел учли и это. Иные лагерники благодаря врожденному, обостренному умению приспосабливаться свыкались с адом и, проволочив свой срок, возвраща-лись в общество, но уже покалеченными, бывшими людьми... Ух, я так ослаб, что даже говорить трудно, это мне, Горе Мборгали, сороке болтливой!
Ни для кого не секрет, что страна, в которой мы жили, погрязла во лжи и беспримерном цинизме, но "строители коммунизма" смекнули: будучи свидетелем подобных мерзостей, человек непременно озлобится, станет лютым врагом строя, и если кто вырвется из этого земного ада, то при первом же удобном случае воздаст сторицею своим мучителям. Этот факт тоже решительно предполагал необходимость нашего "исправления" - они боялись мести! Что ни говори, а наш социализм в сравнении с социализмом других стран был намного гуманнее! Нравственная деформация! Подумаешь, велика важность! А те, что жили на воле, скажешь, избежали ее? Как же! Выходит, что при нашем социализме люди - что в тюрьме, что на воле - имели одинаковые права. А возьмите румынский социа-лизм! При Георгиу-Деже арестанта, будь то контра или классовый враг, калечили и нравственно, и физически... Смотри-ка, он не верит!.. Слушай, слушай, как это было: Георгиу-Деж был противником лагерей - считал, что с арестанта хватит и своих трудностей, незачем ему еще и на работе жилы рвать! Посему таких, как я, он держал в тюрьмах. Попробуй, посиди десять-пятнадцать лет в камере. Что тогда запоешь? Вот где нравственная деформация!.. И это бы ничего. Арестантам давали лекарство, чтобы сексуальные потребности не донимали. Давали - не скупились. Прошли годы, случился переворот. Неповинную ту молодежь из тюрем повыкидывали. Они женились, а детей нет. Потребность была, еще бы, а насчет зачатия извините! И действительно, зачем, скажите на милость, социализму дети из семей врагов народа? Незачем. Вот как все было. Тот Георгиу-Деж был мужиком умным и дальновидным. У нас этого не было. Когда я говорю, наш социализм гуманнее, можешь мне верить..."
Сунув руку за пазуху, старик достал картофелины. Сунул еще - еще достал. Разворошив головни, сложил картофель, присыпал его золой и устремил глаза на Гору.
"Это хорошо, что ты успокоился. Мы ушли от основной темы, о чем это мы?.. Да, да, вспомнил: когда кому-то доводилось выбираться из лагерей, домой он возвращался бывшим человеком. Хитро было задумано, ведь и условия для этого создавались особые, по рекомендациям специальных научно-исследовательских институтов, - знаем, не тайна. Опустим подробности касательно этих условий. Поговорим о физической, то бишь телесной деформации. Если меня спросить, об этом понятия не имели даже те "ученые", которые диссертации защитили на темы об уничтожении человека, его вырождении... Однако разболтался же я! Наверное, от жара..."
У Горы закружилась голова, он почувствовал, что теряет сознание. С трудом добравшись до спального мешка, влез в него.
Гора не знал, как долго находился в беспамятстве. Очнулся он, плавая в поту, во рту ощущался привкус малины, воздух был насыщен смрадным паром.
"В ресторане малину подают на десерт. Но я, надо думать, не в ресторане... Вот так старик! Вдобавок ко всему, он и лекарем оказался, напоил малиновым чаем, дал пропотеть. И голода я не чувствую. Видно, кормил меня. Опять варит какую-то гадость... Жар спал, ей-ей! Мне бы осушить пот и привстать. Открыть, что ли, глаза? А стоит ли?.. Лежи, отдыхай, куда спешишь? Все равно, пока сил не наберешься, ходить не сможешь... Живет же он где-то, значит, есть у него крыша над головой и свое хозяйство... Увидим. Надо бы чем-то занять себя, пока сварится эта хашлама из гиены и пот сойдет... Ему твои разговоры что есть, что нет. Погоди, уж больно тема интересная. Вот и договори... На чем я остановился?.. Баня, деформация тела... Баня - величайшее из изобретений человечества, спору нет. Э-э-э, да у моего старика наверняка есть банька!.. Может, кое-кому известно и другое - лучше места для наблюдения за человеческим телом не сыщешь. Когда я говорю "кое-кому", я, понятно, имею в виду специалистов. Раз как-то в Майкудукский комендантский лагерь пожаловала в сопровождении охраны некая дама. Ее интересовало только одно - баня. Раскрыв толстую канцелярскую тетрадь, она что-то записывала в нее, то и дело поглядывая на моющихся лагерников. Те решили, что дама составляет списки зэков, подлежащих пересылке по этапу, и устроили бедлам. Бог мой, что только не придет в голову зэку! Вот ты, старик, к примеру, думал, что сыскные службы всей планеты повязаны между собой черной клятвой - погибнуть или поймать того беглого мужика, что рыщет по тайге. Во всяком случае, думал до тех пор, пока способен был соображать. А потом оказалось, что дама срисовывала тела и походя вписывала замечания. Тогда и я ничего не понял, до истины доискался позднее.
Теперь мне, пожалуй, и не вспомнить, в каком именно лагере я сделал первое открытие. В банях у меня всегда и везде были друзья. Наши отношения складыва-лись под знаком того, что ни я, ни они не разделяли лозунг ГУЛАГа: "Запомни сам, скажи другому, что честный труд - дорога к дому". Как раз наоборот: труд и условия лагерной жизни вели миллионы людей не домой, а прямиком на тот свет! Работать в бане и по сей день выгодно тем, что работа тут легкая, тепло, а если и воду доставляют в цистернах, значит, есть связь с волей. Так вот, я о том, что в банях у меня всегда и везде были друзья. Я ходил к ним, помогал, раздавал мыло, раскладывал на картонке или жестянке малюсенькие кусочки и, стоя в дверях, выдавал каждому из входящих голых мужчин или женщин по штуке. Попробовал бы кто-нибудь взять две! Были, как же, и такие, что крали или выманивали мыло, но я следил, не многим удавалось обвести меня вокруг пальца.
Под ту баню был отведен барак, окна в нем заложили кирпичом, а подоконники оставили как есть, чтобы использовать под полки. Несколько десятков душей страшно дребезжали. В толкотне и густом пару мало что можно было разглядеть, и я не вдруг заметил: в конце душевой стояла спиной ко мне женщина и, разложив что-то на подоконнике, стирала. В мои обязанности входило среди прочего следить за тем, чтобы никто ничего не вносил в душевые для стирки, это строго запрещалось, потому как долгое мытье и стирка пропускной способности, сами понимаете, не способствовали, но меня насторожило не это: уперев левую руку в подоконник, женщина странно размахивала правой. Стирала, что ли? Нет, вроде не похоже! Меня стало разбирать любопытство - вот бы узнать, что она делает? Я подошел поближе, но это ситуации не прояснило. Женщина была широкой в кости, и я не видел из-за ее спины кистей рук. Я перешел к следующему подокон-нику, стал к стене и сбоку, искоса глянул... Разостлав на подоконнике кожу живота и придерживая ее рукой, чтоб не соскользнула, женщина терла ее.
Я вдруг подумал о матери, сердце сжалось, но - очень забавно - в то же мгновение на меня снизошел покой: мама была худощавой, такое с ней не могло случиться. Вероятно, и эта женщина была матерью, пышнотелая, округлая домохозяйка. В лагерь она попала по воле ведомства Ежова или Берии как "член семьи врага народа"; измученная голодом, она исхудала до костей, и теперь, в бане, эта в прошлом обильная плотью женщина стирала кожу живота!
В первую же отсидку я отметил человеческий тип с совершенно особенным строением тела. Вернее, зачином моему открытию послужили глаза, их выраже-ние: тупые, погасшие, как у дохлой рыбы, - то ли по причине совершенно угасших эмоций, то ли оттого, что людям проблеска надежды не оставили! Я встречал субъектов, настолько одержимых одной-единственной целью, что для других мыслей у них в голове места не оставалось, у них всегда были горящие, мятежные, сумасшедшие глаза. Это другое, я говорю об атрофированных. Их лексический запас насчитывает всего несколько слов: "да", "нет", "не хочу", "дай", "потом"... Иные из них, подобно жвачным животным, выработали в себе свойство отрыгивать и вторично пережевывать пищу. От длительного недоедания тела их - кожа да кости, недаром звались они доходягами. Зато у мертвоглазых чрезмер-но развиты мышцы, грудь культуриста, мощные руки, покатые богатырские плечи и... брюхо! Не болезненно вислое, обмякшее, а с крепкими мышцами, брюхо торчком! Откуда, Бог мой? Я долго думал, гадал и с трудом доискался причины: в лагерях искони, за вычетом коротких периодов, действовала система "зачетов". Для тех, кто выполнял норму на сто двадцать один и более процентов, день засчитывался за три. Это требовало чрезвычайного напряжения физических сил и сноровки, поскольку нормы выработки определялись исходя из возможностей слона, но никак не человека. Разве можно обычной затирухой возместить энергию, затраченную за десять-двенадцать часов работы? Нужно дополнительное питание! А где его взять? По возвращении с работы - то, что можно лишь условно назвать ужином, какие-то личные мелкие дела и потом вкалывание на кухне до часу, а то и двух ночи: перебирание и чистка мерзлого картофеля, потрошение и нарезание червивой сельди, драение кастрюль - словом, много разных разнос-тей... Заведующий кухней специально подбирает зэков, в основном по прилежа-нию. До начала работы лагернику выдают трехлитровую жестянку с баландой до краев. Опустошив жестянку, зэк несколько часов вкалывает с переполненным животом. При этом он ухитряется походя пожевывать всякую всячину, а перед уходом в барак получает навынос целую жестянку затирухи, вторую по счету. Устраиваясь на ночь, зэк ставит банку в изголовье. То и дело просыпаясь, он до рассвета приканчивает жестянку, затем съедает утреннюю пайку и только после этого идет в смену замаливать грехи: на каменоломню или в лес, как прикажут. Мне могут возразить, что желудку при всем желании не вместить в себя столько еды! Голод - это не урчащий натощак живот, как полагают некоторые. А не хотите ли жидкую постную баланду - изо дня в день, из года в год?! Попробуйте! Даже если глаз насытится, баланда физически не может насытить - это пустоварка. Вот и вмещает ее желудок, и за счет количества организм как бы сыт. А труд для тела - это вроде упражнений: мышцы развиваются в тех частях, где они больше всего напрягаются, но главное, голова занята одним как управиться с работой и где бы достать еду. Со временем мозг затмевается, погружаясь во мрак, а глаза... Глаза только отражают умственное состояние!.. Я говорил о лексическом запасе... Это я загнул! Они и язык постепенно забывают. Словом, от тяжкого труда, голода и постоянных мыслей о пропитании с ними происходит то же, что случилось с моим странноприимцем. Старик, без сомнения, прошел через все это. Теперь, пожалуй, можно и глаза открыть.. Выясним, какого он рода-племени..."
- Как тебя звать? Скажи свое имя, имя! Я - Гора! А ты? - спросил Гора почему-то по-грузински, а потом то же по-русски.
Старик мучительно напрягал горло, издавая нечленораздельные звуки.
- От старости спятил... Наверное, склероз. И пальцы вон ходуном ходят. Трясучка! - пробормотал Гора. Он обнажил незнакомцу грудь, заголил руки. Тот не противился. Татуировки не оказалось. Ему подумалось, что старик не из уголовников.
- На каком языке с тобой разговаривать? Ты что, из тюрьмы бежал? Тюрьма, тюрьма! Сидел? - Гора изобразил на пальцах решетку.
Старик, пристально глядя Горе в глаза, отрицательно покачал головой.
- Так бы и говорил! А то всю душу из меня вымотал! Имя свое скажи, имя! - по-грузински обратился к нему Гора.
Старик не отозвался, только поворошил головни и вытащил из огня два сильно обгоревших корня. Нанизав их на нож, пошел к болоту и, прорубив лёд, принялся мыть и скоблить корни. Вернувшись, старик растолок их и, замесив бело-розовую гущу, протянул ее Горе, предлагая съесть. Кашица оказалась такой пакостной на вкус, что Гора едва не выворотил с первым же глотком все содержимое желудка. На втором глотке он ощутил, что вкус знаком ему. Подумав, вспомнил, что во сне к нему снова приходил Юродивый - кормил этой гущей. Значит, кашица и вылечила его. Вот так так! Гора старательно выскреб посудину. Протянув ему кружку с подслащенной водой - запить, старик встал, собираясь уйти. Сделал несколько шагов и поднял глаза на Гору, как бы испрашивая разрешение. Гора махнул рукой, и старик пошел. Прежде чем скрыться с глаз, он еще раз остановился, оглянулся...
"Почему он ушел?.. Давай-ка о себе... Что это со мной стряслось, а?.. Погоди, погоди! Он прожил здесь всю жизнь! Где же картофель раздобыл для посева? Чтобы вытянуть из него что-то, надо научить его языку. И научу, большое дело! Мне бы провизией запастись. Подготовиться к дороге. Я не то что этого старика, но и глухонемого за три дня смог бы научить читать Параклит* скороговоркой, без единой запинки. А вы как думали?! Вот и он пожаловал! Что это он тащит?.."
* "Параклитов" - сборник молитв, которые читаются в грузинских храмах в понедельник и в субботу.
- Пришел? Что у тебя в руках?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76